Российский олигарх Владимир Потанин недавно объявил, что все нажитое передаст благотворительному фонду, а детям оставит только имя. Сегодня - это повод поговорить об ответственности самих наследников за все, чем им придется владеть после ухода богатого деньгами, славой или талантом человека. Есть ли табу или эмбарго на историю жизни знаменитости? На эту тему мы говорим с дочерью поэта Роберта Рождественского, фотохудожником Екатериной Рождественской.
Екатерина Рождественская: В Переделкино, где летом жили родители, мы построили новый дом. Но пожить в нем не успели: он сгорел дотла. А незадолго до этого я перевезла туда весь отцовский архив: его книги, дневники, бумаги… Что-то осталось, естественно, у мамы, но это малая часть... Ушло самое дорогое - фотографии. Поэтому я так люблю развешивать то, что осталось, чтобы всегда видеть своих родных. Вот с этой оглядкой на отца я всю жизнь и живу.
Российская газета: Что из утраченного лично для вас особенно ценно?
Рождественская: На все наши дни рождения, праздники он писал стихи на листочках, рисовал какие-то картинки. На любой выпавший зуб, на любую сожженную кастрюлю был шуточный стишок. К сожалению, это не восстановить.
РГ: Многие шестидесятники написали мемуары или романы-воспоминания. Самый свежий "Таинственная страсть" Василия Аксенова. Трудно читать об отце?
Рождественская: За отца я не переживаю: такого человека ничем нельзя обидеть. Ни разу в жизни мне не было за него стыдно, даже в каких-то мелочах.
РГ: Говорят, ваша семья вдохновила Аксенова на написание его последней книги...
Рождественская: Можно и так сказать... Просто мы понимали, что уходят люди, которые могли бы очень много рассказать о шестидесятниках. А пишут о них те, кто не имел никакого отношения к тому времени. Мы с Аксеновым дружили. Не я, а мама, конечно. Эта книга не о ком-то конкретно, не об Эре (Рождественском), не об остальных. Об аромате времени.
РГ: А чем пахли для вас шестидесятые?
Рождественская: Коктебельской пылью, морем, вереском. Была еще совсем маленькой, но помню, как отец учил меня плавать. Я дружила с писательскими детьми - Груней Васильевой, которая сейчас стала Дашей Донцовой, и Ириной Щипачевой. Ощущение полного счастья. Из подробностей - то, как мы все время искали "куриного бога" (такой камешек с дыркой). Местные разносили какое-то дешевое вино, и его терпкий запах долго витал над пляжем. И еще, как мы с отцом в чайнике варили мидий.
РГ: К сожалению, публика с большим удовольствием читает не Ахматову, а "Анти-Ахматову". Вытащить из писателя всю подноготную и как флагом этим размахивать - беспроигрышный ход для издательства. Может ли семья, родные люди известного человека бороться с "гробокопателями"? Или все без исключения "принадлежит" народу?
Рождественская: Во всяком случае, противостоять тем, кто перекраивает прошлое, нужно. Не хочется никого обижать, но ведь кто-то же поработал над тем, чтобы плеяда главных поэтов-шестидесятников исчислялась тремя именами: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадуллина. Отца как будто и не существовало. Это настолько обидно, но не выйдешь же на площадь, не будешь кричать, что это не правда. Единственное, что мы можем делать в такой ситуации, это выпускать его книги, воспоминания друзей. Вот последняя - "Удостоверение личности". Это написано для тех, кто, может быть, никогда не видел "Документальный экран"(телепрограмму, которую вел отец многие годы), и не читал "Реквием". Мама и сестра собирают все интервью, мнения, воспоминания. Выпускают в разных городах его стихи, сборники статей, следят за тем, чтобы молодые исполнители пели его песни. Мама с сестрой, это правда, всю жизнь посвятили отцу.
РГ: Известное издательство года три назад опубликовало скандальные дневники Мура (Георгия Эфрона) - сына Марины Цветаевой. Читающую публику, в частности, шокировал его спокойно-рассудительный комментарий по поводу трагического конца поэтессы. Что вы никогда не стали бы печатать? Какие воспоминания не должны быть опубликованы?
Рождественская: Людям нужны кумиры, на которых хочется молиться. Но как молиться, если, извините, вся мочеполовая история кумира в доступе? Интимная жизнь человека - под запретом. Как говорил Чехов, у каждого должна быть тайна. И потом я думаю, что такие публикации не гуманны и по отношению к читателю: не каждая душа выдержит ушат грязи о любимом писателе или поэте. Процентов десять "правды" должно оставаться в архиве, под замком. Только для ученых. Я не хочу быть ханжой. Но девяносто процентов достаточно, чтобы узнать о знаменитости главное. Есть какие-то смешные детали, скажем, Пушкин ругался матом, писал матерные стихи, это весело, не пошло. Но "грязное белье" пусть останется в тени. Тут вся надежда на редактора, на его внутреннюю цензуру.
РГ: Особенно, когда речь идет о тяжелом уходе человека. Недавно умерла великая оперная певица. И вот мы читаем в новостях, что она страдала в последнее время не только от проблем с сердцем, но и от огромных пролежней...
Рождественская: Душевные подростки, вернее, недоростки. Вытащить на свет божий какое-нибудь броское словечко, например, "пролежни", и интерес толпы гарантирован. Для этого талант не нужен.
Время паразитарного существования - на чужом успехе, славе, просто труде. Я недавно узнала, что уже два года "веду" сайт в "Одноклассниках". Была в ужасе! Потому что столько людям наобещала, наобъявляла какие-то фотоконкурсы. Если хочешь популярности, делай что-то, придумывай, работай... Ну а тех, кто "про пролежни", я бы просто убивала...
РГ: Василий Аксенов пишет, что вам не нравились последние стихи вашего отца. А, на мой взгляд, они очень хорошие... "Только что было поле с ромашками... Быстро-то как!..".
Рождественская: Я не могу это читать до сих пор... Он их писал, когда уже знал, что уходит, и уход этот был настолько тяжелым. Он и нам дался очень тяжело: невозможно смотреть, как умирает человек, которого ты боготворишь... И умирает долго, мучительно. Когда он не мог встать уже, я его таскала на себе, прислоняла к рентгеновскому аппарату и ждала, когда сделают снимок. На нем руки мои остались.
А пока был дома, спускался со второго этажа, открывал тетрадку и говорил: "Давай я тебе почитаю". Я слушала, но пыталась не слышать, настолько было страшно. Я говорила: "Роба, мне не нравится. Ты читай кому-нибудь другому, а на мне это не надо проверять". Он удивлялся. Но думаю, каким-то задним умом понимал, что я не та публика, которая сможет оценить его предсмертные стихи. Они очень сильные, пронзительные. Заставляют вздрагивать и думать. Но, если отец читает дочери такие стихи, трудно ожидать от нее восторга.
РГ: Вы сказали "Роба". У вас в семье принято было называть отца по имени?
Рождественская: Это стилистика шестидесятых. Папу все тогда называли Роб, а мне было смешно и интересно. Копировала взрослых. Вообще, время было какое-то веселое. Все испытывали щенячий восторг от того, что сняли некоторые табу. Не то что бы все разрешили. Нет. Но стало можно высказаться, причем высказаться сложно, изящно. Ощущения от этого рождались более светлые, свежие.
Самое яркое воспоминание - когда мы нашли 50 белых грибов прямо на участке. День рождения папы - 20 июня - был всенародный переделкинский праздник. Ворота - на распашку, и толпа народа заваливает в дом. Я всегда пекла огромный бисквитный торт с клубникой. К слову, "толпа" - это Ростислав Плятт, Андрей Миронов. Пели, читали стихи...Так жалко, что все не заснято, не записано, и что я не принимала в этом участия - в основном на кухне торчала, любила готовить.
РГ: Роберт Рождественский, или его телевизионный образ, был очень серьезным, если не сказать пафосным. Вы наверняка помните отца другим...
Рождественская: У него было потрясающее чувство юмора. Вот моя любимая фотография (снимает со стены и показывает). Здесь он долг приготовился отдавать, за первую машину. Роба в плавках, к которым приколота двадцатипятирублевая бумажка. Не видно, но к нему ведет "дорожка", выложенная из таких же бумажек. Отец ждет, что тот, кто давал в займы, войдет и начнет собирать деньги, а последнюю купюру найдет на "причинном месте" должника.
РГ: Есть что-то, что вы хотели сказать отцу, но не успели? Или не смогли?
Рождественская: Я никогда не говорила, что люблю его. Это было настолько очевидно.
РГ: А помните тот момент, когда поняли: ваш отец - большой поэт?
Рождественская: Не помню. Смешно, конечно, звучит, но детство у меня было довольно тяжелое. Ну представьте, в дом все время приходят люди навеселе, все время курят и продолжают выпивать. Поэтому я не курю, и не пью. Мне этого хватило в детстве. Такая обстановка, в общем-то, угнетает. Хотя я и понимаю, что именно она меня сформировала и сделала тем, кем я сейчас являюсь. Воспринимала ли я его как поэта? Я не знаю. Мне очень нравилось, что отец работает дома. Но когда он уходил к себе в кабинет, то я знала, что не должна кричать, веселиться, играть в мяч, шуметь. У нас был культ отца.
РГ: В чем это выражалось?
Рождественская: Все были подчинены ему. Но не потому, что он сказал: "Значит так, ты сидишь вяжешь, а ты мне готовишь!" Просто хотелось, чтобы все вокруг него было красиво и вкусно... У отца сложились потрясающие отношения с тещей, которая ему и кашку варила, и стирала. Мы с сестрой, естественно, ходили на задних лапках.
РГ: А мама?
Рождественская: Он был любовью всей ее жизни. Но существовали и, как бы помягче сказать, издержки всесоюзной любви к нему. Телезвезд тогда можно было пересчитать по пальцам, а "Документальный экран", который вел отец, был очень популярен. Так вот к нам в Переделкино частенько приходили женщины и сообщали маме, что у них от отца ребенок.
РГ: Как мама к этому относилась?
Рождественская: Никак, понимала, что это блеф. И письма шли. И до смешного доходило, и до грустного...
РГ: А грустное что?
Рождественская: Один раз хотели отравить. Что-то подложили в квартиру, и нам пришлось обращаться в милицию. Один нездоровый человек решил, что отец "считывает у него из мозга стихи". И вот, как говорится: получи, фашист, гранату.
РГ: Вы, Катерина, наверное, из "золотой молодежи" были девушка? Закончили МГИМО, папа - обласканный властью советский поэт?
Рождественская: По-моему, совсем нет. Меня не приняли в ЦК партии на институтскую практику, мотивируя это тем, что дочка поэта не может быть серьезной, что у нее "свое на уме", поэтому она не может в таком важном месте работать. И потом я рано вышла замуж, не было времени на всякие рестораны, поездки и что там еще входит в "золотой джентльменский набор"... То есть все было совершенно патриархально, обычно.
РГ: Кстати, родители как отреагировали на ваше раннее замужество?
Рождественская: Мои спокойнее, чем моего мужа. Он у нас практически жил уже. Когда познакомились, нам было по 17 лет, и мы полтора года "женихались". Знали, что поженимся, но надо было дотянуть до приличного этому делу возраста. Мои, конечно, переживали, потому что та сторона была не очень "за". Но - дотерпели.
РГ: Продолжая нашу тему наследников, не пробовали переводить отцовские стихи?
Рождественская: Я занималась переводом, но переводила прозу, в которой попался крошечный стихотворный кусочек. Я над ним так измучилась, что поняла: стихи не моя стихия. По наследству мне досталось лишь отцовское восприятие мира.