Коллективный портрет Станислава Любшина помогли составить его друзья и коллеги: художник, сценограф Борис Мессерер, театральные режиссеры Валерий Фокин и Вадим Дубровицкий, актеры МХТ им. Чехова Ирина Мирошниченко, Юрий Стоянов и Николай Чиндяйкин.
Борис Мессерер, художник:
- Наше знакомство - очень давнее. Я помню, как Слава появился. Это были его первые шаги в театре "Современник", и я делал свои ранние спектакли. И среди первых была пьеса "Белоснежка и семь гномов", - попытка создать необходимый для театра детский спектакль. И там на фоне мной нарисованной решетки, в роли томящегося в застенке принца оказался Слава Любшин. Он был так прелестен, наивен, и настолько инфантильно красив, что это даже нельзя было назвать мужской красотой, - это была детская красота какого-то растения буквально. Все на него заглядывались - как на нетеатральное и неземное создание. А роль у него была не хитрая. Белоснежку играла Люся Крылова - хрупкая, маленькая, а гномы были, наоборот, огромного роста, - настоящие мужчины. И вот Слава очаровательно томился в темнице, а его спасали…
Потом мы на долгое время потеряли друг друга из вида. И однажды я увидел его на экране - в удивительно спокойной и правильно трактованной роли уже взрослого мужчины, который немногословно двигался, не беря ни одной фальшивой ноты, был точен, сдержан, и, опять же, невероятно красив. Это были "Пять вечеров". Его путь от принца в "Белоснежке" до "Пяти вечеров" оказался для меня незаметным, и потому прогресс его актерского становление потряс.
Позже, около десяти лет я был главным художником МХАТа, и снова делал вместе со Славой спектакли. Как только я вошел в коллектив МХАТа, мы сразу отправились с Любшиным в соседнее кафе "Зима". Оно располагалось прямо напротив театра, название не соответствовало всем временам года, и если зимой оно было уместным, то летом эта "Зима" томила какой-то загадочностью возможной прохлады… Там, выпивая рюмочку, мы часто беседовали. И был третий наш друг - Виктор Сергачев, замечательный актер, тоже пришедший с Олегом Ефремовым во МХАТ из "Современника". Время мы проводили втроем. Те минуты для меня навсегда останутся незабываемыми. Украшением нашей компании был Слава, он был настоящей душой этого маленького сообщества людей. Поражало противоречие между его невероятной скромностью и грандиозной популярностью. Народ его обожал. Все буфетчицы, посетители и официанты приходили в восторг, когда там оказывался Слава. Прекрасные дамы к нему бросались! А он всегда оставался достаточно закрытым и сдержанным. Мы очень скромно себя вели…
А потом наша такая богемная, ресторанная дружба переходила в стены МХАТа. И сейчас я думаю, что, может, судьба сведет нас еще в одном спектакле. Не хочу раскрывать тайны названий, чтобы не сглазить. Но я был бы счастлив снова с ним встретиться в работе и, конечно, в дружбе.
Валерий Фокин, режиссер, художественный руководитель Александринского театра:
- У Любшина все-таки принципиально русский национальный характер. Он даже внешне олицетворяет тип русского благородного человека. Как-то я встретил его в проезде Художественного театра, он там пил кофе около кафе "Академия". Я заметил: все люди оглядывались - сидел с роскошной седой шевелюрой такой последний князь, выделяясь и среди Камергерского проезда, и просто среди людей каким-то аристократизмом. В 80-е годы, когда он был моложе, он таким не был. А с возрастом это становится особенно заметно. Внутреннее благородство, конечно, все равно присутствовало - это генетика. Но сейчас в нем есть именно аристократизм - уже как дар, и это не актерское, это его внутренняя содержательность.
Самое сильное мое впечатление о Любшине, я бы даже сказал пронзительное (я употребляю такие слова, потому что оно до сих пор из всей череды театральных актерских впечатлений осталось со мной, что бывает редко) - это был спектакль "Прошлым летом в Чулимске" в Театре Ермоловой. Честно сказать, вообще властителем дум в основном была "Таганка" и "Современник", а в Театр Ермоловой мы тогда почти не ходили. Но тут вся Москва вдруг стала говорить, что надо немедленно смотреть "Прошлым летом в Чулимске". Я помню, пришел, и действительно, просидел завороженный, открыв рот. Потому что спектакль был совершенно не похож на то, что происходило в Театре Ермоловой по какой-то собранности, ансамблевости. И, конечно, Любшин, который, безусловно, давал интонацию. Любшин сыграл тему, которой мы тогда жили. Он сыграл тупик - как мелькнула красота, я ее увидел, я к ней потянулся, нашел надежду жить, и - мне ее обрезали. Он играл следователя Шаманова настолько точно с точки зрения внутреннего ужаса и одиночества - оттого, что происходит, и вообще непонимания, как жить дальше. Там внутри было так много, - больше, чем он говорил словами Вампилова. Он играл перспективу внутреннего оцепенения, в котором тогда находилось большинство интеллигенции, потому что это была достаточно душная атмосфера 70-х годов. И не покидало ощущение, что не хватает воздуха, вроде ты знаешь, где форточка, но открыть тебе ее все равно не дадут, ты только можешь разбить окно с последствиями. И вот это ощущение медленного духовного умирания, которое царило, он сумел передать. Я до сих пор помню его крупные планы, его молчание. При внешне сдержанной манере он так нес за собой то, что нам некуда деваться, и человек не знает, что делать, пока не наткнулся на красоту, на встречу с этой влюбленной в него девочкой, которая вдруг его преобразила, и он почувствовал, что здесь есть путь, есть выход. Это было настолько точно сыграно! И что было еще поразительно - я впервые увидел, как один актер, который лидирует, может подтянуть за собой весь ансамбль. По-другому заиграли все вокруг - хотя, казалось бы, артисты привыкли иначе существовать.
Почему спектакль не запретили? Там не было явных деклараций, там никто не кричал "Долой советскую власть!" В нем была чеховская интонация - это было медленно печальное зрелище, все было психологически убедительно грустно. К тому же Театр Ермоловой в то время был на положительном счету, начальство к нему относилось хорошо. И, я думаю, в порядке поощрения им разрешили один такой выплеск. А потом, наверное, не запретили еще потому, что невероятно убедителен был Любшин - а это тоже подкупает, даже начальников. Когда человека что-то вдруг цепляет эмоционально, он проникается и сочувствует. И конечно, Вампилов. Там в конце был свет, связанный с этой девочкой, влюбленной по пьесе в Шаманова. Некий позитив, который тоже сыграл свою роль.
Это был спектакль - явление по тем временам. Там совпали многие вещи. Потому что в Любшине, с одной стороны, есть дар лиризма - он мужчина очень видный, можно сказать, красивый, интересный, с яркой индивидуальностью, лиризмом, нежностью. И при этом он может быть резким, и даже жестким, взрывным. Уникальное сочетание. Поэтому какие-то "сладкие" роли ему не идут, он не может их играть.
У него были разные работы. Он играл и офицеров. Но все равно его лучшие роли - когда он мог говорить о жизни. Вспомните "Не стреляйте в белых лебедей" Бориса Васильева - там была возможность рассказать про себя и про жизнь. Что люблю, что ненавижу, во что верю. Не каждый может. Артист может красиво литературно рассказать, чем он хочет поделиться, но, выйдя на сцену, ничего не получится, потому что надо еще иметь такое свойство, как личностный талант, соединенный с актерским. Непростая вещь.
В чем для меня выражается непохожесть Любшина ни на кого другого? В сочетании лиризма, нежности с иногда резкими эмоциональными проявлениями, во-первых. Во-вторых, в сдержанной манере - мне она, например, очень близка. У русских артистов, и не только у русских, есть желание сразу все на гора выдать. Особенно сегодня, когда время требует постоянного драйва, и этот драйв иногда путается с монотонным темпераментом, когда актер только на крике существует с первой секунды и до последней. А в Любшине есть сдержанность, когда я все время чувствую, что что-то там есть еще, что очень интересно, но он мне пока этого не дает. За ним есть тайна. Даже в хранении и распределении эмоций. Тоже отличительная черта. А еще я бы добавил, что он принадлежит к редкому числу артистов-личностей. Потому что соединение актерского таланта и индивидуальности - это редкость. Он не суетлив, это видно. В нем есть достоинство, значительность. И здесь он тоже отличается от многих.
Реализован ли Любшин полностью? Любой артист, и я уверен, что и Любшин тоже, про себя скажет, что нет, не реализован. И наверное, будет прав. Сегодня, как я ощущаю со стороны, он может сыграть что-то особенное, надо только поймать точку, как говорил Достоевский, поймать ту роль, которая вдруг объединит все, что в нем накопилось. Он может играть роли высокого репертуара (не хочу в первую очередь называть "Короля Лира"), который концентрирует в себе и актерский, человеческий опыт. Дойдя до определенного этапа жизни, я так предполагаю, исходя из его возможностей, если бы совпали обстоятельства, он мог бы рассказать даже о том, что нас ждет, и вообще, что такое человек. То есть, не просто о душной атмосфере, условно говоря, того времени, а о нечто большем. Могло бы выйти обобщение, которое несут в себе главные персонажи Шекспира и главные чеховские герои. Но Любшину нельзя просто играть сегодня какую-то роль, даже хорошую. Надо найти то, что станет основой для его рассказа и о себе, и о жизни. Это была бы мощная вспышка. Осталось только придумать эту роль.
Юрий Стоянов, актер:
- У Любшина какое-то генетическое не умение врать. По- моему, он совершенно не способен на это. Он потрясающий рассказчик. Но у Любшина есть интересная черта, что и как он рассказывает. Любой артист, как правило, рассказывает чужие истории, выдавая их за свои. И когда этот рассказ передается от одного актера к другому, то обрастает подробностями, приукрашивается, и превращается в такой отшлифованный языками анекдот. Дядя Слава исключение - он рассказывает только то, что происходило лично с ним. Там география невероятная - где он бывал, где снимался, люди, которые прошли рядом с ним или мимо, или с которыми он работал, - история кино второй половины 20 века, имена все очень серьезные. И вот я слушаю его рассказ - иногда за рюмочкой, иногда за стаканом чая, иногда просто в машине, и поражаюсь: у него нет ни малейшего желания что-либо приукрасить. Я как человек, работающий в одном определенном жанре и знающий цену шутке, слышу в его рассказе, - ну дожми немного, смешная же получится история, но он никогда этого не сделает, потому что тогда придется приврать. Я ему говорю: "Дядя Слава, вы понимаете, если бы вы в конце сказали, что он упал, здесь бы все тоже сейчас лежали". А Любшин в ответ: "Но он же не падал". Я говорю: "Кто не падал!?" - "Ну вот тот ассистент, про которого я говорил". - "Слушайте, вы мне рассказываете про 1964 год. Мне было тогда 7 лет, откуда я знаю этого ассистента? Да и кто его вообще помнит! Ну что вам стоит - скажите, что он упал". - "Но он же не падал!!!" Он не доводит сюжет до репризы. То есть если Любшин рассказывает историю, то можете быть уверены: все документально.
А вообще это большое счастье, когда тебе 55 лет, и один из любимейших твоих актеров с детства и юности является твоим действующим партнером. (Стоянов и Любшин играют вместе в спектакле "Вишневый сад" - прим.ред.) Представляете, какие чувства я испытываю, когда надо выходить на сцену рядом с ним?< /p> Для меня две самые любимые его роли - в михалковских "Пяти вечерах" и в "Позови меня в даль светлую", где Слава был еще и режиссером-постановщиком. А это сверхсложно, и кто понимает - вдвойне ценно. Потрясающе, как, будучи по внешности своей очень красивым человеком, можно быть и таким характерным! А "Пять вечеров" - грандиозная роль, исповедь. И какой пример, что биографию не надо играть, ее надо иметь. Вот время: ни одного выстрела в фильме, никакой войны, но он весь пропитан этой войной, в сто раз больше, чем картины, в которых взрывают тысячи тонн тротила.
Что бы я хотел с ним сыграть? Например, отца и сына. Да любую хорошую роль у хорошего режиссера. Он играл разных людей. Он потрясающий артист, который может играть абсолютно все что угодно. Хотя, конечно, с возрастом круг ролей становится меньше. Он у любого человека сужается, но я смотрю и думаю: ну елки- палки, человеку, как вы сказали, 16 лет исполняется, как могут волосы в таком потрясающем состоянии быть? Ну должно же какое-то озеро там появиться! А в нем даже в физическом плане мальчишка проявлен. Такой седой пацан. Он замечательный. Обида только есть одна. Какая? Вы же знаете, что у нас вся ставка делается на молодых, здоровых и внешне счастливых. Это самый востребованный тип на экране. А у нас в стране молодым, здоровым, счастливым и, если прибавить, еще и богатым, может быть очень безразличный человек. Спортсмены должны быть в кадре с красивыми зубами. А что делать остальным? Их что - забыть? Я просто боюсь, что идет время, и кому-то надо будет объяснять, кто такой Любшин. Вот это боль моя…
Николай Чиндяйкин, актер:
- Он удивительно русский национальный актер. Он нам всегда рассказывает о нас. И какие мы есть, и какие мы должны быть, и какими мы хотели бы стать. Причем рассказывает нам даже больше, чем какой-нибудь писатель, который волен располагать персонажами…
Его взгляд, его знаменитая прядь… Его персонажи чрезвычайно тонко устроены - он преподносит такие невероятные склейки душевных терзаний! А за кулисами может все прикрывать флером простоты. Но стоит только встретиться с глазами Любшина - как пойдет такое содержание…
Может, он впервые про это узнает, потому что он не дама, и я ему не признавался в своих чувствах. Первое впечатление о нем у меня было, как и у всех советских людей - из фильма "Щит и меч". Я был просто влюблен в него как в артиста и как в человека. Но я тут невольно впадаю в пафос, а пафос и Любшин - несовместимые вещи. Одно из качеств, которое меня всегда в нем поражало - это его органичность. Мы сейчас в такое время живем, когда органика подмята, и эфир вокруг нас полон фальшивыми чувствами. Мне кажется, современное кино даже несколько побаивается Любшина, потому что он как лакмусовая бумажка. Он рядом - и вся неправда сразу проявляется. Станислав Андреевич удивительно органичный человек и актер. Я и представить себе не мог, что буду рядом с ним выходить на сцену.
Евгений Киндинов, актер:
- Есть хорошая заповедь из нашей профессии: "Уходя со сцены, не забывай выйти из образа". Так вот Слава, несмотря на то, что он и в кино, и в театре автор интереснейших ролей, которые в памяти у всех зрителей, он не забывал выходить из образов. Никогда не нес на себе свою популярность и знаменитость: видите, вот мол я!
В жизни Слава чрезвычайно интересный человек. Сильная, самодостаточная личность. Наша профессия такая, понимаете, что много разного о нас говорят, и часто про то, чего и не было в помине. В обыденной жизни я никогда не видел, чтобы Слава ругался, или громко на кого-то кричал, - например, на режиссера. Хотя, судя по репетициям двух небольших спектаклей, которые мы вместе играли, можно было заметить, что некоторым режиссерам, действительно, сложно с ним работать. Потому что у Славы всегда есть четкая для себя точка зрения, что он хочет в роли, и когда это не совпадает с тем, что от него требует режиссер, Слава отстаивает свою позицию. Как актер, сыгравший ни один десяток ролей, он имеет право, - это не каприз, это его убеждение. Есть в нем, я бы сказал, внутренняя несгибаемость, что ли. Да, это присутствует.
Но настаивает на своем он всегда достойно. Это интеллигентный человек. А интеллигентность - это, прежде всего, сущность человека, умение держать себя в определенных рамках и вести соответственно, внутреннее содержание, природа, воспитание, родители, и, конечно, ни одна прочитанная книга.
Из киноролей все помнят "Щит и меч" с блистательным дуэтом Любшина и Янковского. А одной из лучших его работ в нашем театре, я считаю, стал "Тартюф" - потрясающий спектакль во МХАТе, попасть на него было невозможно. Потом мы встретились с ним в спектаклях "Мишин юбилей", "Художник, спускающийся по лестнице"… Я не могу сказать, что актерская профессия для него - это все, другого мира нет. У него замечательная семья. Он в этом смысле живой, нормальный человек.
Ирина Мирошниченко, актриса:
- Я имела счастье всегда на сцене МХАТа работать с выдающимися артистами. Но Слава имеет свое особое место в понятии московского Художественного театра. Станислав Андреевич Любшин - это целая планета. Он красив, одухотворенен, и неповторим во всем: в подходе к роли, в парадоксальности мышления, в общении. Он удивительный партнер. Я вспоминаю знаменитый спектакль Олега Ефремова "Иванов", где Слава играл Иванова, а я его жену Анну Петровну. И были сцены, где люди любят друг друга безмерно, и были минуты, когда ненавидят. Когда выплеск энергии доходил до предела, потому что это трагическая пьеса, видя его глаза, его слезы, его отчаяние в этой роли, я понимала, что он играет что-то свое, абсолютно сокровенное…
Слава из всех ситуаций выходил победителем. И он всегда играл роли влюбленных людей. Влюбленных в жизнь, в мир, в природу. Кажется, Слава сам весь соткан из высокой романтики. Хотя где-то он играет простого деревенского мужика, где-то - изысканного интеллигента, где-то - невероятного злодея, как в "Тартюфе", - у него много разноплановых ролей. Он умный и закрытый человек, не то что бы, там, знаете, - душа на распашку. Может, и не нужно рассказывать прессе всю свою жизнь, и объяснять все закоулки свои души… Вот и я практически ничего не рассказала о Станиславе Любшине вам. Кроме того, что он талантлив, он влюблен и любим, и не только зрителями, но и людьми, с которыми он работает, которые с ним на сцене творят, и теми, кто рядом с ним идут по жизни.
Станислав Любшин - народный артист России, награжден Орденом IV степени "За заслуги перед Отечеством" и Орденом преподобного Сергия Радонежского Русской Православной Церкви.
Снялся более чем в ста фильмах. В их числе - "Застава Ильича", "Щит и меч", "Альпийская баллада", "Пять вечеров", "Моя жизнь", "Не стреляйте в белых лебедей", "Кин-дза-дза", "Вечный муж", "Дым", "Кадриль", "Черный монах". Причем ни в одной роли не повторил себя и не использовал приема самоцитирования.
Два фильма как режиссер снял сам - "Три года" по Чехову и "Позови меня в даль светлую" по Шукшину. Сейчас готовится к съемкам третьего - опять же, по Чехову.
После окончания Щепкинского училища получил приглашение в 27 театров. Работал в "Современнике", Театре на Таганке, Ермоловском, Театре на Малой Бронной; с 1980-го года и по настоящий момент - во МХАТе им. Чехова.
Любимые писатели: Шукшин, Чехов, Вампилов, Володин, Бунин, Достоевский.
Обладает талантом острохарактерного драматического актера, неискоренимым чувством юмора, патологической искренностью и врожденной пунктуальностью. И, главное, - обладает уникальным даром в людях видеть только хорошее.
- Когда мы снимали "Пять вечеров", работали по две смены. С девяти утра до девяти вечера. Володин приходил мрачный, приносил с собой бутылочку, сидел, ждал, когда мы закончим. Съемки идут, мы работаем, а ему хочется разговориться. Наконец его начинает раздражать, что мы так долго тянем: "Никит, ну вы скоро?" А у нас была красивая гримерша, яркая женщина, и у нее была очень яркая, красная помада. Володин не выдерживал, они куда-то уходили, возвращались, и у него на губах была такая же помада. И он снова ждал, когда же съемки закончатся…
Но что такое Володин для меня? Это моя судьба. За двадцать лет до фильма Никиты Михалкова в "Современнике" шел спектакль "Пять вечеров". Олег Табаков играл в спектаклях "В поисках радости" и в "Пяти вечерах" Славку студента. Дирекция что-то перепутала и одновременно в разных местах города были назначены два спектакля. Все схватились за голову. А в "Современнике" была такая демократическая обстановка, что молодые актеры могли подавать заявки на роли. Я подал заявки на семь ролей. Кроме тех, где играл Олег Николаевич Ефремов. А когда я в "Современнике" увидел "Пять вечеров", на меня это произвело такое впечатление, что я запомнил всю пьесу, - все роли и все мизансцены. Олег Николаевич играл Ильина, Олег Табаков играл Славку, Тамару играла Лия Толмачева, Нина Дорошина - телефонистку… Меня вызывает дирекция и говорит: "Наверное, ты и в "Пяти вечерах" хочешь сыграть?" В три часа дня меня привозят к Ефремову. Он болен, у него плеврит, он лежит забинтованный, говорить не может, и мы с ним репетируем. Я говорю текст, а он вместо своего монолога поднимает палец. Такая репетиция. А в семь вечера он в лучшей форме, как будто ничего и не было. После срочного ввода на роль Славки меня оставили на ней, я в очередь с Табаковым стал играть.
А ровно через двадцать лет Никита Михалков делает мне такой подарок. У него в середине съемок "Обломова" был месяц перерыва. Снимали осенью, потом нужна была зима. И чтобы не отдавать группу, которую растащат по другим картинам, он запустил "Пять вечеров". В течение этих пятнадцати или семнадцати дней съемок атмосфера была потрясающая. Большего уважения к актеру я в своей жизни не встречал. Когда отснятый материал на следующий день отпечатывали, он прибегал, обнимал, плакал: "Слава, как ты здорово сыграл! Какой у тебя первый дубль! А второй, по моему предложению, - еще лучше!"
Получилось, что вся моя судьба связана с Александром Моисеевичем Володиным. Да.
Я летчиком хотел быть. И разведчиком. Спортом занимался. Но брат, который был физически крепче меня, пошел на медкомиссию, его покрутили на стуле, он не прошел. А я уж не решился… Вообще, как нервная система складывается. Идет война. Немцы подходят к Москве. Бабушка не верила, что немцы войдут в Москву. Левитан читал, что враг будет разбит, победа будет за нами. Мы с ней вставали на колени перед иконой и молились. Но на всякий случай, она сшила нам торбочки из ненужных тряпок и сухарики туда положила, - если что… Начинается наступление наших войск от Москвы. Мимо нашего дома идут сибирские полки, едут танки. И мы с другом решили пойти на фронт. Нам по восемь лет. Танкисты берут нас в танк, мы доезжаем до Алтуфьевского шоссе. Вдруг воздушная тревога. Нас из танков вытаскивают, как щенят, и под танк. Что такое? Немецкий самолет летает, а наш за ним гоняется. А вся эта территория, где окружная железная дорога, на три километра штабелями уложена бомбами, минами, снарядами. Их для наступления свозили и, как брус, складывали. И если этот самолет сейчас сбросит бомбу на склад, то конец придет всей Москве.
Мы из-под танка смотрим. А небо такое яркое-яркое, холодное, голубое. Вдруг немецкий самолет сбрасывает бомбу. Все заорали. В последний момент оказывается, что это не бомба, а мешок с листовками. Солдаты побежали, хватают листовки, офицеры их сапогами отталкивают, чтобы не читали. Мы тоже побежали, хотя еще в школу не ходили. Зацепились за рельсину, перелетели, носы разбили… Когда шок прошел, выкинули нас из колонны, и мы, опозоренные, вернулись в свою деревню.
Так что на фронт мне не удалось попасть. Но когда вышел "Щит и меч", моя мечта детства - бороться с фашизмом, с самым страшным злом, это все для меня всерьез было, - осуществилась. Перед этим фильмом я еще снимался в "Третьей ракете", по повести Василя Быкова, потом была "Альпийская баллада", - там из плена убегал, за мной собаки гнались, трагически закончилась жизнь у персонажа.
А после "Щита и меча" мне стали предлагать такие же роли. Это конец всему. Я характерный актер, и я все отказывался и ждал чего-то другого. Сыграл в "Ксении, любимой жене Федора" такого полублатного, который все ворует и тащит, но не из дома, а в дом. Потом у Авербаха в "Монологе" снялся. Когда "Не стреляйте в белых лебедей" вышло, все встало на место. А то был опасный момент.
Я могу сказать, что из тех ролей, которые я играл, объективно я провалил только одну. Когда я учился в кислородно-сварочном техникуме и занимался самодеятельностью, меня попросили сыграть деда Мороза на утреннике. Привели ребятишек. А я как чувствовал, что дед Мороз - не моя роль. Я очень худой был, и когда прилепил бороду и вышел, - дети как заплачут!
А вообще в жизни была страшная полоса, когда Тарковский мне морочил голову с фильмом "Андрей Рублев". Года два говорил, что я буду играть Рублева. А потом неожиданно взял другого артиста. А я из Театра на Таганке, в котором тогда работал, ушел - Андрей просил быть свободным, от других картин по той же причине отказался. Не знал потом, что делать. Жил в долг.
О каких ролях я мечтал? Хотел Хлестакова сыграть. Дядю Ваню. Но в силу возраста или ситуации это невозможно. Сарафанова из "Старшего сына"… Многое хотел бы, но от собственного желания мало что зависит. Тебе дают, а ты разве что можешь отказаться. Как сказано в одном фильме: "Я вам сделаю предложение, от которого вы не сможете отказаться". - "Да, нам делают предложения, от которых мы не можем отказаться. Но нам не делают предложений, на которые мы могли бы согласиться"…