- Владимира Урина забрали в Большой театр, чтобы помочь решить те проблемы, которые уже невозможно было решить собственными силами. Что за универсальный опыт накоплен в театре Станиславского и Немировича-Данченко?
Ара Карапетян: Это опыт нескольких порядков. С одной стороны, это опыт коллегиальной командной работы. С другой - это опыт поднятия театра фактически из руин. Ведь если сравнить, какая была ситуация в Театре Станиславского и Немировича-Данченко 18 лет назад, когда Евгений Колобов покинул его с частью труппы и театр тогда еле-еле функционировал, и, скажем, сегодняшний день, то разница будет огромной. И вот эти оба накопленных опыта в нашем театре - серьезные, можно сказать, системные. А кризис, который длился в Большом театре все эти годы, представлял, по сути, отсутствие внятной кадровой и художественной политики. Мы все это видели. Хотя, с точки зрения команды, насколько известно со слов того же Владимира Урина, административно-хозяйственная команда в Большом театре достаточно крепкая и удачная. Вот в театре Станиславского и Немировича-Данченко получился симбиоз команды творческой и административной. Это, наверное, и является одним из залогов успеха.
Александр Титель: Когда в 1991 году я пришел в театр, как раз после ухода Евгения Колобова, театра фактически не было. От хора осталось шесть человек. Балеты шли под фонограмму. А оперные спектакли вообще не шли. Мало того, я даже не мог понять, что должен ставить, потому что должен был как-то прослушать людей. Но о кастингах тогда и речи не было. Какие кастинги? Как ты вызовешь народного артиста и скажешь: спойте мне, пожалуйста, хочу понять, в какой вы форме сегодня. Нереально. Поэтому первое, что мне надо было сделать, понять: с кем я работаю. В результате свой первый спектакль здесь я поставил летом 1993 года. А начал с того, что возобновлял те спектакли, которые шли в театре до раскола и развала. Мы пригласили в театр Геннадия Провоторова, и я ему очень благодарен, что он не только вернулся в театр, но и привел оркестр. Нам было важно тогда как можно быстрее начать работать. И первым спектаклем, который мы возобновили, была "Пиковая дама" моего учителя Льва Дмитриевича Михайлова. А потом мы поставили два спектакля Константина Сергеевича Станиславского "Севильский цирюльник" и "Евгений Онегин", потом "Иоланту", "Паяцы". И наконец возник мой "Руслан и Людмила", как некая попытка дать воздух примирения и радости труппе. Это были 90-е годы. Третья премьера "Руслана" шла тогда, когда штурмовали Белый дом. Мы бегали на улицу и смотрели, свистят пули или не свистят, строить баррикады или не строить. Все смотрели телевизор. И как только взломали двери в "Останкино", мы извинились перед публикой и сказали, что в целях безопасности вынуждены прекратить спектакль. А зал был переполненный. Мы попросили всех сохранить билеты, чтобы когда-нибудь по ним публика могла досмотреть этот спектакль. Так все начиналось и постепенно шло. А когда пришел Урин, все уже закрутилось. Главная задача - ясно понимать, кто что умеет и знает, и помогать друг другу.
- Если посмотреть план этого сезона, то в основном все проекты имеют международный формат: Андрейс Жагарс поставил "Тангейзера", Наталья Макарова - "Баядерку", появился балет Иржи Килиана "Восковые крылья". Впереди премьеры "Аиды" в постановке Петера Штайна, "Дон Жуана" с дирижером Уильямом Лейси, балет "Манон" МакМиллана. Какой у вас принцип отбора репертуара и приглашенных постановщиков?
Ирина Черномурова: У нас есть некая общая стратегия: это не случайный выбор названий, это своего рода драматургия, попытка воплотить мечту. Я лично горжусь тем, что мне легко за рубежом представлять нашу компанию. Мы современный театр, но очень не модный. Я даже думала одно время сделать это брендом: "Не модный театр". В этом смысле мы следуем веку "вечному". Недавно я читала заметки Сергея Бархина, где как раз он замечательно пишет, что модное - это всегда делать не модное.
(Полный текст "Делового завтрака" читайте в ближайших номерах "РГ")