Продолжая практику неожиданных сближений, агрессивно примененную им в "Турандот" и в "Лире", на этот раз Константин Богомолов "сблизил" невинную пьесу Владимира Набокова, писанную в 1937 году для "Русского театра" в Париже, с фашизмом и Варшавским гетто.
Художник Трощейкин (Сергей Чонишвили), перемалевавший всех почтенных отцов семейств, матрон и детей в немецком провинциальном городке, "сближен" с современным художником, прагматично заигрывающим с большой властью и большими деньгами. Он, по Богомолову, и являет питательную почву наступающего фашизма. А в том, что фашизм в спектакле Богомолова наступает, нет сомнений.
Сидящий на пороге дома еврей с белым лицом явно принадлежит миру призраков из довоенных времен. Призраки появились здесь как продолжение набоковской идеи. Умерший мальчик, по которому неутешно плачет жена художника Любовь (Марина Зудина) и память о котором пытается вытеснить бодрый мещанин-художник, разбивает зеркало в их квартирке, а заодно и тащит с собой "рыла" - гоголевских обитателей городка.
Сценическое пространство режиссер и его художник Лариса Ломакина разделили по горизонтали - внизу живет полубогемной, полубуржуазной жизнью трусоватый Трощейкин с семьей. Сверху - мертвый город-призрак, посыпанный пеплом, где Марлен Дитрих надрывно поет веселый маршик.
Когда же в финале город "накроет" экран со страшными кадрами Варшавского гетто, только педант посмеет спросить, какая сила перенесла нас из немецкого предвоенного городка в смертельный исход оккупированной Варшавы.
Потянувший за собой череду этих размышлений мальчик-призрак сделан восхитительно. Щекастый бутуз с кудряшками и страшным набеленным лицом (Яна Осипова) то лежит на диване с остекленевшими глазами, то хватает конфетки с праздничного стола, то маячит за стеклом мастерской. У Набокова мальчик - часть интимного прошлого, потусторонний мир, что сопутствуюет тонкому человеку Набокова, бросая гротескные отблески на здешнюю жизнь.
Это обаятельное актерское сочинение, как и травестийный опыт Александра Семчева, сыгравшего томную толстуху-литераторшу, осуществлены превосходно. Как и картинка города-призрака...
Но собранные вместе, они составляют часть той морали, которая была бы явно неприятна мастеру гораздо более тонких и таинственных сближений. Смотрите, мол, - расставляет для тупых красные флажки режиссер, - забвение прошлого превращает его в грозный призрак тирании, за которым приходит фашизм, который в свою очередь косит всех без разбора.
Богомолов рубит шашкой, высказая свои историософские и злободневные суждения, демонстративно пришивая наждак к кружевам. В итоге столь быстро и легко обретенная "мораль" схлопывает набоковскую пьесу до объема политической агитки. Хотя сами по себе и набоковская пьеса, и режиссерская мысль Богомолова представляют собой безусловную духовную ценность.