Юрий Лепский: Мой двор - это территория безжизненного пространства

Мой нынешний московский двор - территория безжизненного пространства. Там есть небольшая детская площадка, на которой можно изредка увидеть одного-двух карапузов с нянями. Но в остальном двор - это стоянка многочисленных автомобилей, которые с утра до вечера приезжают и уезжают. Всё. В моем нынешнем дворе нет подростковых компаний отпетых хулиганов, нет теннисного стола, нет стола со скамейками для домино, нет волейбольной площадки, нет лавочек для старушек, нет укромных уголков и закоулков, нет тайны.

Вся жизнь местных дворовых пацанов сгинула в компьютеры с бесконечными ходилками и стрелялками.

Во дворе моего детства компьютеров не было. Но ходилки и стрелялки были - дух захватывало и мороз по коже. В определенное, строго назначенное время шесть-десять пацанов во дворе моего детства собирались в нашем подъезде. Каждый имел при себе оружие. Настоящее, украденное с шихтового двора металлургического комбината, расположенного в полукилометре от нашего дома. Туда, на шихтовый двор оно свозилось прямо с фронтов Великой Отечественной на переплавку. У меня лично был маленький браунинг и еще автомат ППС. Витька Копаев носил за спиной настоящий ППШ, Борька Федоричев - маузер, а у Стасика был настоящий парабеллум. С оружием в нашем дворе было проще, чем с фонариками. Считалось шиком, если у тебя есть китайская "колбаска" - фонарь на три больших круглых батарейки. А так - обычной экипировкой стал фонарик плоской коробочкой с плоской же батарейкой, дееспособность которой проверялась языком: надо было лизнуть две клеммы одновременно. Если кислило - значит, батарея работает, если нет - светить не будет.

Фото:Юрий Лепский/РГ

Так вот, мы собирались с фонариками и оружием для того, чтобы совершить поход по подвалам. В подвал второго подъезда дверь открывалась легко, поскольку у нас был ключ к замку, а там, за дверью был пролом в стене, с которого начинался многокилометровый ход теплотрассы под домами нашего двора. Этот ход иногда расширялся и образовывал какие-то таинственные комнаты и полупещеры. Мы шли в кромешной темноте, гуськом. Самое страшное было идти последним. За тобой темень смыкалась, и постоянно казалось, что кто-то крадется сзади. Ты время от времени резко поворачивался и включал свой фонарь. Но "кто-то" успевал спрятаться за поворотом или в таинственной комнате, луч фонаря упирался в пыльную стену... Это была настоящая жуть и настоящий страх, который по правилам нашей компании надо было уметь героически терпеть. Впрочем, однажды это не удалось никому из нас. В очередном путешествии по подвалам мы наткнулись на спящего человека. Был он в телогрейке и шапке-ушанке. Разбуженный лучом фонарика, неизвестный вскочил и выхватил настоящий нож. С криками мы бросились бежать обратно, к выходу. Слава богу, что в тот раз не я бежал последним. О своей находке мы доложили в милицию, и через неделю получили благодарность: оказалось, что неизвестный с ножом был беглым уголовником из "Тагиллага". Конечно, нынешние компьютерные ходилки - отстой по сравнению с нашими подвальными: адреналин зашкаливал. Так же, как зашкаливал он, когда за теннисным столом в нашем дворе надо было во что бы то ни стало выиграть у Вовки Черкасского и Славки Мордуховича, потому что болеть пришла Валя Поглазова из первого подъезда, моя первая настоящая любовь.

Тридцать лет прошло с тех пор. И однажды мы трое - друзья детства - вернулись в наш двор. Чтобы сказать спасибо нашим родителям. Мы собрали наших пап и мам (к сожалению, не все из них дожили до этого дня) в близлежащем ресторанчике, крутили для них старые пластинки, рассказывали им рассекреченную информацию о наших любовях, тайных ходилках по подвалам, жестоких драках до кровянки и собраниях на подъездных лестницах с чтением "Собаки Баскервилей" и "Пестрой ленты"... А наши папы и мамы с удивлением и благодарностью слушали нас, понимая, что не только они воспитали сидящих перед ними шалопаев, но еще и тот самый двор, где "счастья нет и счастье ждет у наших старых, наших маленьких ворот".