Поделиться
В российской политике и в том, что ее окружает, остается все меньше людей, достойных бесспорного уважения. С этой "естественной убылью" невозможно - неестественно - смириться. Такие потери невосполнимы. Каждый раз, когда о них узнаешь, сознание сопротивляется и верить отказывается напрочь.
Умер Юрий Левада. Скоропостижно. На рабочем месте. В разгар рабочего дня. Ему было 76 лет. Ученые его масштаба уходят на покой именно так. Он просто не знал, что это такое - не работать (может ли человек не мыслить?). А на столе в кабинете (по крайней мере, в прежние годы) держал смеющегося толстопузого Будду. Что бы ни происходило, какие бы тучи вокруг ни сгущались, Будда хохотал, а хозяин кабинета оставался мудрецом, философом и немного скептиком. Чего ему это стоило - отдельный вопрос, ответ на который он обычно оставлял про себя.
Открываешь в компьютере тексты давних интервью с Юрием Левадой, и такое впечатление, будто взяты они вчера. Лица меняются, а суть - нет. И вновь эти тексты оказываются "неудобными" для публикации - хотя бы потому, что представляют собой редкостное нынче "прямое зеркало", в котором и власть, и люди, и страна, и эпоха отражаются именно такими, какие они есть, без макияжа, ретуши или фигур умолчания.
Вот, навскидку, фрагмент 4-летней давности интервью Юрия Левады, которое автор этой заметки брала для давно почившего в бозе политического еженедельного журнала:
"...- Кстати. Раньше твердили "лишь бы не было войны". А теперь чего люди боятся больше всего?
- Даже после нынешнего лета народ не очень страшится катастроф. А опасается он роста цен, обесценения зарплаты. Надеется, что власть каким-то образом сумеет этих зверей укротить. Считают, что власть за все в ответе и должна нас вытащить. Все остальные страхи по распространенности – просто мелочевка. Почему-то в этом году довольно распространенными были слухи о дефолте. Но это, скорее всего, просто повторение обычных августовских страхов и телевизионных разговоров. Доллар, евро, рубль, долги, еще чего-то, платить нечем… Власти ищут крайнего. Были сцены, когда несчастную Матвиенко буквально били об стол: как ты допустила!!! Что она-то могла допустить или не допустить, если денег нет… Но телевизору граждане верят, как ничему другому. Газет никто не читает, книги значения не имеют. Теоретики массовой коммуникации давно уже говорят о "вторичной неграмотности": многие люди воспринимают только образную информацию, а другая до них не доходит.
- А власть чего опасается?
- Насчет людей я ответ знаю точно, а в данном случае могу догадываться. Власть боится потери популярности. Она чрезвычайно внимательно следит за рейтингами. Когда им кажется, что начинаются колебания, я слышу вокруг такие шумы, что не успеваешь отсмеяться. Какая разница – на два процента больше или меньше? Это в пределах ошибки или погодных колебаний. С точки зрения массовой поддержки ничего не случится, даже если потерять десять или двадцать процентов. Но в их глазах это катастрофа. Они создают целую сеть служб, которые должны ласкать их, по шерсти гладить – мол, хорошие, хорошие… Поэтому надо постоянно что-то выдумывать. Проще всего изобрести очередное повышение зарплаты. Люди, которые это заявляют, знают, что по экономическим причинам цены подскочат быстрее. Но впечатление их слова производят.
А еще… Не знаю. По-моему, они друг друга боятся.
Зато массовых народных волнений могут не опасаться. Для этого у наших граждан нет ни аргентинской ярости, ни французской организованности, ни польской "Солидарности"... Как ни крути, а выбор у нас небольшой – либо оказаться на уровне Латинской Америки годов этак пятидесятых, либо (что менее вероятно) в положении южной Европы после краха коммунизма. Опыт развитых европейских стран или азиатских "драконов", увы, не про нас. Легких выходов не будет.
- Как относятся к своим перспективам граждане?
- По признанию самих людей, они умеют показывать выдержку и характер в отчаянном положении. Я бы в этом усомнился. Все-таки я из того поколения, которое видело войну. Даже там была скорее погоняловка, чем сила характера.
Человек как таковой по натуре серый, вялый, несамостоятельный. Но он ко всему старается приспособиться, показывает власти свою лояльность и даже энтузиазм, а на самом деле хочет выжить - и более ничего. В этом секрет долговечности в России царя, Советов и т.д. Нас не научили действовать иначе. Если говорить об итогах последних 10 лет, то процентов 15 за эти годы выиграли, а большая часть проиграла. Но люди считают, что они "приспособились". Чаще всего - унижаясь, снижая уровень своих запросов и способностей… Но адаптировались, и в этом реальная опора всего, что сейчас в России есть. И спокойствия, и терпения, и благополучных голосований.
- В том числе и в ближайшем политическом сезоне (речь шла о 2003 годе - Е.Д.)?
- Нынешний сезон – это мелкая возня...Влиятельных сил, которые несколько лет назад обозначились было в России, нет ни одной. Сцена пустая, как в финальном акте "Гамлета". Автор не знал, чем закончить пьесу, и решил всех убить.
- В таком случае хочется быть зрителем, а не героем…
- Эти роли взаимосвязаны, Всегда на сцене малая часть людей, а остальные смотрят. Ахают, ужасаются. Только потом замечают, что они тоже заняты в постановке. Иногда не хочется быть зрителем. Но участником спектакля ты окажешься все равно. Такой у нас театр, где нет сцены и зала, а места не нумерованы. Правда, это совсем другая тема."
Те, кто даже хоть раз или два имел в своей жизни возможность поговорить с Юрием Левадой, наверняка вспоминают его сегодняшним промозглым вечером. Его медлительные фразы и точные формулировки, легкий слог и тяжелую походку, его умение мыслить нестандартно не для того, чтобы казаться "интересным" для публики или высокого начальства - а просто из-за нестандартности мышления.
В биографии этого человека перечислены все его регалии. Но в том-то и штука, что его собственная фамилия значила куда больше, чем все эти звания, титулы и должности вместе взятые. Он из тех ученых и мыслителей, которые были Плеядой - Грушин, Левада, Мамардашвили и несколько других, столь же ярких имен. Ученых, чья наука была наукой, потому что умела оставаться честной и не проплаченной.
А самого Леваду, кстати, в 1969 году уволили из МГУ, где он вел курс им же и начатых лекций по социологии. Причем удостоился он отдельной записки Московского горкома КПСС за подписью первого секретаря МГК В.В.Гришина об "идейно-теоретических ошибках" его лекций. Ошибками главный московский партийный босс назвал то, что сейчас считается главным достоинством социологии – если, конечно, она настоящая, а не "заказная": честность, непредвзятость, опора только на собственные данные… "Лекции не базируются на основополагающей теории и методологии марксистско-ленинской социологии — историческом и диалектическом материализме. В них отсутствует классовый, партийный подход к раскрытию явлений советской действительности, не освещается роль классов и классовой борьбы как решающей силы развития общества, не нашли должного отражения существенные аспекты идеологической борьбы, отсутствует критика буржуазных социологических теорий", - значилось в той "аналитической записке". Многие сейчас дорого дали бы, чтоб иметь в своем послужном списке подобный "отрицательный отзыв".
Юрий Александрович никогда не был в числе "записных экспертов". Руководил Центром, писал книги, до последнего момента держал руку "на пульсе" исследований. Но не жаловал разные семинары и конференции на расплывчатые и конъюнктурные темы ("Мне ходить трудно и времени жаль"). Он ничего не забыл тем, кому отказывался "подавать руку". Но был выше того, чтобы с кем-то сводить счеты.
Левада никогда не мельтешил в "политическом поле", не пытался "создать себе имидж". Человеку, имеющему реальный авторитет, имидж и вправду не очень-то требуется. Правда, в политике Левада вес имел не меньший, чем в науке – к его мнению прислушивались даже те, кто старательно это скрывал.
А в его интервью, даже трижды урезанных и отредактированных в бумажном переложении, все равно всегда слышались его неповторимые интонации – ироничные, спокойные, абсолютно естественные. Он не строил иллюзий, он не обманывался сам и не обманывал других – редкое по нашим-то временам качество.
Мы очень много потеряли с его уходом. Даже больше, чем можем представить сейчас.