Знаменитый фольклорист рассказал о музыке будущего

Интерес к этнической музыке возрастает, ей посвящено все больше фестивалей. Но - каков их уровень? Под видом древности публике можно продать что угодно.

Сергей Старостин: Да так и происходит. Тут даже не в древности дело, а в экзотике. Хотя и к ней те умствования, которые вам подсовывают, порой никакого отношения не имеют. Допустим, я научился из индийской флейты несколько звуков извлекать, у тебя есть перкуссия, у кого-то еще балалайка - и вот мы быстренько лепим вместе что-то модное. Что-то тренькает, поток звукового сознания льется на слушателя… Увы, рынок world music развивается хаотично и не имеет в России достойной критики, музыкальной и фестивальной. Журналисты не обучены анализировать "продукты" с этнической составляющей.

Одни исполнители выходят в музейных костюмах и просто поют "аутентичными" голосами - публике это бывает сложно воспринять. Другие создают более современное звучание за счет инструментов и компьютерных эффектов - но рискуют разрушить сам предмет аранжировки. Где золотая середина?

Сергей Старостин: Чувство меры приходит только с опытом - подчас горьким. Любой, кто вступил на этот путь, постигает искусство делать ошибки. Одевшись в традиционный костюм и спев народную песню близко к тому, как она звучала в деревне, вы лишь воспроизводите старинную модель. Множество ансамблей сохраняет эстетику народной культуры по этому принципу. Но это еще не значит, что они транслируют аутентичные ценности.

В традиции за каждым из поющих стоит личностный опыт, опыт рода. Да, можно сделать многоканальную запись хора бабушек, расписать партитуру и выучить ее, добившись полного соответствия фонограмме. Но нельзя мгновенно "запихнуть" себя в опыт предыдущих поколений. Приходится погружаться в историю заново, будить генетическую память. Аутентизм связан и с языком, с диалектной средой. Все же теперь пользуются простым общерусским наречием. Редко слышно человека, который не вычистил у себя особенности местного говора. И вот мы в народной песне якаем, окаем, цокаем, екаем - но это не естественное для нас произношение, а художественный прием… Впрочем, мне такая форма существования материала кажется сегодня самой достойной. За примерами далеко ходить не надо - воронежский ансамбль "Воля" безупречно владеет традицией.

Когда же вы пытаетесь соединить традицию с чем-то еще, важно, чтобы компоненты были адекватны друг другу. Чаще всего, к сожалению, высокое подчиняют примитивному. Мы услышали красивую люлешную песню, ту же воронежско-белгородскую "Порушку-Параню". Прочитали в ней правильные ритмические доли, "забили" лупы (в специальной программе "закольцевали" звуковой фрагмент и задали его циклический повтор. - Прим. "РГ"), наложили вокал - и думаем, что получилось удачно. А вот и нет. Мы "Порушку" этим убили. Потому что традиционная песня, хотя и строго ритмизованная, не выстроена по принципу цифрового бита. Она "дышит"… То же самое касается других параметров - скажем, тот лад, в котором пел замечательный белгородский певец Ефим Тарасович Сапелкин, не особенно соответствует фортепианной шкале. Как только мы переводим один интонационный язык на другой, из песни уходит ее своеобразие. Любая современная "подкладка" под материал быстро устаревает.

А есть ли вещи, которые в этих экспериментах недопустимы с точки зрения этики?

Сергей Старостин: Приведу давний пример из практики Moscow Art Trio. Мы с джазовым пианистом Михаилом Альпериным слушали в поезде кассетные плееры: он - горловое пение ансамбля "Тыва", я - московский этнографический коллектив "Народный праздник". Сидели рядом, музыка в наушниках играла громко, и две записи как бы наложились друг на друга - не разъять! Мы включили динамики и "гоняли" песни часа полтора, пока не сели батарейки. Потом привезли обе группы в студию, объяснили свой замысел. И возник конфликт. Тувинцы нехотя согласились, а некоторые русские девочки убежали. Осталось трое, запись была сделана, но все остались при своем мнении, не понимая, в чем и зачем участвовали. Спустя годы певицы из "Народного праздника" попросили у меня ту запись. Почувствовали в ней что-то стоящее. Там не было противоречия в содержании: обе песни были, по сути, молитвами, обращенными к высшим силам. Просто на разных языках. Иногда должны пройти годы, чтобы человек понял: эксперименты - не издевательство над традицией. Ведь это уже не естественная жизнь корневой культуры, а искусство. В нем всякое случается. И если что-то нарушает наши представления, возможно, имеет смысл подождать: вдруг мы действительно не все уловили.

Сохранение корневой культуры - задача государственной важности. Насколько она выполняется?

Сергей Старостин: В вузах есть отделения традиционного народного пения, это хорошо. А в целом… В минкультуры имеется департамент, где несколько специалистов отвечает за поддержку народной и традиционной культуры. Но на уровне понятий у них полная неразбериха. По всей стране раскинута сеть домов народного творчества. Там самодеятельные коллективы поют псевдонародные песни, наряжаются в нелепые костюмы - огромный параллельный мир, в котором люди верят, что представляют корневую культуру. Причем в тех же домах творчества могут быть и коллективы с аутентичной манерой.

Чиновники пытаются угодить "и нашим, и вашим", но бюджет один, и кроится он не в пользу тех, кто реально сохраняет традиции. Единственным прорывом можно считать целевую программу по фиксации объектов нематериального культурного наследия (их можно изучить на портале www.rusfolknasledie.ru. - Прим. "РГ").

Сегодня еще есть кого записывать в этнографических экспедициях?

Сергей Старостин: Думаю, для человека, который "заболел" корневой культурой, всегда есть смысл ехать в глубинку. Не надо, конечно, представлять себе идиллию - очень многое нарушено. Но есть остатки диалектной речи, уклада, костюмов, песни… Наконец, всегда можно найти мудрых людей и через общение с ними приобрести по крайней мере опыт и душевное равновесие.

В России собраны огромные звуковые архивы, к ним надо привлекать внимание. Разве не интересно было бы какому-нибудь 50-летнему воронежцу услышать, как пел его дед? Интересно. Только он не знает, что эта запись существует. Надо устроить систему для свидания человека со своими корнями.
Я бы многое отдал, чтобы услышать, как пели мои тамбовские бабушка с дедушкой. Но они ушли, когда я был слишком мал. Бабушку по маминой линии мне посчастливилось записать. Это то, что я буду в случае пожара спасать в первую очередь.

Большинству россиян народная песня известна по эстрадным аранжировкам (а для многих "народное" - это репертуар "Золотого кольца"). Есть ли у нее будущее?

Сергей Старостин: Все зависит от количества людей, которые делают традиционную песню своим языком. Что толку говорить про "Золотое кольцо" или другие коллективы - они делают деньги. Проблема в том, что такая музыка "висит" у многих на ушах и мозгах. Но… Вы под нее весело провели время, поплясали и забыли. А подлинно народная песня остается с человеком навсегда, становится лекарством от сомнений, держит на плаву и спасает.

С чем связан мировой всплеск внимания к фолку?

Сергей Старостин: Рано или поздно человек устает от жизни в городе, от гаджетов, от пребывания в виртуальном мире. Люди уходящей формации, вроде меня, относятся к этим вещам с осторожностью (или просто не могут их быстро освоить). А молодежь попадает в глобальную сеть сразу. Там есть место всему - и ничему. Там невозможно сконцентрироваться. Зачем мне такое обилие информации? Я не могу с ней справиться. Отсюда растерянность: кто я, где мое место, что делать, куда идти?.. Люди теряют ориентиры, не хотят искать работу, с головой уходят в виртуальное общение и игры. До нас сотни поколений передавали знания и культуру из уст в уста, через личный контакт. Теперь, чтобы сказать что-то важное собственным детям, мне нужно хоть на минуту отвлечь их от гаджетов. Живой человек рядом для них вторичен. Это ли не беда? Мы добиваемся личностной свободы - да только что с ней делать? Стихия сносит. Хорошо, если держит вера. А если ее нет? А если нет над вами никакого "генерала"? Вот традиция становится одним из вариантов спасения.