В "Мастерской Петра Фоменко" поставили пьесу шестидесятых годов

Черно-белые стены, черно-белые одежды, черно-белые мысли. Это мир Волемира. Нелепого человечка в коротковатых брючках, слегка тесноватом плаще, чуть-чуть мятой шляпе. "Лысеющий жених", - так обозвал его сосед. И тут же возникает вопрос: а эта шляпа на Волемире - признак интеллигентности или она всего лишь прикрывает отсутствие волос? А кургузая одежда - это такой футляр? А его жена Лиза - это... любовь?

Спектакль "Волемир" по одноименной пьесе Фридриха Горенштейна поставил Евгений Каменькович. Не на основной сцене "Мастерской Петра Фоменко", а на малой - тут зритель ближе к микроскопу, через который еще в 1964 году драматург исследовал отношения личности и общества. Пьесу Горенштейн написал для молодой Таганки по просьбе Юрия Любимова - но она так никем и не была поставлена. Много раз Петр Фоменко предлагал взяться за нее Каменьковичу. Но вот теперь режиссер пришел к выводу, что жизнь стала достаточно абсурдной для того, чтобы вывести на сцену Волемира, "маленького человека" в самых непривычных ракурсах.

Волемир всегда скукоженный - и дома, и в гостях. Таким он крутит адюльтеры, таким бродит по пляжу среди голых тел. Он человек опасной честности и сложного внутреннего мира. Сентиментальный клептоман, он хранит и целует обрывок каната, которого касались ступни его жены. И переносит камни с места на место - чтобы им (камням) не было скучно. А признается он в этих своих интимных тайных странностях - неожиданно для себя - незнакомцу, человеку из ванной.

Незнакомца застукал голым в собственной квартире сосед Волемира. Он же призвал в свидетели Волемира с женой. Многозначительное знакомство вылилось в такие же отношения. Правда, интерес получился скорее односторонний - Волемир стал разыскивать "человека из ванной", чтобы понять: как тому удалось из него, из Волемира, выпытать самое сокровенное? Нашел на пляже - и опять стал исповедоваться. И опять нелепо: между котлетной "Якорь" и группой лиц в полосатых купальниках. И снова душу не облегчил. А параллельно вдруг прочел чужое письмо. И... очутился будто между двух замочных скважин. В одну подглядывают за ним. В другую, за другими - он. Ситуация тотальной слежки. Круговорот замочных скважин в природе.

Восприятие декораций сценографа Марии Митрофановой зависит от угла зрения. Центром спектакля она сделала угловатую конструкцию, которая частью стелется по полу, частью тянется к потолку. Вот сложносочиненное пространство принимает форму бумажного змея - это кухня (согласно мифологии, средоточие советского мира). Конструкция перевернется - и станет комнатой, залом. Или распластается - и превратится в пляж с множеством табличек "не плавать", "не читать", "не пить", "не смотреть", "не слушать".

Много раз Петр Фоменко предлагал Евгению Каменьковичу взяться за эту пьесу

Эта зона огорожена фотографическими стендами с овальными прорезями для лиц. Герои "загорают" в чужих телах. Но лежбище переворачивают - и оно становится доской, где огромную репродукцию Микеланджело, "Сотворение Адама", залепили бумажки объявлений, просьб и предложений. Быт, поглотивший веру. Щиты ставят боком - они становятся секциями в тире. Будто мишени, проплывают бумажные кораблики. Газета - главный материал, из которого сложен спектакль. Хрупкий мир из "Правды" и "Труда". Из них - и символическая лодка с молодоженами, и шапки, и скульптура собачки. Из газетных полос вся декорация-трансформер.

Песню "Синий троллейбус" здесь поют люди с синими бородами и волосами. В ванне вместо душа - фонарь. Подарки - это параллелепипеды в суровой бумаге с надписью "подарок". Звонок в дверь обозначается самими же гостями: кричат "звоноооооок". Заходят в квартиру в обнимку, перебирая ногами под модный в 60-х танец сиртаки.

В те же 60-е свою песню "Паломничество" из кантаты для хора "Рождество Христово" сочинил Ариэль Рамирес. Позже ее популяризировал оркестр Поля Мориа в виде песни "Жаворонок". Каждый советский человек помнит ее по заставке к передаче "В мире животных". Эта мелодия - лейтмотив спектакля с его смещением смыслов, заданным Горенштейном. Эти смещения, споры физиков-лириков, борьбу правды и лжи Евгений Каменькович как бы обостряет в финале - метафизически.

Волемир, прилюдно уличенный в измене, сам становится "человеком из ванной". Его ставят на холодильник, как на трибуну. Дверца распахнута, в недрах холодильника - кантианское звездное небо. Простой вопрос про категорический императив: а если звездное небо не над головой, а под ногами, в холодильнике, взятом в кредит, - где же тогда искать нравственный закон? В каком месте?

Очевидно, что зрителю придется за Канта ответить.