Одна из самых престижных галерей в Европе заключила с ним эксклюзивный контракт: мастер еще только задумал свою картину, даже кисточку не успел взять, а работа уже приобретена. Вот уже двадцать лет парижане предоставляют Губареву абсолютную свободу, исправно оплачивая все его творческие поиски. На постсоветском пространстве такой шанс представился художникам, которых можно буквально по пальцам пересчитать. "Скромное обаяние неразвитого социализма" - так нередко характеризуют творчество Губарева у нас, а зарубежные искусствоведы, которые в стадиях социализма разбираются слабо, называют его белорусским Брейгелем. Как схватить удачу за хвост и покорить Францию, рассказал "РГ" Валентин Губарев.
Вы представляетесь как белорусский художник, но ваши корни в России?
Валентин Губарев: Верно, только здесь нет никакого "но", Россия и Белоруссия не просто соседи, а родственники. Посмотрите, что в Рязани, что в Минске в серванте стоят одни и те же сервизы, на праздники мы готовим примерно одно и то же, ковры со стен сняли - теперь везде у нас такая мода. Менталитет, братцы, вот что это такое, а его как ковер в сундук не спрячешь. Я родился в Нижнем Новгороде.
Учился в Московском полиграфическом институте, там же, где и моя будущая жена. Кстати, наполовину русская, а наполовину белоруска. После учебы мы поехали работать в Минск, тут и прижились. Все переплелось. Знаете, как обо мне пишут на афишах во Франции? "Валентин Губарев… Родился…Нижний Новгород, белорус".
Как вас нашли французы?
Валентин Губарев: Двадцать лет назад раздался звонок из Москвы: "Валентин Губарев жив?" Я думаю: "Боже мой, ведь обычно после смерти художника картины дорожают. Что же сказать-то? Сознаться, что жив или…" Но как человек честный все-таки говорю после некоторой паузы: "Ну, жив". Оказывается, французы нашли каталог со старой выставки, где была моя работа, и заинтересовались. Раздумывали целый год, потом предложили сделать выставку в галерее Les Tournesols, что значит "Подсолнухи".
Волновались французы страшно, а я спокоен был. Спрашиваю: "Что вы так нервничаете? Ну потратились на афишки…" - "Нет, Валентин, дело не в этом. Вдруг провал? Репутация нарабатывается годами. Конец репутации - ищи другой бизнес". Они тяжело принимают новых художников, а тут решили рискнуть.
На открытие пригласили официантов, приодели их якобы в белорусские костюмы - этакий сербско-хорватско-финско-мордовский стиль. Потешно, но и колоритно для меня как для художника. Или вот еще видение с выставки: благообразная пара лет под восемьдесят. Он явно голубых кровей, она - княгиня, изысканная, с седыми буклями, в золотых очочках. И вот эта дама пришла в майке огромного размера, на которой нарисована тройка лошадей и написано по-русски "Тройка", а ее спутник в вышитой рубашке, подпоясанный веревочкой. Это потому что они хотят соответствовать теме.
Должен сказать, публика там заряжена восторгом. Наши кривляются, как будто все знают, во всем разбираются, а сами-то зачастую просто погреться заскочили. Моя первая выставка прошла удачно. Хозяин галереи подпрыгивал в воздухе и пяточкой о пяточку бил на радостях. Ведь успех никому не известного художника - огромная редкость. Если вы были в Париже, то видели, сколько там живописцев самых разных мастей. Просто наступаешь на них на улице. И они прекрасные! Но никто не воспринимает их всерьез.
Чем же удивить Францию?
Валентин Губарев: Надо петь своим голосом - только это по-настоящему важно. Здесь никого не интересует, что ты закончил и в каких союзах состоишь. Ведь это значит только то, что ты не умеешь "летать над крышами один", не можешь существовать без каких-то костылей. Художники гордо пишут про себя в буклете: "Выставлялся в Голландии". А где выставлялся? В краеведческом музее, рядом с чучелом лося.
Настоящая публика приучена, что искусство можно встретить только в престижной галерее, а не в столовой или в сберкассе. Не о том речь, хорошо это или плохо, но таковы правила игры.
Как вы пришли к своему стилю?
Валентин Губарев: Помню, в детстве мама с папой давали мне деньги на коржики, а я покупал открытки с картинами русских художников. Запах типографской краски со мной до сих пор. Ну а потом срисовывал по клеточкам Левитана, Саврасова...
Если б меня спросили в то время, какая картина самая лучшая, я бы сказал: "Ясно какая. Федора Решетникова "Опять двойка!" Все, что надо для искусства, вся правда жизни, там есть. И только в училище на третьем курсе в критической литературе, где клеймили загнивающее искусство Запада, я увидел в черно-белом варианте работы Поллока, Сезанна и других. Понял - едрическая сила! - даже яблоко можно по-разному нарисовать. Маковский так, Серов эдак, а Сезанн или Матисс совсем по-другому. Вот тут я и свернул налево. Покупал предметы, как у Сезанна на натюрмортах, и писал, ну, почти как он. Так начались мои поиски.
Своеобразные отношения складывались в связи с этим с натурщицами. Была такая Соня, она полноватая. Я каждую ямочку ее выучил, каждую выпуклость. Значит, надо искать образ. Я рисую реалистично, как есть, и ее тоже, но все окружение в уменьшенном виде. И вот эффект: получилась огромная тетка, секс-бомба, поглотившая пространство. А иногда она у меня была рыбкой, потому что я внизу хвостик рисовал. Поначалу натурщицы обижались, а потом просили что-нибудь на память оставить. Понимали: искусство все-таки. Надо искать себя - терпеливо, трепетно, понимая, что у художника нет другого пути.
Почему вас не выставляли так долго ни в России, ни в Белоруссии?
Валентин Губарев: Как меня было выставлять? Героических персонажей я не пишу, никого не прославляю. Знаете, какая любимая тема выставок была до перестройки? "Смена идет". И кто там только ни шел: сталевары, комбайнеры… Не брали, конечно, мои работы. Один раз взяли, но потом критиковали: где мол, Губарев нашел такого нетипичного героя? А он-то был как раз типичным. Настоящий знакомый сантехник с птицефабрики, я с ним за грибами ходил.
И вот перестройка. Казалось, теперь-то пойдет. Очередной выставком. Бежит ко мне искусствовед: "Губарев! Валентин!" Я чуть не упал от радости - вот уже и по фамилии меня знают искусствоведы. А она говорит: "Вашу работу опять отклонили. Нам нравится, но резолюция такая: неуместная ирония". Будто печать на мои картины поставили.
Серьезные мы, вот беда, раньше такими были и сейчас остались. Даже теперь коллега-художник может мне посоветовать: "Сделал бы какую-нибудь эпическую картину, тебе бы уже два раза заслуженного-народного дали". Так что и в нынешнее время собственная творческая харизма вредит мне иногда. Как долго это будет жить в нас?
Вы осознанно бежите от пафоса?
Валентин Губарев: Мои ребята - они не молодецкие. Есть у меня картина. Обычная история: немолодой мужчина приходит к своей возлюбленной домой. Коробка конфет при нем, шампанское… Он же хочет понравиться. И последняя деталь: чтобы показаться милым человеком, он снимает обувь и остается в носках. Это же чудо! Такого мужчину можно брать голыми руками. Он все теряет: и гордость и пафос. Кому не знакома ситуация? Да это наше все. И где же здесь героизм?
Я люблю простых людей. Как получается хорошая работа? Мой рецепт: надо посолить, поперчить ее разными чувствами. Ведь даже в самой хулиганской частушке есть и грусть, и ностальгические чувства. Когда много этого, тогда картина получилась.
Как-то на выставке американец показал мне картину, которая понравилась ему больше всего, простую, с одним персонажем. Почему эта? Он же американец, кверху ногами ходит, ему что-то особенное надо. А он говорит: "Много чувств". Вот тебе и американцы. Француженка: "Года три назад я купила картину, где мужчина и женщина катаются на качелях. Каждое утро я просыпалась с мыслью о ней, смотрела только на нее. Это был источник любви и света для меня. Но последнее время стала сильно сомневаться в его чувствах". Ответил ей так: " Когда мужчина любит женщину, ему не обязательно даже целовать складки ее платья, он может любоваться ее отражением в стекле". Смотрю, она расправляет плечи, жизнь в глазах появляется. Ну, думаю, хватит еще года на три. Надо ответственнее относиться к своему творчеству, Валентин! Возьмите градусник, засуньте его подмышку англичанину, русскому или французу, он везде покажет температуру человеческого тела. Так и настоящее картины, они показывают температуру человеческих чувств, энергетику. Это все понимают.
Раньше государство помогало художникам, было много заказов. Вы бы не хотели возвращения этой системы?
Валентин Губарев: Не думаю, что смог бы в нее вписаться. Как, например, иллюстрировать тему "асфальтирование улицы катком". Но заказ есть заказ, выполняй. Помню, рисую народную сказку, а меня спрашивают в издательстве: "Что это у коров рога в разные стороны?" Я понял, что даже рога надо рисовать, чтобы у всех в одну сторону. Или как, например, сделать сто портретов вождя. Ведь даже целоваться надоедает. Нет, можно, конечно, но чтоб без устали? Уж лучше к государственной опеке не возвращаться.
Государство не должно кормить огромную массу одинаковых художников. За счет таланта живут очень немногие. Даже в Париже наберется не больше десятка живописцев, которые существуют только искусством. Это отбор. Остаются только самые талантливые.
Вы могли бы жить в Париже, но остались в Минске. Почему?
Валентин Губарев: Уже двадцать лет я мог бы жить во Франции. Но я и сам вижу, что, грубо говоря, навоз моего творчества - это наше бытие: поминки, праздники, проводы... Как я буду жить там и ностальгировать по всему этому? Я встретился недавно с эмигрантом, который давно живет в Германии. С виду настоящий немец, а поскреби его… В холодильнике борщ, драники да пельмени. По радио прислушивается к нашим передачам. Он наполовину здесь, наполовину там, а это раздвоение личности называется. Чтобы писать Францию, надо знать ее и любить. Не по журналам же мне ее изучать! Мои миры хорошо знакомы и понятны нашему человеку.
Французы в живописи хорошо разбираются, но в нашей жизни ни фига не понимают. Вот муж с женой смотрят картину, на которой я нарисовал маленькую хлебопекарню с трубой. Обязательно спросят, не Чернобыль ли это. Или вот работа "Победители последнего урожая". Бабы сидят, обхватив ляжками огромную морковь. Мне кажется, очень эротичная картина. А тут подходит ко мне человек и шепотом: "Скажите, я правильно разгадал смысл? Это парад на Красной площади, везут ракету СС-20?" Изобразил я мужиков и баб с цыплятами у красной кирпичной стены. Так это для французов, оказывается, не что иное, как политбюро у Кремлевской стены. Боже мой, какая фантазия!
Вы пишете прошлое или настоящее?
Валентин Губарев: Из чего состоит человек? Шестьдесят процентов прошлого, тридцать - настоящего, десять будущего - то, о чем он мечтает. У каждого свой расклад, но примерно так. Я не фантаст, по сути, листаю альбом своей жизни, рисую то, к чему имею прямое отношение. У меня искусство не лабораторно выведенное, а природное, экологически чистое.
Говорят, моя живопись светлая. Может быть. Здесь очень важно, какой путь ты прошел. Я не знал голодного существования. И девушки меня не бросали. Валентин Губарев их тоже не обижал. У меня нет таких зарубок: я не битый женщинами и голодом. Я не затворник и люблю всматриваться в современную жизнь. Не ностальгирую со слезой по прошлому, но оно вошло мою в кровь. На даче загорланят песни мои родственники, поют что-то из той жизни: Окуджаву, Высоцкого. А то вдруг затянут из кинофильма "Весна на Заречной улице". (Поет густым баритоном: "Когда весна-а-а придет не знаю"). Мы ведь все это помним, правда?