Что ждет российскую пилотируемую космонавтику? Об этом шла речь на совете экспертов, который состоялся в "РГ". В нем приняли участие сразу три Героя России: командир отряда космонавтов ЦПК им. Ю.А. Гагарина летчик-космонавт Юрий Лончаков, заместитель командира отряда летчик-космонавт Юрий Батурин и космонавт-испытатель РКК "Энергия", летчик-космонавт Александр Лазуткин.
Звездная математика
Российская газета | Сейчас пилотируемая программа России завязана на МКС. Между тем многие утверждают, что мы топчемся на месте. Но хоть чему-то мы научились за это время у американцев? Чему они у нас?
Юрий Лончаков | Как говорят летчики, методики пишутся кровью. В космосе - то же самое. У нас накоплен уникальный опыт длительных полетов, который с удовольствием используют американцы. Все лучшие наработки перетекли за океан. Опытом, конечно, надо делиться...
Юрий Батурин | Опыт надо продавать. Но мы, конечно, и научились многому. Любые передовые подходы, которые есть в других космических школах - американской, европейской - надо осмысливать и перенимать.
РГ | Что будет, когда МКС завершит свою работу? И насколько серьезны опасения, что ее перестанут использовать раньше намеченного срока?
Батурин | Намеченный срок - пятнадцать лет. Планируется, что станция будет работать, по крайней мере до 2015/16 года. Но у "Мира", который летал столько же, первоначальный ресурс был всего пять лет. Затем он неоднократно продлевался. Думаю, что и МКС сможет работать значительно дольше. Технически это вполне вероятно. Но есть другие причины, не технического характера, которые действительно способны заставить прекратить ее эксплуатацию.
РГ | США заметно теряют интерес к МКС?
Батурин | Известно, что в основном финансирует этот проект НАСА. Мы участвуем больше своими знаниями, технологиями, опытом. Хотя вкладываем и немалые деньги тоже. Но президент Буш объявил, что США намерены вернуться на Луну и направиться дальше - к Марсу. Что же касается МКС, то, как было сказано, американцы выполнят свои обязательства по достройке станции, поскольку это можно сделать только с помощью шаттлов. А после 2010-го шаттлы могут быть сняты с полетов. Их должен заменить новый космический корабль, над которым сейчас работают за океаном. Но появиться этот корабль, по словам Буша, должен лишь к 2015 году.
Очевиден некий разрыв между объявленным финишем для шаттлов и появлением нового корабля. И этот разрыв как раз "укладывается" в 15 лет эксплуатации станции. То есть возить космонавтов и астронавтов на МКС придется только на российских "Союзах". Если США перестанут выделять средства на дальнейшую работу станции, то Россия с этим одна не справится. Как, впрочем, самостоятельно и Европа, и Япония, и Канада, хотя они, наверное, больше всех заинтересованы в проекте. Вот тогда Международная космическая станция может повторить судьбу "Мира". И что тогда останется у России? Ничего. Летать будет некуда.
РГ | А может, нужно, как призывают некоторые, выйти из проекта МКС и пустить деньги на развитие национальной пилотируемой программы?
Батурин | Ни в коем случае не надо выходить из проекта МКС. Даже если Соединенные Штаты серьезно уменьшат свой вклад, нам надо максимально долго оставаться здесь. Хотя бы потому, что собственную станцию мы так быстро не сделаем. МКС в своей полной конфигурации будет в три раза больше "Мира". Это сложно во многих отношениях. А для наших научных целей вполне можно бы обойтись небольшой станцией в два модуля. Разрабатывать национальную пилотируемую программу надо очень серьезно.
РГ | Юрий Михайлович, вы были помощником президента и сами летали в космос. Сформулировано ли каким-то образом, что развитие пилотируемой космонавтики является элементом программы национальной безопасности страны?
Батурин | Несколько лет назад мне довелось посмотреть проект документа, который должен был приниматься Советом Безопасности. Что меня поразило: термина "пилотируемая космонавтика" там не было вообще. Она присутствовала в виде одной строчки - "участие в программе Международной космической станции". Я внес свои предложения. "Да ты что? - сказали мне. - Доклад, по которому подготовлен документ, готовили начальник Генерального штаба и Генеральный директор Российского авиационно-космического агентства (естественно, тогдашние). И что, после этих крупнейших специалистов мы будем предлагать какие-то изменения?.."
РГ | Насколько профессия космонавта зависит от политических отношений?
Батурин | Профессионалы - и космонавты, и астронавты - всегда находили и будут находить общий язык. Проблем здесь больших не возникает. Но, разумеется, как только задается некий политический крен, то даже в действиях космонавтов, которые оказываются на административных должностях, новые установки становятся заметны. Поэтому наша профессия, конечно, зависит от политиков. Но нам же не профессия сама по себе нужна. Нам нужно, чтобы космонавтика развивалась. А это зависит от политиков, от того, какие задачи они ставят и ставят ли вообще, какие средства выделяют, и есть ли государственная воля для достижения поставленных целей.
РГ | И какой у России сегодня космический бюджет?
Батурин | Четыре года назад финансирование нашего гражданского космоса относительно американского было - как 1: 98. А уже в этом - как 1:19. То есть рост вроде бы идет. Но Белый дом запросил для НАСА на 2006 год 16,5 миллиарда долларов. Мы о таком пока даже не мечтаем.
В космос за Нобелем
РГ | Ни для кого не секрет, что космос это прежде всего - бизнес. Толстосум покупает себе путевку и летит...
Батурин | Если вы считаете, что космический туризм это крупный бизнес, то глубоко ошибаетесь. Денег, которые выкладываются из личного кошелька, хватает только на подготовку корабля. К серьезному бизнесу это отношения не имеет. Когда космическая отрасль столкнулась с необходимостью работать в рамках новых, рыночных отношений, ей пришлось очень тяжело. Но она сумела-таки перейти на новые рельсы и делать продукцию, которая покупается. Возьмите НПО "Энергомаш" им. академика В.П. Глушко: предприятие продает двигатели Соединенным Штатам на миллиард долларов. И те берут, потому что сами настолько качественные двигатели делать не могут. Вот это бизнес! Конечно, не все предприятия нашей отрасли достигли такого уровня, не у всех получается, но это возможно.
Беда в том, что мы до недавнего времени даже затруднялись подсчитать прибыль от того или иного полета: не имелось соответствующих методик. В советские времена они были не нужны, потому что уже сам факт полета, его политический вес превышал экономическую выгоду. А сейчас мы уже можем выбирать те направления развития космонавтики, которые станут приносить прибыль, если на то будет государственная воля. Без нее не будет ни космонавтики, ни бизнеса в космосе.
РГ | На станции "Мир" были получены впечатляющие научные результаты. Ваш прогноз: как покажет себя в этом плане МКС?
Лончаков | На советско-российском орбитальном комплексе "Мир" было проведено более 2 тысяч научных экспериментов. Это очень много. Но на МКС до последнего времени большинство научного времени было отдано американцам. Поэтому пока экспериментов у нас там меньше, чем хотелось бы.
Батурин | Станция должна быть развернута только к 2010 году. У нас всегда было так: и учишься, и эксперименты делаешь, и достраиваешь - все одновременно. А наши американские коллеги предпочитают сначала освоиться, все сделать, научиться жить и работать и только потом ставить эксперименты. При таком подходе МКС за те же пятнадцать лет полета не перекроет "Мир". Если, конечно, не появится какой-то суперэксперимент с выдающимися результатами.
Лончаков | На "Мире", а сейчас и на МКС проводится уникальный эксперимент "Плазменный кристалл". Многие ученые считают, что открытие устойчивых трехмерных плазменных кристаллов вполне претендует на Нобелевскую премию.
Батурин | Да, это интересный российско-германский эксперимент с пылевой плазмой, то есть плазмой с макроскопическими частицами, постановщиком которого с нашей стороны выступает Институт теплофизики экстремальных состояний РАН. Когда я на МКС принимал участие в его проведении, была организована пресс-конференция с борта. Один из вопросов звучал так: "Правда ли, что за такой эксперимент дадут Нобелевскую премию?" Я ответил: "Отсюда Нобелевскую премию не видно, но если и дадут, то явно не космонавтам".
РГ | Некоторые эксперты считают, что полет на Марс мог бы стать для россиян национальной идеей. Ваше мнение?
Батурин | Я считаю глупостью придумывать "нечто", и говорить, что это "нечто" будет национальной идеей. Безусловно, с научной точки зрения Марс интереснее Луны. Но, во-первых, полет туда намного дороже, хотя технических проблем сейчас нет. Такой проект разрабатывается у нас с 1960-х годов, но делать это одной стране не стоит. Особенно нашей. Когда половине людей нечего есть, тратить деньги на то, чтобы забросить на Марс железо с человеком, на мой взгляд, аморально. Но если будет создаваться международный проект, примерно на таких же условиях, как МКС, то, разумеется, мы должны участвовать.
Когда на вас садится слон
РГ | Космос всегда был ареной соревнований различных технических идей и решений. Юрий Лончаков летал и на шаттле, и на "Союзе". Где перегрузки переносятся легче?
Лончаков | Если сравнить выведение на шаттле и выведение на нашем "Союзе", то на нашем корабле мне, например, было более комфортно. На "Союзе" идет "пилообразная" перегрузка: отделение ступеней и как бы спад, потом опять увеличение и опять спад... А на шаттле идет по нарастающей - давит все 526 секунд. Правда, на спуске совсем по-другому. Перегрузка при старте 3-5 единиц. Но на тренировках у нас бывают еще больше. Максимальная - до 8 единиц в лежачем положении "грудь-спина". Представьте, что на вас сел слон.
РГ | Мы провели блицопрос в редакции: "Знаете ли вы фамилии тех, кто сейчас летает на орбите?" Лишь один человек ответил правильно. Профессия космонавта перестала быть привлекательной?
Лончаков | К сожалению, это примета времени. Люди плохо знают, что вообще сейчас происходит в космосе, какие аппараты летают. Многие говорят: ну вроде "Мир", а его затопили четыре года назад. Но ведь за годы, что прошли после полета Юрия Гагарина, наша профессия не стала менее важной и рискованной. И, скажем, в Америке это прекрасно понимают. Там по двум-трем телеканалам постоянно идет информация о том, что происходит на МКС, в космическом Центре Джонсона.
Батурин | Для кого-то наша работа, может, и стала обычной. Но тогда это обычная работа в очень необычных условиях. Более того, в условиях достаточно опасных, в агрессивной среде. Каждый день работы в космосе - стресс. Потому что там тебе никто не поможет. Земля может подсказать, но остальное ты должен делать сам. И в этих условиях надо не просто жить - надо уметь работать, выполнять сложнейшую программу.
РГ | Правда, что наши космические туалеты намного лучше американских?
Лончаков | Если говорить о техническом решении, то у нас оно интереснее. У меня первый полет был на шаттле. При посещении туалета там надо было сделать пять действий и подождать еще 15-20 секунд. Кстати, у американцев даже есть специальный тренажер, на котором каждый астронавт обязан сдать зачет, чтобы получить допуск к полетам. У нас же все очень просто: включается вентиляторная система и через отсос отходы поступают в определенный контейнер.
РГ | Когда готовились к первым полетам, и мы, и американцы решали проблему - как делать записи в космосе. За океаном придумали довольно сложную ручку, которой можно было писать в любом положении, а мы дали космонавту карандаш. Сейчас наши космонавты чем пишут на орбите?
Батурин | По-прежнему карандашами. Ручки с собой берем любые, но записи в бортжурнал все-таки делаем карандашом. Так удобнее.
РГ | А чьи удобнее скафандры?
Лазуткин | Наши надевать проще. Чтобы американскому астронавту надеть саму кирасу, нужна помощь, как минимум, двух человек. Опять же в нашем скафандре работать намного легче. У нас более "чувствительные" перчатки.
РГ | Экспедиция Циблиева и Лазуткина на станцию "Мир" в 1997 году считается одной из самых тяжелых. Пожар, поломка кислородной системы, столкновение грузового корабля с одним из модулей, разгерметизация... Что помогло "не сломаться" экипажу?
Лазуткин | Не поверите, но там, на орбите, все воспринимается несколько иначе, чем на Земле. У нас при пожаре горела нержавеющая сталь, на ее поверхности температура - 1300 градусов. Мы заливаем - вода испаряется, а сталь продолжает гореть... С огнем справились, прибрались - начали работать. Еще что-то сломалось - починили, начали работать... Есть нештатная ситуация и есть знание, как из нее выйти.
РГ | Известный конструктор и космонавт Константин Феоктистов утверждает, что совершенно незачем рисковать человеком, посылая его на орбиту. Дескать, в космосе должны работать только автоматы. Ваше мнение?
Батурин | Помню, в день рождения Сергея Павловича Королева мы возлагали цветы к его могиле у кремлевской стены. Я тогда еще работал в Кремле и, естественно, пригласил всех к себе. Дело было в воскресенье, выпили по рюмочке за память главного конструктора. И Константин Петрович Феоктистов начал вот это самое говорить. Алексей Архипович Леонов стал возражать. Спорили до хрипоты. А потом космонавт Саша Серебров и говорит: "Был у меня случай: при выходе в открытый космос требовалось что-то заменить. ЦУП говорит: "Возьми ключ на 14". Взял, а когда подошел к системе, понял: ключ другой должен быть. Робот выполнил бы мое задание с ключом на 14? Нет. А я выполнил". Вот ответ.
РГ | Остается ли на орбите время что-то делать "для души"?
Батурин | Честно скажу, в личное время занимался там экспериментами, которые научной программой не планировались. Я их условно назвал гуманитарными экспериментами: с живописью, музыкой и со стихотворениями. Очень интересно было работать с рисунками. Но это отдельный большой рассказ.