Поделиться
Премьера оригинальной "Золушки" Надежды Малыгиной выйдет под занавес сезона, в июле. Обращаясь к "Ромео и Джульетте", худрук труппы Вячеслав Самодуров собирался сделать для Екатеринбурга авторскую копию собственного спектакля из Королевского балета Фландрии. Но облегченной версии премьеры не получилось: Самодуров, придумывавший "Ромео и Джульетту" два года назад для Антверпена и Гента - это хореограф, уже поставивший упоительные "Вариации Сальери" и еще не прошедший испытание трехчастной "Цветоделикой", собирающей в один спектр изыски Чайковского, Форе и Пуленка, фантазер, крутящий и вертящий балерин против законов физики, и проповедник чистого танца; это танцовщик с блестящим прошлым и необстрелянный постановщик; молодой руководитель старой труппы, по одному отыскивающий в ее составе людей, способных выходить за те пределы, которые им обозначили в детстве в балетной школе. Сегодня же Екатеринбургский балет - это и имя, и признание, и собственная магистраль в отечественной хореографии. "Ромео и Джульетта", задуманные как передышка в пути, в итоге спровоцировали Самодурова и его труппу на новый шаг в выбранном направлении.
Для этого направления слово "традиция" такое же святое, как для всего русского балета. Только наполнение его означает не повторение пройденного, а обогащение хореографии новыми идеями, формами и приемами. В "Ромео и Джульетте" Самодуров видит не дикую средневековую историю, не преддверие гуманистического Ренессанса, что было важно для создателя великого советского спектакля Леонида Лавровского, и даже не широкую картину нравов и характеров, на чем сосредоточен вариант английского классика Кеннета Макмиллана.
Самодуров, переписав либретто, даже в его лексике попытался избавиться от временных привязок и сосредоточился на месте действия: его балет разыгрывается в театре - на репетиции в шекспировском "Глобусе". Формообразующая декорация британца Энтони Макилуэйна (ее идея переехала из Бельгии) открывает покосившийся от старости полукруг трехъярусного театра и световой фонарь под колосниками, которые, трансформируясь, проходят через весь балет.
На музыку увертюры на сцене собираются танцовщики в черно-белых репетиционных "лохмотьях", надетых поверх таких же лаконичных сценических костюмов. Цвет - одно из главных выразительных средств этого "Ромео", начиная с кровавого цвета, в который окрашен "Глобус", и до костюмов Ирэны Белоусовой, к сцене бала Капулетти набирающих полнокровную золотисто-красно-черную гамму итальянского Возрождения. Но костюмы тоже запутывают время действия: художница соединяет современные принты с репродукциями Мазаччо и Ботичелли; ренессансные шлейфы, традиционные балетные пучки и сложносочиненные средневековые головные уборы.
В наши дни не один хореограф прославился тем, что сталкивал в шекспировской истории евреев и нацистов, негров и белых, христиан и мусульман. Спектакль Самодурова не заостряется на сути разногласий кланов: распознать в толпе Монтекки и Капулетти невозможно, Ромео и Джульетта просто принадлежат враждующим сторонам, между которыми нет принципиальной разницы - только война. И одна из самых выразительных сцен спектакля - драка на городской площади, в которой две шеренги гнутся то в одну сторону, то в другую, а из них тихо в общую линию выпадают и остаются лежать на земле тела погибших.
Самодуров впервые ставит такой многонаселенный спектакль. Обычно его балеты узнаются благодаря воздуху, наполняющему композиции, в которых занято полтора десятка человек. В "Ромео и Джульетта" хореограф видит сцену так же объемно - и в мощном бале Капулетти с его танцем рыцарей, в котором задействованы двенадцать пар (и двенадцать шлейфов дам, которые ведут собственную хореографическую партию), и в народном танце, эффектно соединяющем развернутый 24-головый кордебалет и две пары корифеев (даже в этих небольших партиях запоминаются Мики Нисигути, Любовь Землянская, Алексей Селиверстов, Томоха Терада, Игорь Булыцин).
С той же ясностью выстроены и характеры, расположенные в разных танцевальных "диапазонах" - от выразительной пластики до классического танца. Многие годы проработавший в Королевском балете Великобритании, Самодуров во многом воспринял его актерские традиции. Но и петербургское академическое прошлое его не отпустило. В "Ромео и Джульетте" он соединяет тихую достоверную интимность, безграничную веру в то, что тело в движении никогда не врет, с маниакальной страстью к чистоте танца.
Для отечественного балета, наиболее естественно ощущающего себя на котурнах, это сложнейший способ существования. Это и продемонстрировала премьера: почти необстрелянные Екатерина Сапогова и Александр Меркушев, хотя им нелегко соединять танцевальную широту с достоверностью эмоций, затмили самоотверженных, но не отзывающихся на стиль хореографа премьеров Елену Кабанову и Илью Бородулина. То, что хореограф не требует невозможного, очевидно благодаря Игорю Булыцыну - Меркуцио. Он становится центром спектакля, непринужденно и интеллигентно отыгрывая неказистым, но точным тельцем все раблезианские скабрезности, которые передал от Шекспира своему Меркуцио Самодуров. И если хореографу удастся отстоять этот стиль, он может стать новым путем развития российского балета.