Побеседуем с профессором.
"Если неправильное повторяется ежедневно, оно перестает быть неправильным"
Не боюсь вам признаться: я беспримесный раздраженный обыватель. Я не могу спокойно воспринимать многое из того, чем сегодня переполнена устная и письменная речь: "он по жизни оптимист", "доброго времени суток!", "в Украине", "элитные окна", "эксклюзивная баранина", "стритрейсеры", "трендсеттеры"... А вот в вас раздраженный обыватель борется с лингвистом. И кто побеждает в конце концов?
Максим Кронгауз: Побеждает, конечно, лингвист, а раздраженный обыватель привыкает. Все-таки мы с вами сегодня говорим иначе, чем говорили в 80-е годы XX века. И как ни сопротивляемся неприятным нам лексическим новообразованиям (а они - производное от современной действительности), все равно постепенно привыкаем. Раздражение притупляется. Потому что нельзя все время находиться в состоянии раздражения. Наша языковая интуиция основывается на языковом опыте. Языковой опыт меняется, и мы привыкаем ко всему, что говорится вокруг нас. В том числе и к тому, что нам поначалу кажется неправильным. Если это неправильное повторяется ежедневно, оно перестает быть неправильным и уже не противоречит нашему чувству прекрасного.
А кто узаконивает новое в языке, превращает это новое в норму?
Максим Кронгауз: Это происходит путем переиздания Большого словаря русского языка. Иногда он, обновленный, вызывает ожесточенные споры. Так было несколько лет назад, когда журналисты обнаружили, что слово "кофе" из мужского рода перекочевало в средний. Между прочим, это был не первый словарь с "кофе" среднего рода, но первый, на который обратили внимание. Теперь к словарям вообще обращаются редко. Поэтому изменение нормы обычно остается незамеченным: как мы говорили и писали, так и продолжаем говорить и писать. Но лингвисты, они ведь не с потолка берут изменение нормы, а опираются на речевую практику. Причем на речевую практику образованных людей, которая тоже меняется. С одной стороны, имеется предыдущий словарь, который нормы удерживает. А с другой - существует речевая практика, которая нормы меняет. И вот лингвист взвешивает все "за" и "против" и в каких-то случаях узаконивает речевую практику, противоречащую словарям.
"Главное свойство сиюмоментных слов и выражений - недолговечность"
Какие слова стали, на ваш взгляд, словами года?
Максим Кронгауз: Нынешнего?
Да.
Максим Кронгауз: Трудный вопрос. Всего-то полгода прошло.
И все же... События последних месяцев не очень изменили политический ландшафт, зато наводнили Интернет так называемыми мемами: "креативный класс", "рассерженные горожане", "сетевые хомячки", "белая лента", "кошелек Романовой", "оккупайАбай"...
Максим Кронгауз: Это симпатичная языковая игра, но превратятся ли, скажем, "сетевые хомячки" или "рассерженные горожане" в устойчивые речевые клише, я не уверен. Честно говоря, я даже устал следить за обновлением этого словаря. В социальных сетях он обновляется каждый день, а то и несколько раз за день. Но главное свойство сиюмоментных слов и выражений - недолговечность. Появляется какое-то словечко, а через день, глядишь, оно уже пропало. Это вообще свойство нашей эпохи, и отчасти оно связано с Интернетом. В Интернете слово или выражение гораздо быстрее становится популярным, но хуже укореняется и быстрее исчезает. Думаю, и жизнь слов, рожденных на Чистопрудном бульваре, окажется не более долгой, чем летняя ночь. Давайте встретимся в сентябре и попробуем вспомнить какие-нибудь майские слова.
"Мы потеряли общее культурное пространство"
А почему долговечными оказались "мемы" советской эпохи? Столько лет прошло, но и сегодня можно услышать: "а казачок-то засланный", "наши люди на такси в булочную не ездят", "короче, Склифосовский", "это нога у кого надо нога"...
Максим Кронгауз: Я недавно опубликовал статью, которая называлась "Нечем аукаться, нечем откликаться". Про то, что раньше у нас было общее культурное пространство, а теперь его нет. Цитаты, которые вы привели, они же вне контекста абсолютно бессмысленны, но они объединяли людей из разных слоев общества. Это был способ опознать своего. И этот цитатный диалог вели десятки миллионов людей. Был диалог и более узкий. Скажем, интеллигенция могла перекликаться цитатами из Окуджавы, братьев Стругацких. Были и другие языковые круги. Но был и общий круг. Сегодня же цитатный диалог идет лишь в Интернете, потому что кино, литература цитат почти не дают. Пожалуй, только фильмы "Брат" и "Брат-2" дали несколько емких цитат. И прежде всего благодаря Сергею Бодрову, сыгравшему в этих фильмах главную роль. Герой Бодрова в некотором смысле скреплял людей из разных социальных слоев. Но и это ушло. Наше общество расколото, и расколото, в частности, по языку. И никак не желает скрепляться. Сегодня, ведя занятия на семинаре, я не могу найти для общения со студентами ни одной общей, прочитанной всеми книги, ни даже одного фильма, который бы они все недавно посмотрели. А раз нет общего культурного пространства, то и цитаты функционируют внутри маленьких разрозненных сообществ, не преодолевая их границ. Отсутствие общих культурных героев и общих цитат, с помощью которых мы бы могли аукаться, перекликаться друг с другом, - явления одного порядка.
"Интернет и реклама - полигон для экспериментов над языком"
Каково влияние Интернета на язык?
Максим Кронгауз: Оно огромно. Влияние идет ведь сначала не на язык, а на коммуникацию. Появление блогосферы, социальных сетей - это появление новых видов коммуникации. Возник некий промежуточный тип речи. По виду это письменная речь, мы ее глазами воспринимаем, а структурно это речь устная. И здесь происходят интересные процессы. Например, письменная речь, существующая в Интернете, все настойчивей приобретает качество, которое условно можно назвать устностью. И формальных средств для выражения этой устности сегодня уже не хватает. Поэтому все время что-нибудь изобретается. Самые распространенные средства для выражения устности - это, конечно, смайлики. Они компенсируют отсутствие интонации, отсутствие мимики и очень активно используются. Теперь вот появилось зачеркивание. То есть ты что-то вроде бы стер, но... оставил. Возникает, таким образом, новое измерение речи. Это уже не линейный текст, во всяком случае не та письменная речь, к которой мы привыкли. Так что в Интернете сегодня идет очень активный эксперимент. И то новое, что появляется, влияет на язык. Скажем, смайлики уже встречаются и в книжках, где они вроде бы неуместны.
А реклама влияет на то, как мы теперь говорим?
Максим Кронгауз: Я не знаю, влияет ли, но могу сказать, что она отчасти заменила литературу и кино в смысле порождения крылатых выражений типа: "я открыла для себя", "в одном флаконе", "не дай себе засохнуть"...
Это сегодняшние речевые клише?
Максим Кронгауз: Да. Но речевые клише иногда существуют в искаженной форме. Такие клише в советское время путем словесной игры создавали эстеты, полузапрещенные писатели, авторы самиздата. Материалом тут обычно служили советские лозунги, цитаты из песен, в результате чего возникал особый антисоветский юмор. Одну из самых знаменитых фраз такого рода придумал Вагрич Бахчанян: "Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью". А сегодня искажение устойчивых выражений поставлено на поток. Только материалом здесь служит реклама. Можно встретить газетный заголовок: "Басков и Киркоров в одном флаконе". Как и всепроникающий Интернет, реклама - полигон для экспериментов над языком. С одной стороны, она создает речевые клише, а с другой - сама использует уже готовые. Иногда реклама тиражирует непристойные вещи. Нередко вдалбливает в нас неправильные выражения, ошибочное правописание. С такой рекламой надо бороться.
"Для языка важнее привычка, чем логика"
По-моему, безграмотный новояз во многом создается журналистами. И широким тиражированием вводится в общественный оборот. "Озвучил идею", "в эпицентре событий", "министр МВД"... Ни в одном слое общества так никто прежде не говорил, это пришло из прессы.
Максим Кронгауз: Точнее, из политической прессы. И мы, надо сказать, к таким ошибкам привыкаем. Лишь очень редко от кого-нибудь услышишь, что нельзя, например, говорить "довлеет над". Хотя "довлеет над" по причине своей глубокой укорененности уже узаконено.
А "будировать" в значении "будить"? А "эксклюзивное интервью нашей газете" (очевидная тавтология; неэксклюзивное интервью - это пресс-конференция)?
Максим Кронгауз: Такие неточности в словоупотреблении, а то и явные ляпы иногда входят в язык и становятся нормой. И я не вижу в этом ничего страшного.
Даже когда пресса не грешит речевыми ошибками, она вся одета в словесную униформу. "Инициировал", "дистанцировался", "перманентный" вместо "постоянный", "однако" вместо "но", "экс" вместо "бывший" (мне однажды попалось совсем уж несуразное - "экс-жена"), всюду и не к месту вставляемое "между тем"... Вы согласны, что это, по сути, журнализмы?
Максим Кронгауз: Абсолютно согласен. Хотя когда эти слова употребляются по своему назначению, они у лингвиста возражений не вызывают. Журналистские штампы - это другой разговор.
"Чиновника легко опознать по его речевому портрету"
Лексика власти, на ваш взгляд, меняется под влиянием протестных настроений?
Максим Кронгауз: Мне кажется, не очень.
А "идите ко мне, бандерлоги"?
Максим Кронгауз: Это всего лишь один из "путинизмов". Какого-то обновления лексики я здесь не вижу.
Знаменитое "мочить в сортире", "замучаетесь пыль глотать", "шакалят у иностранных посольств" или недавнее словечко "отбуцкать" - это и есть "путинизмы"?
Максим Кронгауз: Не совсем так. В чем особенность "путинизмов"? В том, что это сниженная лексика на фоне грамотной речи. Именно так. Ведь когда человек говорит грамотно, соблюдает языковые нормы и вдруг вставляет резкое словцо или выражение, его речь воспринимается острее. От многих своих предшественников Путин отличается еще и тем, что, будучи главой государства, создает образ жесткого носителя языка, такого речевого мачо.
Это сознательно создаваемый образ или просто таковы речевые особенности нашего национального лидера?
Максим Кронгауз: Я думаю, здесь и то и другое. Хотя многие упрекают Путина за нарушение литературной нормы, его речи запоминаются. И журналисты на пресс-конференциях всегда ждут, когда Путин скажет что-нибудь выразительное. Очевидно, что этот прием работает. Медведев в пору своего президентства породил пару брутальных фраз (например, "кошмарить бизнес"), но было видно, что для него это не органично, и что он просто пытается подражать своему старшему коллеге. В этом смысле эпоха Медведева была метанием между своим и чужим языковым портретом. Но "медведизмов" так и не появилось. В публичной речи Медведев свою натуру не проявил. Мы так и не знаем, как он говорит на самом деле.
А речевой портрет других наших политиков можете составить?
Максим Кронгауз: Подарок для лингвиста - речь Жириновского. Блестящий оратор, который может противоречить себе в двух соседних фразах и тем не менее быть убедительным. Если ему важно эмоционально подавить собеседника, то на нормы он не обращает внимания, говорит, может быть, и неправильно, но очень убедительно, очень ярко. Я бы еще вспомнил Виктора Степановича Черномырдина. Если у Путина "путинизмы", то у Черномырдина "черномырдинки". Это была поразительная фигура. Говорил он как советский директор, был косноязычен, но при этом выдавал потрясающие афоризмы. Например, самый известный: "Хотели как лучше, а получилось как всегда". Или: "Никогда такого на Руси не было, и вот снова". Это удивительно, как косноязычие приводило к глубоким и ярким высказываниям.
Почему чиновники говорят таким стертым, таким... никаким языком? Публичная лексика зависит от степени человеческой свободы?
Максим Кронгауз: Конечно. Я знаю чиновников, которые в бытовом общении люди как люди. Но когда они выступают публично, начинают говорить стерто и даже косноязычно. Это такой правильный режим речи.
Так надо для должностного самосохранения?
Максим Кронгауз: Да. Они живут в среде, где главная задача - говоря в течение часа, ничего не сказать. Задача непростая, но чиновники обучаются такому ораторству. При всем уважении к Михаилу Сергеевичу Горбачеву надо признать, что он умел долго говорить и ничего не сказать. Сейчас он говорит намного лучше. Он говорит свободнее. Потому что стал менее зависимым человеком. А чиновник - зависим. И его легко опознать по речевому портрету. Хотя чиновники теперь и в "Твиттере" общаются, и в "Фейсбуке", и еще где-то, и вроде как должны освободиться, но очень трудно скинуть кожу: человек только начал фразу, а через несколько слов уже понятно, что он чиновник.
"Это чрезвычайно интересное явление - язык советской эпохи"
В эпоху бурных политических перемен язык обновляется быстрее, это понятно. Но ведь и политический застой рождает новые слова. Брежневская эпоха, например, произвела на свет слово "невыездной".
Максим Кронгауз: Было в те времена и еще одно замечательное слово - "подписант". Можно назвать и другие слова, которыми промаркирована брежневская эпоха. Но ведь в ту пору жили не только Брежнев и члены ЦК КПСС. Страна была населена и другими людьми. Так что слово "советский" можно понимать двояко. Советский язык - это язык тяжелый. Язык выступлений генерального секретаря, язык газетных передовиц. Но безусловно советским является и антисоветский язык - язык андеграунда, который рождался в противостоянии официальным тяжелым словам. В нем было очень много игры и очень много сознательно сниженного. Посмотрите, как в текстах Галича смешиваются язык интеллигенции, официальные речевые обороты, блатная лексика... Это чрезвычайно интересное явление - язык советской эпохи.
"Толковый словарь нуждается в обновлении"
В результате слома эпох какие-то слова за двадцать лет у нас утратили свое значение, какие-то приобрели новую коннотацию, появились слова, которых прежде не было. Может, стоит создать наисовременный толковый словарь?
Максим Кронгауз: Такой словарь нужен. Причем это должен быть интернет-словарь, чтобы быстрее реагировать на изменения, происходящие в языке. Раз уж скорость изменений увеличилась, то и словарь должен быть более мобильным.
А лингвистическая наука поспевает за этими изменениями?
Максим Кронгауз: Если мы говорим о лексикографии, то не поспевает. Я помню изумившую меня дискуссию. Она происходила в 2010 году, когда в СМИ возникла паника и журналисты кинулись ко мне: "Скажите, неужели лингвисты собираются включить в толковый словарь слова "гламур" и "блог"?!" А как их можно не включать, отвечал я. "Гламур" вошел в словесный обиход в конце 90-х, "блог" появился чуть позже. Эти слова укоренились в языке, они порождают каких-то своих "родственников". Стало быть, толковый словарь нуждается в обновлении. Нельзя сохранять словарь нетронутым и гордиться этим. Надо смотреть, что происходит в реальной речи, а в ней происходят огромные изменения.
"Закон о государственном языке не нужен ни для чего"
Существует закон о государственном языке. Какие-нибудь санкции к тем, кто его нарушает, когда-нибудь применялись?
Максим Кронгауз: Мне такие случаи не известны. Я думаю, этот закон в его нынешнем виде не нужен ни для чего. Главное его достоинство состоит в том, что он не работает. Было бы хуже, если б работал.
А, в принципе, нужен такой закон?
Максим Кронгауз: Он был бы нужен для разграничения сфер употребления государственного языка. И, в частности, для того, чтобы регулировать его использование в суде, средствах массовой информации... Но поскольку принятый закон был, скорее, политическим, а не юридическим высказыванием, основанным на знании лингвистики, то он получился такой, какой есть. Главная его идея состояла в том, что русский язык надо защищать. Это была вполне патриотическая идея, но она не получила реального наполнения.
"Предсказать появление нового слова невозможно"
Достоевский ввел в обращение слово "стушевался", а также "лимонничать" и "апельсинничать" - в значении "проявлять чрезвычайную деликатность чувств". Лингвисты могут предсказывать рождение каких-то новых слов?
Максим Кронгауз: Существует лингвистическая футурология, но очень научная, и про нее даже не очень интересно говорить. А ненаучные предсказания столь же забавны, сколь и несерьезны. Да и едва ли сегодня найдется писатель, способный обогатить язык каким-нибудь новым словом. Вот журналист или блогер, случайно обронив что-нибудь этакое, мгновенно становится автором нового слова. Предсказать же появление этого слова лингвисты не в состоянии. Допустим, некое выражение вдруг стало чрезвычайно популярным. Мы можем тогда отследить, где оно появилось, сколько раз повторялось, как вышло за пределы сайта и как распространялось дальше. А вымучить фразу, запустить ее в Интернет и добиться, чтобы она стала популярной, невозможно. Хотя попытки предпринимаются, есть даже специальный сайт, где пробуют сочинять мемы. Но это как написать шлягер, создать хит. У кого-то получается, у кого-то нет. Поэтому лингвистическая футурология - приятная, но безответственная забава.
"Мне претит лингвистическое высокомерие"
Все-таки до какого предела нам надо быть толерантными к языковым гримасам? Неужели доживем до времен, когда станут словарными "вклЮчит", "звОнит", "по-любому"?
Максим Кронгауз: Прогнозы лингвиста - дело сомнительное. Неправильные слова могут быть узаконены, если образованные люди, которые придут на смену нам, не будут вздрагивать при произнесении этих слов. А до тех пор, пока эти слова у нас вызывают отторжение, пока являются речевой характеристикой и многое говорят нам о собеседнике, о его месте в социальном пространстве, их нельзя возвести в норму. Но по мере того, как эти слова становятся нейтральными, они получают все больше шансов войти в словарь. "По-любому" и "по жизни" таких шансов не имеют, хотя кто знает. Меня часто спрашивают: надо ли собеседника поправлять и требовать от него грамотной речи? Это вопрос индивидуальной стратегии. Думаю, нам бы не помешало проявлять больше терпимости к чьим-то речевым ошибкам. Имеет смысл поправлять только детей, речь которых еще можно откорректировать. А поправлять взрослых людей, даже если они говорят не вполне так, как тебе хочется, самоутверждаться за их счет, выставляя напоказ свою безупречную грамотность... Я назвал бы это лингвистическим высокомерием, мне оно претит.
Максим Кронгауз - доктор филологических наук, профессор, директор Института лингвистики РГГУ. Автор книг "Семиотика, или Азбука общения" (в соавторстве с Г.Е. Крейдлиным), "Приставки и глаголы в русском языке: Семантическая грамматика", "Семантика", "Русский язык на грани нервного срыва".
Окончил филологический факультет МГУ. В 1984-1989 годах работал научным редактором в издательстве "Советская энциклопедия".
Максим Кронгауз - пожалуй, один из самых внимательных исследователей бурных метаморфоз, происходящих сегодня в русском языке. Да, говорит он, "издевательств" над языком хватает - от оголтелого заимствования иностранных слов до приключения русского языка в Интернете. Но то, что многие называют порчей и деградацией языка, - это не более чем адаптация письма и речи к новым условиям.
Сейчас Максим Кронгауз пишет новую книгу под условным названием "Русский язык в Интернете".