Поделиться
Уход Людмилы Гурченко подвел черту под целым киножанром, когда-то популярным и любимым, - само его существование в нашем кинематографе становится проблематичным. Я имею в виду жанр музыкального кино.
Его расцвет пришелся на середину ХХ века: овладевшее звуком кино активно вовлекало в свою орбиту мастеров оперы, оперетты, мюзикла, шоу-бизнеса и вырабатывало новый язык - музыкальный. Суперзвездами экранов становились такие поющие и танцующие актеры, как Джанет Макдональд, Дина Дурбин, Джуди Гарлэнд, Нельсон Эдди, Джин Келли, Фред Астер, Марио Ланца, оперные певцы Тито Гобби, Ян Кипура, в СССР - тенор Большого театра Сергей Лемешев, дива музыкальной сцены Любовь Орлова, опереточный комик Владимир Володин. Запели и драматические артисты Марина Ладынина, Людмила Целиковская, Валентина Серова, Вера Орлова, Николай Крючков, Михаил Жаров, Марк Бернес, Вера Васильева, Владимир Зельдин, из более позднего поколения - Андрей Миронов. Песни из фильмов разлетались по стране, музыкальные комедии били все рекорды популярности, они принесли всенародную известность режиссерам Григорию Александрову, Ивану Пырьеву, Александру Ивановскому, чуть позже - Эльдару Рязанову, Леониду Гайдаю, Леониду Квинихидзе.
Даже на этом блистательном фоне Гурченко была суперзвездой - ее талант певицы и танцовщицы был равен таланту драматическому.
Музыкальный жанр - это не просто кино с музыкой. Это особая структура всего действа, его драматургии, особое искусство ритмического монтажа и построения кадра, даже траектории движения камеры.
Гурченко застала эту роскошь уже на излете. В распаде жанра роковую роль сыграла теория: киноведение увлеклось идеей, что кино непременно отражает жизнь в ее собственных формах, что фотографическая похожесть - критерий качества. Из кино стала изгоняться его условность - хотя именно условность, отступления от зеркальной правды, допуски и фантазии всегда были способом донести до зрителя не только прямое действие, но и мысль автора, его отношение к происходящему. Условность взывала к воображению зрителя - он должен не просто взирать, но и соображать. Потеряв это качество, кино становилось плоским и монотонным. Что, впрочем, вполне устраивало теоретиков.
Практики от этого ощутимо страдали. Феллини был последним из больших европейских режиссеров, кто использовал театральную условность и чье "немузыкальное" по жанру кино было насквозь музыкальным - настолько, что на съемках он для настроения запускал музыку. После него итальянское кино погрязло в бытоподобии и растеряло свою славу.
В России навыки музыкального кино некоторое время продолжали Марк Захаров, создатель своего авторского теа-кино, Ролан Быков, делавший кино на стыке с театром, Эльдар Рязанов, включавший в свои фильмы элементы мюзикла, Евгений Гинзбург и Леонид Квинихидзе, снявшие несколько мюзиклов для кино и ТВ. И здесь Людмила Гурченко сыграла неоценимую роль: грех было не использовать ее пластику, мастерство эксцентриады, умение перевоплощаться, стремительно и неуловимо "менять маски", ее танец, ее голос. Она самим своим существованием катализировала поиски в этом направлении - с ее участием снимались кинооперетты ("Табачный капитан", "Цирк зажигает огни"), водевили ("Соломенная шляпка", "Красавец мужчина"), мюзиклы ("Секрет ее молодости"), драмы с музыкой ("Аплодисменты, аплодисменты", "Вокзал для двоих")... Музыка входила в состав этой художественной натуры: Гурченко со слов своей мамы утверждала, что в младенчестве раньше запела, потом заговорила. "Только через музыку я могу по-настоящему играть драматические роли. Музыка - моя любовь, моя страсть", - признавалась она мне. При первых звуках музыки неузнаваемо менялась - словно к человеку подключали новый источник энергии. Могла вызвать музыку в самой себе: воспламенялась, начинала иначе двигаться, существовать в каком-то лишь ей слышимом ритме. Глухих к музыке людей это раздражает, чуткие к музыке - тут же, в резонанс с актрисой, включаются в этот коллективный гипноз, иначе ощущают мир, природу, саму жизнь. Это особый тип общения людей - из одной души прямиком в другую. Очень развитая, изощренная, высокая культура, которой, как ни странно, зрители середины прошлого века владели лучше - их души формировало музыкальное кино. То, что сегодня души формирует, вместе с бесформенной тележвачкой, исключительно кинематографическая проза, равно исчезновению из жизни романтического, облагораживающего начала, самой поэзии.
Сразу отвечаю на возражения, будто это веление изменившегося времени, - дудки! Романтическое кино продолжает жить в Голливуде, в Болливуде, в скептичной Франции, где угодно. Кроме России, где для него создан режим нетерпимости, где попытки сделать такое кино бдительно отстреливает критика. Гурченко попыталась вопреки всему снять фильм "Пестрые сумерки" - музыкальную историю о слепом пианисте, в основе сюжета реальный случай и живущий среди нас человек.
Она написала для него и музыку - но большая, серьезная композиторская работа не замечена коллегами и критиками: музыка как таковая стала для нашего кино материей загадочной, непонятной и пугающей, как явившийся обывателю марсианин. Что касается заложенного в картине призыва к пониманию и добру, то критика охотнее поддерживает в кино мизантропию, ксенофобию и пессимистический взгляд на человека.
Но с уходом музыкальной культуры мы теряем не только конкретный жанр - важные профессиональные навыки утрачивает кино в целом, из него выветривается культурный фон. Исчезает тот самый неслышимый нами, но все определяющий внутренний ритм, который создавал атмосферу "прозаических" фильмов Эйзенштейна, Донского, Райзмана, Чухрая, Козинцева, Калатозова, Герасимова, Бондарчука, Михалкова... Массовому зрителю теперь адресованы эстетически убогие изделия уровня "Гитлер капут" или "Любовь-морковь", к искусству отношения уже не имеющие. Гурченко в актерском цехе оставалась, по сути, последним звеном, которое связывало массовое кино и искусство. В адресованной актрисе шутке "Вас никто не любит, кроме народа!" больше серьезного смысла, чем кажется: на наших экранах Гурченко была последней народной артисткой не по званию, а по сути. То есть представительницей народа в искусстве кино. Представительницей универсальной, ко всем жанрам готовой актерской школы. Таких актеров у нас больше нет. Сегодня кино - сплошная проза. Никаких иных жанров.
У нас кино таких актеров больше не востребует. А те, что востребованы, не умеют почти ничего - часто не умеют даже играть. Есть превосходные актеры в театрах - но в кино они не нужны. А если и нужны из-за фактурной внешности, то испорченное сериалами кино непременно потребует от них "снижения планки". Так разучился играть, к примеру, некогда талантливый Иван Охлобыстин.
Людмила Гурченко была последней большой звездой, которая силой своего невероятного притяжения скрепляла планетную систему нашей кинематографической культуры.
Она крайне болезненно реагировала на то, что происходит с нашей культурой, кинематографом, общественной моралью. Даже в последнем нашем разговоре говорила о невежестве, которое демонстрируют молодые во всем, что касается недавнего прошлого: она относилась к этому как к предательству дорогих ей идеалов. Понимала отлично, что идеал - важнейшая составляющая жизни страны, общества и культуры. Что исчезновение идеала или подмена его суррогатами приводит к выветриванию из искусства - искусства, к разъеданию общественной морали. Она не хотела к этой новой реальности приспосабливаться, и, при всей ее страсти оставаться всегда молодой, к новомодному цинизму и пофигизму испытывала отвращение.
Так что Людмила Гурченко - значительно больше, чем уникально одаренная актриса. Она - из тех эпохальных личностей, без которых жизнь оставшихся, как музыкальный инструмент без камертона, становится фальшивее и хуже.