Поделиться
Разговор с Геннадием Рождественским состоялся в Екатеринбурге, где в честь легендарного дирижера провели трехдневный музыкальный фестиваль.
Главными действующими лицами его стали сам маэстро, его жена, пианистка Виктория Постникова и сын, скрипач Александр Рождественский, а также Уральский филармонический оркестр. Вечер первый подарил для многих настоящее открытие: дирижер с супругой представляли жанр почти забытый - мелодекламации на поэтические тексты, и надо было ощутить ту власть харизматичной личности, которую транслировал Рождественский-чтец! Второй вечер был отдан камерному музицированию: скрипичные сонаты Моцарта, Бартока и "Крейцерова" Бетховена прозвучали в трактовке Рождественского-младшего и Постниковой. Заключительный концерт объединил всех: маэстро встал за дирижерский пульт УАФО, чтобы исполнить фантазию "Ромео и Джульетта" Чайковского и "Скифскую сюиту" Прокофьева. Александр Рождественский играл 4-й скрипичный концерт Шнитке, а Виктория Постникова солировала во 2-м фортепианном Прокофьева. Маэстро Рождественский известен своим негативным отношением к музыкальной критике, однако для "Российской газеты" сделал исключение.
Времена не выбирают
Российская газета: Геннадий Николаевич, вы один из тех, о ком обычно говорят "последний из могикан": музыкантов такого масштаба и такой степени универсализма практически не встретишь в наши дни. А вы сами себя чувствуете "уходящей натурой"?
Геннадий Рождественский: Конечно. Я, безусловно, человек XX века, еще не привык к XXI.
РГ: Он для вас как-то чужд? Как вы ощущаете нынешнее время?
Рождественский: Как какой-то гигантский перелом во всех смыслах. Мы пользуемся сейчас совершенно другими правами, за что не можем не сказать "спасибо". Я смог принять реальное ощущение свободы и всеми фибрами души это приветствую. Я могу играть то, что я хочу, где хочу и когда хочу. Все эти три понятия полностью отсутствовали в советское время. Поэтому я счастлив, даже зная все отрицательные аспекты сегодняшнего бытия. Но этими правами может воспользоваться только незначительная часть населения, а еще меньшая его часть имеет монополию на все богатства. Такого не было даже в годы сталинского террора: чтобы один имел двенадцать "Мерседесов", а другой рылся в мусорном ведре!
РГ: Вас не коробит, что в сфере концертной жизни, впрочем, как и везде, теперь все измеряется деньгами?
Рождественский: Да, но с другой стороны, есть стремление приблизить финансовые условия работы артиста на Западе и в России. Раньше различия были неслыханные, от копейки до тысячи. И многие годы, в том числе перестроечные, я в России работал бесплатно, считал это необходимым и для себя, и для слушателей. А для кого-то этой разницы не существовало, как для артистов эстрады, например. Но в то же время было понятно, что эти артисты не смогут заработать ни копейки, выехав за пределы России. Там они никому не нужны, кроме жителей района Бруклин и "города" Брайтон-Бич.
РГ: Как вы считаете, гениальные люди, выражающие свое время, чаще появляются в периоды стабильности или в смутные времена?
Рождественский: Не думаю, что в стабильные. В XX веке сталинский период дал наибольшее количество всходов. И, вероятно, во многом, как ни парадоксально, благодаря угнетению. Вырабатывалась сопротивляемость в духовном смысле, конечно. А сейчас, собственно, кому сопротивляться, против чего бороться?
РГ: Сопротивляться можно собственной инертности, сытости. По-вашему, художник всегда находится в оппозиции к власти?
Рождественский: Если складывается такая историческая ситуация, то оппозиция только помогает. Известный пример с виноделием - хорошее вино произрастает на плохой почве. Корень виноградного куста прилагает огромные усилия, чтобы пробить почву, сок, который он высасывает из земли, дается с трудом. Но и результат налицо.
РГ: Сейчас вроде бы власть начала проявлять интерес к культуре?
Рождественский: Нет, власть не скрывает своих пристрастий. А это эстрада, спорт, нисколько не желаю принизить ни то, ни другое. Вот читаю в газете: президент принимает хоккейную команду, победившую на чемпионате, получает майку центрального нападающего и очень тронут. Я подумал, что в тот момент, когда президенту будет подарен старый фрак Гергиева и он будет в восторге от этого, наступит гигантский взлет культуры.
Был ли Тосканини?
РГ: Творческие династии у нас вещь довольно распространенная. Хотя, скажем прямо, музыкантов, имеющих возможность, как вы, семейным кругом представить целый фестиваль, вряд ли много. А профессию в свою очередь вы унаследовали от отца, Николая Аносова. Вообще дирижер в вашем понимании это кто - наставник, предводитель, диктатор?
Рождественский: Это медиум между автором и слушателем. Или, если хотите, некий фильтр, который пропускает через себя поток, излучаемый партитурой, а затем пытается передать это публике.
РГ: Как вам работалось с Уральским оркестром?
Рождественский: Замечательно. Важно первое впечатление, атмосфера, а ее чувствуешь, как только заходишь в филармонию. Обычно мне говорят: оркестр хочет с вами работать. Но очевидно, что никто не хочет работать, все хотят получать удовольствие. Я и стремлюсь к этому, чтобы процесс работы полностью отделить от формальных обязанностей, от службы, от обыденности.
РГ: Вы стояли за пультом самых великих и знаменитых оркестров, для себя выстраиваете какую-то иерархию?
Рождественский: Я долгое время старался избегать того, чтобы определять первый оркестр в мире. Мне казалось, что можно определить некий круг лучших коллективов, например десятку. Недавно на несколько дней у меня была выбита почва из-под ног. Я слушал в Париже выступление Чикагского симфонического оркестра под управлением Бернарда Хайтинка. Такого исполнения симфонии "Юпитер" (Моцарта. - Л.Б.) я не слышал никогда в жизни. Несколько дней испытывал потребность каждому встречному говорить, что Чикагский оркестр - лучший в мире. Когда я с ними работал, не рисковал сказать это. А сейчас говорю.
РГ: Вы согласны с тем, что раньше оркестры были воплощением личности дирижера, а сейчас во всем мире, видимо как следствие глобализации, происходит нивелировка?
Рождественский: Да, и это грустно. Но продиктовано социальными изменениями. Если Мравинский долго руководил оркестром Ленинградской филармонии, а Юджин Орманди - Филадельфийским, то сейчас срок - четыре года, и все. Смена практически без причин. Так принято. Я воспитан в прошлом веке и не смог бы ходить на работу, зная, что мне уже готова замена, заключен контракт со следующим дирижером.
РГ: Кто решает вопрос о назначении нового дирижера?
Рождественский: Спонсоры! В Чикаго, в Симфони-холле есть мраморные доски, где золотом высечены имена жертвователей. Кто платит, тот и заказывает, а это в основном пожилые дамы, так называемые патронессы, которых интересует не концерт и не то, что там будут играть, и тем более - как это будут играть. В этом они не понимают ровным счетом ничего. Они рассуждают о дирижере с позиции "гуд люкинг бой". Глава "Коламбия артистс" Рональд Уилфорд (один из самых знаменитых агентов. - Л.Б.) уверял меня, что может сделать колоссальное мировое имя любому человеку при одном условии - если тот будет беспрекословно слушать его советы: от репертуара до поведения на сцене и в жизни. Тогда будет запущена колоссальная машина, и через год все будут уверены, что никакого Тосканини не было...
РГ: В реальности мало кто может разобраться...
Рождественский: Никто не может! И приходит ужаснейшая мысль, в то же время и спасительная. Скажем, естественное волнение перед концертом: откуда оно возникает? Существуют три слоя людей, реакции которых дирижер может опасаться. Оркестр. Публика. Критика. Но, если вдуматься, ведь за редчайшим исключением никто ничего не понимает! Возьмем любой лучший оркестр - Чикагский, Венский, любой: человек, сидящий за последним пультом первых скрипок, просто не слышит того, что играет человек в другом конце оркестра. Объединяющий центр находится посередине - это дирижер. В лучшем случае от оркестра можно ожидать сдержанно-положительной оценки. Ведь никто не любит руководителя в принципе. Да ведь он получает в 10 раз больше! "А почему, а за что? И я так могу!" Многие исполнители решают переменить профессию исключительно из-за того, что думают: чем я хуже такого-то? Большинство музыкантов оркестра, когда за пульт встает этот некто, делают все, чтобы исключить его из поля зрения. Помимо того, что от него ничего не исходит, он физически мешает играть.
Возьмем публику. Ладно, аплодисменты между частями. Она часто не знает, когда музыка заканчивается и когда нужно хлопать. Я проводил массу экспериментов. Можно ли не почувствовать, где заканчивается произведение, когда долго-долго звучит аккорд? Нет! Нельзя тихо и спокойно снять аккорд, никто не будет аплодировать. А вдруг это еще не все? Поэтому я делаю вот так (делает эффектный жест завершения), а еще делаю пируэт, оборачиваюсь и иногда даже говорю: конец!
Наконец, третий компонент - пресса. Исполняю новую Симфонию Шнитке, а через день должен читать - баланс не тот и темпы бы другие, и что-то надо было выделить. Хочется спросить: ты ноты-то видел? Постепенно сложилось ощущение - мне наплевать, что обо мне напишут. Особенно после известного периода, когда я сдуру согласился вновь возглавить Большой театр.
РГ: Что вас на это подвигло? Ведь известно, в каком состоянии был Большой театр, когда в 2000 году вы стали его художественным руководителем.
Рождественский: Почему я это сделал? Западные театры отказывали мне в возможности поставить прокофьевского "Игрока" в первоначальной редакции. Везде. Предлагали "Травиату", "Фауст", говорили - у нас касса. После проведенного мной юбилейного концерта театра, программа которого не устроила начальство, началась травля. Ни одна моя акция, ни одно выступление, ни одно мое высказывание, ни, разумеется, премьера "Игрока" не обходились без потока комментариев в СМИ. Соревновались в подборе оскорбительных терминов. Кульминация произошла в газете "Коммерсантъ". Я играл 60-ю симфонию Гайдна, которая называется "Рассеянный". Там в партитуре прописана остановка и перестройка оркестра. Газета написала, что я деградировал настолько, что остановил концерт. Пришлось требовать объяснений.
РГ: На Западе другая критика?
Рождественский: Такая же. В "Чикаго сан-таймс" была дама по имени Клаудиа Кассиди, специальностью которой было уничтожение вновь назначенных худруков оркестра. После серии ее разгромнейших статей ушел Жан Мартинон (французский дирижер. - Л.Б.). Потому что публика верит тому, что написано, и не покупает билеты. Но и она попалась на некрасивой истории, ее уволили. В итоге почему я должен испытывать волнение? Эти три компонента более не существуют. Если я задумываю какую-то концепцию исполнения и если в результате реальность приблизится к тому, что задумано, я могу быть в какой-то мере удовлетворен. Если нет, то я прекрасно знаю, что вышло, а что нет. А из критиков был один, который меня чрезвычайно интересовал. Это Бернард Шоу. У него были убежденность, знания и любовь.
Музыка - секрет восстановления
РГ: Как вы расцениваете нынешние перемены в Большом театре?
Рождественский: Оркестр в очень хорошем состоянии. Не знаю, как им это удалось. Я буду дирижировать симфонической программой в этом сезоне, согласие дал еще до этих эпохальных событий.
РГ: Вы много лет возглавляете кафедру в Московской консерватории, можете кого-нибудь выделить из молодых дирижеров?
Рождественский: Константин Чудовский. У него колоссальные музыкальные данные и способность контактировать с оркестром. Он работает дирижером в "Геликон-опере", ведет весь репертуар: "Леди Макбет", "Лулу". Это и Вячеслав Валеев, он взял премию на конкурсе моего имени в Софии. Константин Хватынец, работающий в театре Наталии Сац. Это люди талантливые к этой профессии. А приходившие ко мне на показ блистательные пианисты, тромбонисты, барабанщики, баянисты подчас оказываются совершенно беспомощными в том, что в ней требуется.
РГ: Профессия странствующего дирижера требует немалого напряжения: перелеты, смена часовых поясов, общение с огромным количеством людей, в чем вы черпаете силы?
Рождественский: По всей вероятности, в музыке. Я с ужасом представляю, даже не хочу себе представлять, что было бы, если бы меня этого лишили. Это был бы конец.
РГ: А секрет физического восстановления?
Рождественский: Она же. Я ничего специально не предпринимаю.
РГ: После музыки что на втором месте?
Рождественский: Ничего. Думаю, что, если не будет сил выходить на эстраду - что поделаешь, такое случится, я смогу еще писать.
Досье "РГ"
Геннадий Рождественский - один из крупнейших дирижеров XX века, пианист, композитор, педагог, автор книг и статей. Народный артист СССР. Родился в Москве. В 1954 году окончил Московскую консерваторию (в 1957 - аспирантуру), где занимался по классу фортепиано у Льва Оборина и классу дирижирования у своего отца, выдающегося дирижера Николая Аносова. Дебютировал еще студентом - в Большом театре (балет Чайковского "Спящая красавица").
Стоял за дирижерским пультом практически всех прославленных симфонических оркестров мира. Дискография включает более 700 дисков и пластинок, исполнил и записал с разными оркестрами все симфонии Гайдна, Бетховена, Брамса, Брукнера, Чайковского, Сибелиуса и других композиторов. Крупнейший интерпретатор музыки ХХ века, Рождественский познакомил отечественную публику со многими неизвестными ей сочинениями Брукнера, Шенберга, Хиндемита, Бартока, Мартину, Мессиана, Мийо, Онеггера; по существу, он вернул России наследие Стравинского. Под его управлением прозвучали премьеры многих произведений Щедрина, Слонимского, Эшпая, Тищенко, Канчели, Шнитке, Губайдулиной, Денисова.
В настоящее время - профессор, заведующий кафедрой оперно-симфонического дирижирования Московской консерватории и главный приглашенный дирижер Токийского оркестра "Иомиури".
Фото - РИА Новости