"Искусству не нужны обезьяны в роли Гамлетов" - такие отзывы о своей роли получил выпускник Школы-студии МХАТ вскоре после выхода в роли принца Датского в спектакле Театра им. Маяковского в 1956-м. В глазах педагогов уход из МХАТа, где ему, ослепительному, 22-летнему уже на 3-м курсе стали давать роли в спектаклях основной сцены, стал настоящей изменой в глазах мхатовцев: великий Станицын, покровитель Михаила, ходил мимо, не здороваясь. Тем не менее замена Евгения Самойлова, переставшего устраивать главрежа Маяковки, на Козакова состоялась: первая главная роль Козакова вышла броской, по-театральному пафосной и прогремела на всю Москву. "Самым трудным было не сорвать голос, - вспоминал Козаков. - Спектакль был шумный, в нем участвовал живой оркестр и мне надо было переорать музыку".
"Он шел в невиданных доселе в Москве штанах (в джинсах. - А.В.), в косынке на шее под распахнутым воротом красной рубахи, чуть подрагивая икрами в узких штанинах при каждом шаге" - читаем мы у мемуариста, запомнившего гулявшего по улице Горького Козакова образца 50-х. "Взгляды устремились вперед, зыбь волнения пробежала по толпе: шел Козаков, высокий, черноволосый, одетый как киногерой", - эти воспоминания не менее красноречивы.
Козакову, выросшему в эвакуации, вдруг захотелось иметь свой стиль, ему нравилось, как был, скажем, одет приехавший в Москву драматург Артур Миллер: пиджак из букле, серые брюки, элегантная рубашка - и захотелось одеться так же. Впрочем, после успеха фильма "Убийство на улице Данте" по Москве прошел слух, что Миша - обрусевший француз, побочный сын де Голля, а то и вовсе итальянец, отсюда, мол, и "улица Данте", и вообще его фамилия - Казанов.
По словам актера, ничего в нем от смены образов с сына опального писателя на московского денди не изменилось. "Такие вопросы, как купить хорошую тряпочку, для мужчины исчерпываются через день", - говорил он спустя годы.
Зависть к скорому поезду
Еще в 60-х, в пору "Современника" Олег Ефремов стал тянуть Козакова, одну из своих звезд, в режиссуру, глядя, как тот по-режиссерски, всегда видя пьесы целиком, работает в спектаклях. Козаков решился на свое кино только в70-м. Правда, "Безымянную звезду" удалось "пробить" лишь через годы: начальство искало намеки в самых безобидных местах пьесы (в том, что толпа выходит поглазеть на поезд, чуяли метафору, говорящую о зависти советских людей к западной жизни).
Съемки оказались для Козакова, в свою очередь, полными неожиданностей - в первую очередь со стороны людей, которых он считал партнерами. Олег Даль, планировавшийся на роль Мирою, сниматься отказался, желая видеть своего героя в финале под колесами поезда. Гердт заболел - и Козаков ввел в уже снимающийся фильм на роль учителя Удрю своего друга Григория Лямпе. Леонида Филатова в роли Грига категорически отказался снимать оператор-постановщик Григорий Рерберг, вдруг начавший вмешиваться в работу режиссера (например, снимая сцену, когда Удря напевает Моне свою симфонию, он, оторвавшись от камеры, вслух сказал: "Сумасшедший дом! Бред! Миша, ты в своем уме?") - и друга Моны сыграл сам Козаков. Он сам этот фильм внутренне снял еще до начала съемок, знал его наизусть, по кадру и вольностей со стороны актеров не выносил. Он, к примеру, давал указание: "И вот на этом слове ПОВЕРНУЛСЯ!" - "А раньше нельзя?" - "На ЭТОМ слове ПОВЕРНУЛСЯ!"
- У меня проблема с детским питанием для маленького сына, - так объяснил Козаков в 1991-м в интервью причины отъезда в Израиль - съемка шла в квартире, на стенах которой уже белели следы от сложенных в чемоданы фотографий.
Многие помнят тогдашние гастрономы, в которых на полках лежали только морская капуста да бутылки с уксусом. У Козакова тогда было совсем мало работы, что в театре, что на ТВ. В Израиле жить было сытнее, но запросы тамошней публики, как напишет он в "Актерской книге", оказались пострашнее советской цензуры.
Он взялся за Тригорина в "Чайке" в спектакле на иврите, выучил ее ("страх и паника, когда сидишь за столом и долбишь, долбишь переписанную от руки транскрибированную по-русски роль"), сыграл - но ни в "Гешере", ни в Камерном театре Тель-Авива не прижился, а попытки играть на русском себя не оправдали. Несмотря на многочисленность русской диаспоры, выяснилось, что русскоязычный театр тамошнему народу особо ни к чему. "Лучше быть полурусским в России, чем полуиудеем в Израиле", - рассуждал актер и в 1996-м вернулся в Москву.
Ставшая притчей в зрительских языцех сложная семейная жизнь Козакова на самом деле складывалась так потому, что он, оказавшись расположенным к женщине, не мог раздваиваться - и сразу стремился к законному браку.
И еще одной причиной была, безусловно, полная сосредоточенность Михаила Михайловича на творческой работе. И если первая его жена Грета Таар говорила, что он "не создан для прогулок, стирок, готовки, ему нужны театр, кино и телевидение" и обижалась на это, то четвертая, Анна Ямпольская, спокойно отдавала себе отчет в том, что ее муж не знает, на что нажать, чтобы разогреть обед в микроволновке, но зато может ночью разбудить, чтоб обсудить стихотворение. И, возможно, единственная из всех жен понимала, что он не может быть один ("я боюсь жизни и предпочитаю выдуманные миры", - говорил актер), и поэтому главным для него были жена и семья.
Анна взяла на себя продюсирование козаковской антрепризы по возвращении из Израиля, и именно она была рядом с актером, когда он, уже тяжело больной, вернулся в Израиль. Анна сняла квартиру недалеко от моря, где Козаков мог спокойно планировать гастрольные туры и постановки, думать о будущем и, сознавая, что сделал в прошлом, не жалеть ни о чем.
Кстати
Главное о себе
Познай себя... Всю жизнь пытаюсь. Всю жизнь задаюсь вопросом - кто я? О тебе говорят разное, ну а ты сам-то ты-то кто? Наверное, поэтому я столько графоманил, вел дневники, пытался остановить мгновения и осмыслить их.
Наградой за труд мне всегда была возможность новой работы. Меня в равной степени интересовали театр, кино, телевидение, эстрада. В режиссуре - телетеатр. Чтение вслух поэзии - для меня "и труд, и мука, и отрада".
Я склонен к рефлексии. На каждый вопрос нет однозначного ответа. Ненавижу упертость, люблю пластичное мышление и обсуждение в разговоре.
Люблю своих детей. Они полагают - недостаточно. Наверное, правы. К женщинам поостыл. Глаз ценит - сам спокоен. Люблю, с каждым днем все больше, свой дом. К деньгам отношусь в общем-то равнодушно - были бы. Люблю золотую осень. Я не игрок, не спортсмен, не охотник, не рыболов, не грибник. Без города, телефона скучаю. Вот, пожалуй, главное о себе.
М. Козаков. "Актерская книга"