Российская газета| Сейчас у нас идет "вторая волна" ЕГЭ: единый экзамен для поступления в вуз сдают выпускники школ прошлых лет. В США тестовая система оценки знаний "работает" на экзаменах по литературе или истории?
Михаил Эпштейн| Привычных для российских школьников вопросов по истории литературы и художественным произведениям в тестах там нет. Одна из причин, на мой взгляд, как раз та, что проверить знание литературы какими-либо тестами очень сложно. Зачисление в колледж в США осуществляется по результатам специального общефедерального теста на интеллектуальные способности выпускников (SAT - Scholastic Aptitude Test) и среднему баллу оценок по основным предметам (нечто вроде среднего балла аттестата школы). Тест сдают, как правило, в 11-м или в самом начале 12-го, выпускного класса. И, не дожидаясь окончания школы, выпускник рассылает заявки в интересующие его колледжи.
РГ| Некоторые наши эксперты считают, что за счет бюджета нужно учить лишь тех, кто приносит конкретную пользу стране, а интересующиеся историей средневековой литературы пусть учатся за счет родителей. Есть ли вообще будущее у гуманитарного образования?
Эпштейн| Нынешнее состояние гуманитарных наук как в США, так и в России у меня не вызывает особого энтузиазма. Они все еще обращены к таким традиционным задачам, как анализ и интерпретация классических текстов. Однако гуманитарному образованию принадлежит будущее по той простой причине, что это сфера самопознания человека. Помните завет Сократа: "Познай самого себя" (а уж потом - познай природу, общество)? В Америке сейчас наблюдается настоящий гуманитарный бум. Всемирно известные ученые-естественники все чаще обращаются к проблемам философии, филологии, культурологии.
РГ| И это в век компьютерного мышления?
Эпштейн| Естественные науки стали упираться в предел своих знаний о мире. Образно говоря, современные ученые пытаются сложить огромный "пазл" физической теории мира из "кусочков" теории относительности, квантовой механики, теории трех взаимодействий, но им чего-то не хватает, чтобы завершить картину. И оказывается, что ключ, который может открыть тайны естественно-научного строения мироздания, - особенности нашей рефлексии, самопознания. Особенно это связано с созданием искусственного интеллекта и искусственной жизни.
РГ| Другой аспект критики российского образования: широта и недостаток глубины. В пример обычно приводят очень узких американских специалистов...
Эпштейн| Конечно, есть принципиальные отличия в наших системах образования. В американских университетах во время четырехлетнего обучения на бакалавра первые два года нет специализации даже по факультетам. До третьего курса студент обязан пройти ряд дисциплин из самых разных областей знания. Скажем, один курс из компьютерных наук, один - из математических, один - из биологических. Причем, даже если студент собирается стать филологом. Представление о широком, универсальном образовании лежит в основе американских университетов.
РГ| Родной язык входит в перечень обязательных экзаменов во всех странах мира. Русский - сфера ваших профессиональных интересов. Однако ваша фраза: "Русский вянет на корню", признаться, шокирует. Как вас понимать?
Эпштейн| В буквальном смысле. Дело в том, что многие корни русского языка, плодоносные и важные для построения картины мира, дают все меньше и меньше новых слов. К примеру, сравните: в словаре Даля - 200 слов с корнем "добр", а в современных толковых словарях их осталось около 40. В XIX веке было 150 слов с корнем "люб", а наши современники знают в три раза меньше.
РГ| Однако лингвисты не перестают бороться с притоком неологизмов в русский язык...
Эпштейн| Разговорный язык пополняется из низовых слоев русского (блатного жаргона, молодежных сленгов), а в литературную речь приходят заимствования из английского. Поток этих заимствований в хрущевскую и брежневскую эпохи составлял 6-7 слов в день. А за счет собственных образований язык практически не пополнялся. Вот вспомните, какие новые слова отечественного происхождения вошли в русский язык в последнее время?
РГ| "Беспредел"?
Эпштейн| Еще обычно вспоминают "озвучить", "париться" (в смысле мучиться) - и замолкают. Картина очень печальная, потому что в новый Большой академический словарь русского языка предполагается включить всего 150 тысяч слов... Если же исключить из этого числа видовые и возвратные формы глаголов, уменьшительные и увеличительные формы существительных (груздь, груздик, груздичек, груздище), которые вряд ли можно считать самостоятельными словами, останется примерно 50 тысяч слов.
РГ| Это, вы считаете, мало?
Эпштейн| Для сравнения: в июне или июле в английский язык, по подсчетам лингвистов, придет миллионное слово.
РГ| Однако Пушкин и с 25 тысячами слов создал великие произведения.
Эпштейн| Речь-то идет не о богатстве индивидуального словаря, а о словарном запасе всего языка. Поэтому языки, обладающие миллионом или 150 тысячами слов, отражают мир в разной степени полноты. Для многих английских слов и понятий просто не находится соответствий в русском.
РГ| Получается, что "великий и могучий" - это миф?
Эпштейн| Во времена Тургенева так и было. Тогда русский язык переживал бурный период своего развития. А сейчас? Я бы провел такую параллель: с языком происходит примерно то же, что с населением. Население России сейчас чуть ли не втрое меньше того, каким должно быть по демографическим подсчетам начала XX века. Пришла пора не только детей рожать, но и слова.
РГ| Как выбраться из демографической ямы, более-менее ясно, а что делать с лексическим оскудением?
Эпштейн| Создавать новые слова, делать более гибкой грамматику.
РГ| Как это делал в свое время Хлебников? "О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно..."?
Эпштейн| Моя мечта - создать Центр творческого развития русского языка имени Хлебникова, где вырабатывалась бы политика творческого обновления русского языка.
РГ| А может, попросту запретить иностранные заимствования?
Эпштейн| Это подход, который исповедует Французская академия. Я считаю, что любая охранительная политика приводит к краху. Притоку англицизмов противостоять не нужно. Но пусть в русском языке родится ответная энергия словотворчества на собственной корневой основе. Если не будет такого ответа английскому языку, то кириллица через два-три поколения вообще исчезнет.
РГ| Помнится, адмирал Шишков потерпел фиаско с его "мокроступами" вместо галош...
Эпштейн| Это еще один миф. Шишков был выдающимся деятелем русской словесности. И "мокроступы" все-таки вошли в специальную лексику русского языка. Но я не предлагаю заменять прижившиеся в русском языке иностранные слова, а только творить на русской корневой основе. Русский язык силен не богатством корней (их всего 4400), а разнообразием суффиксов и приставок.
РГ| Скоро выйдет ваша новая книга "Языководство". Назовите главные ваши удачи в придумывании новых слов.
Эпштейн| В середине 1980-х родилось слово "совок". В газетах в последние годы появились и такие слова, как "видеократия" (власть визуальных образов), "осетить" (вывести в Cеть), "реал" (в отличие от виртуальности), "сетеход" (слово "пользователь" достаточно неуклюжее). Кстати, сфера Интернета по-русски совершенно не разработана. Нужное слово, которое выражает новое состояние некоторых граждан, которых трудно оторвать от компьютера: "осетенеть".
РГ| А какие еще сферы человеческой жизни ждут творческого подхода в словообразовании?
Эпштейн| Трудно, к примеру, с любовной лексикой. Здесь господствуют или книжные стилевые "верхи", или матерщина. Слов среднего общелитературного стиля для разговора о любви практически нет. Нужны слова, которые не будут высокопарными и одновременно будут приличными. Среди моих предложений такие слова, как любь, любля, безлюбье, нелюбь, равнолюбие.