Поделиться
Сегодня руководство страны делает серьезную ставку на возвращение ученых-соотечественников, сделавших имя в мировой науке. Но пока число таких энтузиастов можно пересчитать по пальцам одной руки.
Среди них американский профессор, биолог Константин Северинов, который несколько лет назад вернулся в Россию. Каким оказался его опыт? Будут ли у него последователи? Об этом с ученым беседует корреспондент "РГ".
Российская газета: Давая "РГ" одно из первых в России интервью, на вопрос - почему вернулись? - вы ответили: "В Америке я достиг предела мечтаний каждого ученого, кто туда едет, стал полным профессором. А вот смогу ли делать науку в России? Это вызов себе". Что сегодня скажете? Не жалеете?
Константин Северинов: Нисколько. Понимаете, жизнь американского профессора очень спокойна и размеренна. Я знаю, что будет завтра, послезавтра, через месяц, через год, два. Комфортно? Несомненно. У меня в Америке лаборатория, и там все настолько отлажено, что могу себе позволить оставить ее на долгое время в самостоятельном плавании. Конечно, периодически наведываясь и, так сказать, сверяя часы. Но пока молод, хочется себя попробовать и в иных обстоятельствах. И Россия их предоставляет, иногда, правда, даже с избытком. Здесь другая динамика, а главное - открываются новые возможности себя реализовать. Вы удивитесь, но многое, что сегодня составляет мою жизнь, в Америке просто невозможно.
РГ: Ну почему же? Там невозможно представить те проблемы, которые вынужден преодолевать российский ученый. Но самый продуктивный возраст в науке быстро проходит, а вы немало сил тратите на борьбу с нашей бюрократией. Стоит ли игра свеч?
Северинов: Стоит. В Америке наука организована почти идеально, в ней что-то изменить крайне сложно, да в общем-то и не нужно. Поэтому американский профессор живет в своей узкой профессиональной нише. В России "здание" современной науки и образования только строится. Мне нравится в этом участвовать, а не только заниматься чистой наукой. Думаю, так человек становится больше, чем он есть.
РГ: Китайцы говорят: не дай Бог жить в эпоху перемен. Среди состоявшихся на Западе наших ученых не видно желающих последовать вашему примеру...
Северинов: Считайте, что это моя личная странность. Свой опыт никому не берусь рекомендовать, но мне лично такая жизнь по душе.
РГ: А что лично вы можете сделать, чтобы изменить нынешние порядки в нашей науке, кроме, конечно, их критики?
Северинов: В том и дело, что немало. Например, в МГУ, практически на личных связях, удалось организовать новый учебный курс, в Америке это сделать было бы гораздо сложнее. Мы сейчас развиваем программы упреждающего образования в биологии. При поддержке благотворительного фонда "Династия" и "Роснано" открыли курсы, где ведущие специалисты занимаются обучением будущих кадров для программы "Фарма-2020". Надеюсь, это поможет изменить ситуацию в российской биомедицине.
Кроме того, я участвовал в подготовке программы по привлечению ведущих ученых мира в российские вузы. Многие из соотечественников, в том числе и победившие в этом конкурсе, от меня впервые узнали о мегагрантах. Кстати, выделяемые на каждый из них пять миллионов долларов даже по западным меркам очень приличные деньги.
РГ: Они выдаются на два года при условии, что приглашенный ученый отработает в России не менее четырех месяцев в год. Скептики утверждают, что за такой срок лабораторию мирового уровня не создать. Даже жестче: цель варягов - "урвать" деньги...
Северинов: Давайте по порядку. Считаю, что ведущий ученый должен работать в России не четыре, а шесть и даже восемь месяцев в год. Именно это доказывал в минобрнауки, когда обсуждались условия мигрантов. Увы, решили иначе. Согласен, что за два года сильную лабораторию с чистого листа не создать, не подготовить хотя бы одного аспиранта. Но это вовсе не повод, чтобы заранее критиковать программу. Ведь у новой лаборатории есть своя внутренняя логика, и она начинает диктовать для завлаба свои правила поведения. Представьте, что вы решили потратить два года жизни, вложить массу сил, знаний и эмоций. Неужели будете в течение двух лет по 3 месяца и 29 дней отрывать листки календаря, а потом уедете? Сомневаюсь. Вы просто не сможете все бросить, ведь это ваша жизнь.
Что касается рвачей-варягов, по-моему, это ерунда. Среди 40 победителей конкурса - львиная доля ученых с мировым именем. Его очень трудно завоевать, а потерять легче легкого. Реноме дороже денег. Конечно, не все созданные новые лаборатории будут успешными. Причины могут быть самые разные, ведь в России это лишь первый опыт. И очень многое зависит от самих вузов, насколько они окажутся готовыми работать на мировом уровне.
РГ: Вам самому не удалось выиграть этот конкурс. Это тоже говорит о его очень высоком уровне?
Северинов: Он на самом деле очень высок. Скажем, среди победителей биологов есть ученые с мировым именем. Но в то же время некоторые не менее авторитетные не прошли. Возможно, одна из причин - недостаточное время на подготовку заявок.
По поводу моей заявки, то она с самого начала имела мало шансов. Дело в том, что на первом этапе заявки оценивали авторитетные эксперты, причем впервые в Россию были приглашены зарубежные ученые. Но даже если они поставили мне высокие баллы, все реально решалось на втором этапе. Последнее слово за Советом по грантам. Это очень ограниченный круг лиц, и вероятность, что среди них окажутся глубокие профессионалы по каждой из заявок, невелика. Большинство членов Совета - академики, которые знают мое имя по выступлениям в СМИ с критикой РАН. Так что на победу особо не надеялся. Показательно, что мимо "пролетели" и другие критики РАН, в частности Игорь Ефимов и Артем Оганов. Оба ученые с мировым именем.
РГ: А вам удалось за пять лет создать в России сильную лабораторию?
Северинов: Oдин из критериев успеха - статьи в престижных журналах. Из России мы публикуем 3-4 статьи в год, причем первыми среди авторов стоят имена моих аспирантов. То есть они - основные исследователи. А последний в списке авторов - я. С меня спрос, если в статье что-то неверно.
РГ: То есть ваше имя - это "паровоз" для публикаций?
Северинов: В определенной степени это так. Но дело не в имени. Я знаю, как надо писать статьи, чтобы повысить шансы публикации. Но далеко не всегда статьи проходят с первого раза. И тут приходится общаться с редакторами и рецензентами. Здесь у меня тоже есть значительный опыт. Словом, публикации - это технология, даже своего рода искусство. Ему надо учиться. Эту науку я тоже передаю моим аспирантам, она им понадобится в будущем.
РГ: Они просят у вас рекомендации в западные университеты?
Северинов: Конечно. Из восьми моих аспирантов, защитивших диссертации, в России остались двое, остальные уехали. Работают в Йельском университете, в Гарварде, в Национальных институтах здоровья США, в Имперском колледже Лондона. И это нормально, им больше незачем у меня оставаться. Молодые ученые должны продолжать свой рост в других научных центрах. Такая система давно принята на Западе, и она очень эффективна для становления независимых ученых.
РГ: Словом, вы способствуете "утечке" мозгов из России?
Северинов: Это вопрос не по адресу. Моя задача - делать науку в России и готовить кадры на мировом уровне. Что с ними потом будет - это проблема организации отечественной науки. К примеру, даже если бы мне хотелось всех оставить здесь, ничего не получилось бы. В институтах нет ставок. По сути, молодым ученым некуда идти. И самое главное, в России молодой ученый практически не имеет шансов получить свою лабораторию, чтобы вести самостоятельную работу, например, развивая тему своей диссертации. Если очень повезет, он когда-нибудь сможет занять место завлаба. Но даже в этом случае он не сумеет оборудовать лабораторию по своему желанию, а получит старые "игрушки" предыдущего начальника и доставшихся по наследству сотрудников. В США система совершенно иная, там молодым людям, отобранным по конкурсу, дают большие деньги на организацию новой лаборатории с чистого листа.
Вообще ставки - это даже не вчерашний, а позавчерашний день. Молодые имеют привычку быстро стареть, и нужны новые ставки для следующего поколения. Во всех ведущих странах перешли на систему грантов. Она позволяет поддерживать сильных, а не размазывать деньги по принципу всем сестрам по серьгам. А ведь именно так сегодня живет российская наука. У нас есть прекрасные ученые, но их КПД намного ниже, чем у коллег на Западе. Конечно, надо увеличивать финансирование науки, но эффективность вряд ли возрастет. Ей необходимы серьезные перемены.
РГ: Несмотря на вашу критику, финансирование ваших работ здесь даже больше, чем в США: один миллион долларов в год против 700 тысяч в Америке. Значит, не все так плохо?
Северинов: И в России, и в Америке мы существуем на гранты. Но даже выиграв его, у российского ученого нет никакой уверенности, что получит деньги в срок. Нередко приходится сидеть на голодном пайке большую часть года, а потом тратить практически всю сумму в ноябре-декабре. Иначе деньги вообще пропадут. Поэтому приходится участвовать в десятках самых разных конкурсов, чтобы хотя бы как-то застраховаться от подобных встрясок. Все это крайне неэффективно.