Поделиться
Рокотова открыл Серебряный век. Не потому, что Федор Степанович был неизвестным художником при жизни. Как раз наоборот, заказов было так много, что уже в начале 1760-х у него, еще до получения диплома академика, была довольно большая мастерская с учениками. По крайней мере, эксперты, участвовавшие в подготовке нынешней выставки, доказывают, что парадные портреты Екатерины II (1763), заказанные в связи с ее коронацией, написаны именно его учениками. Разумеется, по композиции, созданной Рокотовым, и с профилем императрицы, словно отчеканенном на римской медали или вырезанном на камее, точь-в-точь, как на небольшом портрете мастера. Рокотов подписывал работу, удостоверяя ее качество и точное исполнение замысла. Это было обычной практикой. Кроме придворных заказов, картины Рокотову заказывали богатые дворянские семейства. Соответственно, эти работы и оставались в их поместьях, передаваясь по наследству. Мысль, что семейный портрет может быть выставлен в "чужом" доме, многим тогда казалась шокирующей.
Так, князь Иван Михайлович Долгорукий описывал курьезный случай, как его тетка, графиня Скавронская, заказала Рокотову написать портреты своих сестер и укатила в Италию. Рокотов ждал денег или хотя бы заказчицу, но, не дождавшись, подарил эти работы ученику, который в свою очередь продал их "охотнику до картин". И вот князь Иван Михайлович, идя по улице, приметил "весьма похожий портрет матушкин в доме человека нам незнакомого; стал доискиваться, как он туда попался и, узнав всю историю, выкупил матушкин портрет у него за 50 рублей…; а матушка уже изволила, стыда ради, выручить портреты своих сестриц".
Неудивительно, что даже в 1904 году в Русском музее не было ни одной работы Рокотова, а в Третьяковской галерее числилось только две. Лишь благодаря Дягилеву, который в 1905 году устроил выставку работ, собранных по "дворянским гнездам", где среди других были и портреты кисти Рокотова, живопись Федора Степановича была открыта заново. Первую персональную выставку Рокотова делает Грабарь в 1923 (!) году, после того, как полотна и вещи из национализированных коллекций и разоренных усадеб были спешно свезены в Москву и Петербург и распределены по музеям. Что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло. Вторая выставка Рокотова стала возможна только в 1960 году. Тогда Третьяковская галерея показала его работы максимально широко - представив также и "мастеров его круга".
Нынешняя же выставка (куратор Наталья Преснова) делает ставку не на широту охвата явления, а скорее на точность атрибуции (кроме упомянутого портрета Екатерины II, здесь можно увидеть еще пять работ, которые считались "рокотовскими", но сегодня экспертиза это не подтвердила). Плюс - на воссоздание той камерной атмосферы родовых усадеб, в которой изначально портреты XVIII века и жили. Собственно, этот сюжет оказывается одним из магистральных. Так, портрет Григория Орлова, красавца, весельчака, авантюриста, вояки, одного их организаторов дворцового переворота, отправившего на тот свет императора Петра III, дается не только рядом с портретом старшего брата Ивана, но и с мраморными скульптурными бюстами братьев Орловых работы Федора Шубина. А также с пейзажным видом на усадьбу Отраду, заложенную младшим из пяти братьев. План местности с парком и садом составлял английский садовник, пруды копали пленные турки под надзором крепостного. Для пущего сходства с английским парком сюда завезли оленей и выписали соловьев. Из дворовых был составлен театр и оркестр, обучены архитектор, живописец и "астроном-докладчик", уведомлявший графа в урочный час о появлении на небе той или иной звезды.
Конечно, на выставке представлены не все 26 усадеб, галереи которых украшали портреты кисти Рокотовых, но можно обнаружить, например, сведения о Петровском, Кузьминках, Дубовицах, в XVIII веке принадлежавших князьям Голицыным. Правда портрета Натальи Петровны Голицыной, ставшей прототипом "Пиковой дамы", нет, хотя, говорят, Рокотов писал ее. Но есть портрет Прасковьи Ивановны Голицыной, сестры основателя Московского университета Ивана Ивановича Шувалова, который был покровителем Рокотова. Тут же в витринах можно увидеть раритетные книги XVIII век, будь то журнал "Трудолюбивая пчела" или новиковский "Утренний свет", сочинения Василия Капниста или "Любопытный месяцеслов".
Разумеется, в экспозиции есть портреты Анны Струйской и ее мужа, Николая Еремеевича, восторженного почитателя Рокотова и Сумарокова, библиофила и довольно слабого поэта. Но он, "влюбясь в стихотворения собственно свои, издавал их денно и нощно", для чего устроил у себя в Рузаевске под Пензой отменную типографию. Стихи писались на Парнасе - так назван был кабинет, в который никто не допускался, где было "множество разных оружий" и "пыль везде большая". Пыль не вытиралась в целях предосторожности, дабы заметить тотчас, "не был ли кто у меня и что он трогал". Экзальтированная восторженность уживалась в Струйском с маниакальной подозрительностью и пристрастием к юриспруденции. По свидетельству современника, он не только "делал сам людям своим допросы, судил их", но и "вводил даже пытки потаенным образом". Николай Струйский был единственным выжившим из большого семейства, уничтоженного во время Пугачевского бунта.
Но естественно, узреть эти страсти в пленительных, как принято говорить, портретах Рокотова затруднительно. "Столетье безумно и мудро" в портретах одного из самых тонких отечественных живописцев предстает прежде всего веком "чувствительным" и "галантным". Печаль в нервном утонченном лице Струйского можно приписать вдохновению пиита. Маленький Алексей Бобринский, внебрачный сын Екатерины II и Григория Орлова, держит в младенческом кулачке погремушку, похожую и на скипетр, и на кинжал. Неизвестная в розовом платье завораживает равно юным обликом и умением властвовать собой. Великолепная Варвара Новосильцова, одна из первых выпускниц Смольного института благородных девиц, впечатляет властностью осанки, прямотой взора, насмешливой полуулыбкой. Утонченность стиля рококо, не говоря уж о строгости классицизма, не позволяет педалировать чувства, но лишь намекает на них.
Еще меньше можно узнать о чувствах автора. Тем более - о его облике. До нас не дошло ни одного автопортрета Рокотова. Неизвестна ни точная дата рождения, ни даже имена родителей. Предполагают, что он был незаконорожденным сыном князя П.И. Репнина от крепостной. По крайней мере воспитывался в доме Репнина. Но вольную он получил очень рано, и после того, как стал заметен его художественный дар, был записан в Академию художеств - "по словесному приказанию" Ивана Ивановича Шувалова. В доме Шувалова же он проходит еще одну школу - итальянского живописца Ротари, чья мастерская размещалась в доме Шувалова. К тому же у Шувалова было отличное собрание европейских картин, в 1758 переданное им в Академию художеств. Рокотов, очевидно, копировал их. Во всяком случае молодой художник писал интерьер художественной галереи Шувалова. Там часть портретов, стоящих на полу, "замещает" хозяина дома и его казачка. Этот чуть ли не единственный не-портрет в творчестве Рокотова. О нем мы знаем благодаря тоже копии, но уже сделанной крепостным художником Струйского - Зябловым. На выставке в ГТГ ее можно увидеть рядом с портретом Шувалова, уже кисти Рокотова.
Так что экспозиция ведет нас из Петербурга екатерининских времен к московским дворянам, вольнодумцам, книгочеям, прожектерам, пиитам, а потом - в усадебный мир. Приватный мир екатерининских орлов выглядит частенько "калькой" с французских дворцов и англицких парков. Да ведь и англичане разбивали свои парки во многом вдохновляясь итальянскими пейзажами французских художников. В мире этих бесконечных переложений, рифм, перекличек эпох, стран и художников умение подхватить и продолжить пленительный мотив века много значит. Рокотов, с его восприимчивостью, вдохновением и талантом, этим даром обладал, побуждая нас и два века спустя с наслаждением вслушиваться в интонации и мотивы жизни, запечатленной им.