Превратить столичный ДК "Нефтяник" в универсальный концертный зал обещает ведущий эксперт английской компании "Acoustic Dimensions" Николас Эдвардс, посвятивший в свои планы и корреспондента "РГ".
Российская газета: Мистер Эдвардс, вы целую неделю исследовали все уголки дворца культуры "Нефтяник", досконально изучили чертежи, встречались с автором его проекта архитектором Михаилом Мазиным, сделали предварительные эскизы. Кое-кто высказывает опасения, что Уфа лишится привычного "Нефтяника".
Николас Эдвардс: Могу успокоить уфимцев: внешний облик "Нефтяника" не претерпит изменений. Это один из прекраснейших примеров архитектуры 70-х годов XX века, поэтому важно, чтобы изменения не коснулись внешнего облика. Но внутри все радикально обновится. Я поинтересовался, не собираются ли в Уфе строить новый концертный зал. В этом случае в "Нефтянике" можно было бы обойтись незначительными изменениями. Например, поставить концертную "ракушку", чтобы звук лучше доносился до слушателей. Правда, проблем с акустикой в самом зале это бы не решило. Но мне сказали, что "Нефтяник" предполагается использовать как универсальную площадку - для проведения симфонических и эстрадных концертов, для танцевальных мероприятий и спектаклей. Значит, требуются иные решения. Когда я изучил чертежи, то понял, что нынешний "Нефтяник" - это больше театр, чем концертный зал. Меня это заинтересовало. Я с таким уже сталкивался в России - в частности, в Казани и Омске.
РГ: Каким же будет масштаб реконструкции?
Эдвардс: Мы досконально изучили форму зала и предложили соорудить совершенно новое помещение. В нем будет около тысячи мест.
Чтобы можно было проводить симфонические концерты, придется изменить прежнюю архитектуру и создать нужное поле звука. Заодно исправим архитектурные ошибки. Например, балкон расположен слишком высоко и с его задних мест не видно авансцены, поскольку пол первого этажа круто поднимается вверх. Такая же проблема, кстати, есть и в уфимском театре оперы и балета. Но есть решение, которое исправит эти недочеты. Мы его применяли в Шекспировском театре: вход в партер мы предлагаем сделать на уровне первого этажа (сейчас туда заходят со второго), в фойе построить еще один балкон, чтобы соединить первый и второй этажи. В самом зале придется полностью заменить пол, уменьшить угол его наклона, к каждому сидению подвести свою вентиляцию, опустить на один этаж балкон и продолжить его по боковым стенам.
Таким образом вход на балкон будет не с третьего этажа, как сейчас, а со второго. Это улучшит акустику и обзор для зрителей. Мы сохраним сценическую коробку, а для оркестра сделаем дополнительную площадку.
РГ: Специалисты говорят, что ваш подход к акустике является уникальным. Что они имеют в виду?
Эдвардс: Вы знаете, в мире не так много специалистов по акустике. В основном мы хорошо взаимодействуем. Но есть вещи, на которые наши взгляды расходятся кардинально.
Дело в том, что мы подходим к акустике с научной точки зрения. Например, я разрабатываю свои проекты на компьютере уже с 1979 года. Я писал тогда диплом по акустике в Ноттингемском университете в Ковентри.
Я тогда впервые представил компьютерное графическое трехмерное изображение, которое выглядит как кардиограмма, чтобы показать, как звук распространяется в концертных залах. Затем вручную раскрасил в разные цвета поверхности, которые на "кардиограмме" были черно-белыми. Другими словами, создал модель того, как звук появляется, где отражается и где пропадает в зале. Так я делал, пока не появились специальные компьютерные программы. К счастью, теперь это становится проще и намного функциональнее.
Кроме того я могу посмотреть чертежи и сказать, как будет звучать помещение. Большинству это не удается. Понимание таких вещей приходит от знания особенностей архитектуры, того, какие материалы используются для создания акустики.
РГ: Все же в чем заключается специфика вашей работы?
Эдвардс: Все очень просто. Акустика - это отражение звука, а отражают звук поверхности. И для того чтобы правильно управлять акустикой, надо правильно располагать поверхности. В идеале для этого надо самому проектировать помещение, в котором эти поверхности будут находиться.
Тут главное - заложить верные параметры. Надо точно знать, какой наклон должен быть у пола, какой угол обзора, где расположить входы и выходы в зал, откуда исходит звук со сцены, откуда исполнитель попадает на нее, как сама сцена расположена по отношению к зрителю, где и какой конструкции будут балконы. То же самое касается стен - где их ставить, какими они должны быть и надо ли ставить дополнительные стены. При этом очень важно не забывать об удобстве людей.
Работая над концертным залом, мне постоянно приходится искать равновесие между хорошей акустикой и практичностью формы, которую я придаю залу.
В данном случае в Уфе мы развиваем идею, которая появилась в Омске. Там, в свою очередь, мы применили опыт, полученный во время работы в Симфони-холле в Бирмингеме.
РГ: Какова вероятность ошибки? Можно ведь не сомневаться, что все учтено, а на выходе получить не то, что задумано.
Эдвардс: Для этого мы свои идеи тестируем при помощи новейших компьютерных программ. Они, как имидж-симуляторы, воссоздают будущие помещения, показывают, как отражается звук от стен. Впрочем, мы-то в своих проектах уверены, это, скорее, для заказчика, который должен наглядно убедиться в том, чего мы добьемся, придав залу именно такую форму.
Важно учитывать, что с разных мест звук воспринимается по-разному. Сидя в передних рядах, вы слышите другое звучание, чем человек в конце зала. Наша работа заключается в том, чтобы звук хорошо был слышен со всех мест.
РГ: Как вы пришли в профессию: сознательно или случайно?
Эдвардс: Я родился в самом сердце Англии, в Ковентри, учился на архитектора в Ноттингемском университете. Пока учился, занимался музыкой, играл в фолк-, рок-группах, а в детстве пел в детском кафедральном хоре. Соответственно у меня был опыт работы с музыкой и архитектурой. Акустику я изучал целенаправленно для дипломной работы. Научная база для этого имелась, ведь в школе я сдавал четыре экзамена - по математике, высшей математике, физике и искусству.
Я уверен: если человек хочет работать с акустикой, такой опыт ему необходим. Правда, я совсем не думал, что буду заниматься этим, но однажды мне предложили поработать в Нью-Йорке, в компании, занимающейся разработкой акустических проектов. Это произошло только благодаря моей дипломной работе. Если бы я не строил ее на научных вычислениях, тесно связанных с архитектурой, мною бы никто не заинтересовался. И тогда я вдруг понял, что заниматься акустикой не составит труда. С другой стороны, можно сказать, что я поленился и не стал искать новых путей.
РГ: Вы хотите сказать, что нет такой отдельной профессии?
Эдвардс: В английских университетах сейчас преподают акустику, чего не было в моем студенчестве. Но даже сегодня никто не станет выпускать отдельно специалистов по акустике - слишком уж узкая эта сфера деятельности. Да и чему учат? Ничего фундаментального. Дают общие знания насчет того, как, например, уменьшить на заводах индустриальный шум, чтобы он не вредил здоровью работающих. Может быть, малость говорят про акустику в помещениях, но знания, которые дают в этой сфере, неверны, как и большинство учебников, написанных на эту тему.
Что мне нравится в моей работе: работая над акустикой с точки зрения науки, можно оспаривать все утверждения, что были до тебя и вносить свой вклад в науку, чем мы и занимаемся.
РГ: Мистер Эдвардс, вы автор более 500 акустических проектов, которые реализованы во всем мире. Какой из них вам интереснее всего?
Эдвардс: Сказать по правде, мне обычно интересны свои самые последние проекты. Сейчас - уфимский, до этого - омский. С омским проектом было по-настоящему удивительно. Обычно от идеи до окончания строительства проходит не менее 10 лет. Вот сколько надо ждать, чтобы убедиться в том, что твои идеи верны. Представляете, если ты, не дай Бог, ошибешься и узнаешь об этом через 10 лет? К счастью, такого со мной не приключалось, хотя я наблюдал это у других. В Омске реконструкция прошла за семь месяцев, и когда я услышал, как великолепно звучит концертный зал, то просто помолодел на 10 лет!
РГ: Есть ли универсальные решения для улучшения акустики?
Эдвардс: Многие решения универсальны. Но с акустикой и архитектурой приходиться придумывать что-то новое. Ведь чтобы звук был правильным, надо создать звуковое поле, представить трехмерную модель того, откуда звук идет, как он воспринимается слушателем, как попадает в левое и правое ухо. Если в правое и левое поступают разные сигналы, то создается впечатление погружения в звук. Если одинаковые, то это значит, что источник звука находится либо прямо перед тобой, либо наверху или сзади. При этом нет ощущения, что звук обволакивает.
Я был в помещениях, где звук образуется прямо перед тобой. Это помещения с ужасной акустикой. Поэтому для создания правильной акустики надо создать правильное звуковое поле, но универсальной архитектурной формы, которая создавала бы такой эффект, не существует. Тем не менее два одинаковых по архитектуре помещения я видел, и могу сказать, что это не лучшие образцы.
РГ: Бытует мнение, что в прежние века строили здания с прекрасной архитектурой и акустикой. Вы работали во многих них, так ли это?
Эдвардс: Строили разные - и хорошие, и плохие, просто до наших дней дошли самые лучшие. Плохие давно снесли или изменили их функциональное предназначение. Опять же, что значит "плохие"? Люди не представляли, что именно и для чего они строят.
РГ: Мистер Эдвардс, в Уфе вы посмотрели разные залы. Поделитесь, пожалуйста, своим мнением о них.
Эдвардс: Мне очень понравилась архитектура ваших залов. Но послушать звучание мне удалось только в театре оперы и балета. В партере звук отличный, на балконах я не был, но там звук всегда другой. Обратил внимание, что там зрителям очень неудобно сидеть и наблюдать за действием на сцене.
РГ: Как вы считаете, стоит ли отказываться от архитектуры прошлых лет и перестраивать здания?
Эдвардс: В Уфе есть превосходные образцы архитектуры 70-80-х годов прошлого века. Там уникальная мозаика, лепнина. Если здания нуждаются в ремонте, то во время его проведения необходимо сохранить все это, используя, может быть, современные материалы. Но менять внешний облик нельзя ни в коем случае. Лет через 30-40 они станут памятниками архитектуры и вы будете ими гордиться.
РГ: Мистер Эдвардс, расскажите, пожалуйста, о своей семье. Кто-то из детей пошел по вашим стопам?
Эдвардс: У меня четыре сына, и все они выбрали другие пути в жизни. И это замечательно, как было бы замечательно, если бы кто-то повторил мой путь. Сам я вырос в семье учителей. Мама обучала детей-инвалидов. К сожалению, ее уже нет в живых. Папа, Алан Эдвардс, преподавал математику. Он был студентом номер один по математике в Кембриджском университете. Любовь к точным наукам у меня от него. Он написал учебник математики для детей. Сейчас ему 87, но он ведет активную жизнь. Сейчас он архивирует всю работу, которую проделал в 60-70-е годы.
Папа был одним из основателей ряда благотворительных фондов для помощи неимущим слоям населения. Их было шесть человек. Они делали это из религиозных соображений. Правительству понравился такой подход обеспечения людей жильем. Фонды покупали дома в бедных районах города, ремонтировали их и сдавали по приемлемым ценам. Сейчас фонды коммерциализировались, их обороты составляют миллионы. Но так как они создавались как благотворительные, то этих миллионов папа не видит. Тогда люди делали это отнюдь не из-за денег.
РГ: Вы работаете по всему миру, в странах, резко отличающихся от европейских культурными, религиозными особенностями. Проблем не возникает?
Эдвардс: Особых проблем в работе в другом культурном пространстве не бывает. У каждого народа есть черты восхитительные и есть удручающие. Например, я был приятно удивлен, когда среди членов правительства Омана увидел несколько министров-женщин. Я рад, что постепенно в арабском обществе пропадает восприятие женщины как представителя другого класса. И все довольны этими изменениями. Очень важно, чтобы женщины на равных занимали такие же должности, как и мужчины.
В то же самое время в других частях арабского мира ничего подобного я не замечал. Нравится ли мне это? Нет. Но я надеюсь, что благодаря культурному обмену мы все станем более цивилизованными и не будем обращать внимание на расу, пол и цвет кожи.
РГ: Где вам больше всего понравилось?
Эдвардс: Я работал в Великобритании и Америке на постоянной основе. И мне там было хорошо. Вообще, я буду чувствовать прекрасно в любой стране, если там есть высокоскоростной интернет и международный аэропорт.
Мне очень нравится в России. Я давно хотел попасть сюда. Первым регионом, где я работал, оказался Татарстан, но туда пришлось ехать на поезде с Казанского вокзала Москвы. Откровенно говоря, в Москве я чувствовал себя, как в не самых лучших районах Нью-Йорка. Ведь, когда не понимаешь языка, все кажется опаснее, чем есть. А вот в Татарстане я почувствовал себя в безопасности. И так было во все мои приезды не только в Казань, но и в Омск, и сюда, в Уфу. Мне здесь спокойно и комфортно. Понравилось отношение - культурное и цивилизованное. Например, в Национальном музее республики экскурсию для меня лично проводил директор. Такого нет нигде в мире, и это восхитительно. Подобную практику нужно распространить в Европе.