Три десятилетия правления Николая I (1825 - 1855) прошли под знаком прочной дружбы с доверенным полководцем Иваном Федоровичем Паскевичем. Принято считать, что воитель, сделавшийся по царской милости графом Эриванским и светлейшим князем Варшавским, всем обязан николаевской прихоти. До сих пор пишут о "загадке возвышения" генерал-фельдмаршала, дольше всех носившего это звание в императорской армии XIX века.
А просто они были друзьями.
"Возвысился сам собою"
Весной 1814 года, после взятия Парижа, 18-летний великий князь Николай был допущен венценосным старшим братом Александром I к победоносной русской армии. На одном из гвардейских разводов император совершенно неожиданно представил брату 32-летнего генерал-лейтенанта и командующего 2-й гренадерской дивизией Ивана Паскевича. И Николай с помощью заслуженного ветерана принялся самым подробным образом изучать прошедшую кампанию. По словам Паскевича, "мы с разложенными картами по целым часам вдвоем разбирали все движения и битвы 12-го, 13-го и 14-го годов".
Так и сдружились пытливый ученик и его наставник. Человек с очень неожиданной по тем временам судьбой. Мать Анна Осиповна зачала его в 15-летнем возрасте, впрочем, мальчик, появившийся на свет в мае 1782 года, вырос крепким, бойким и смышленым. В 11 лет у будущего фельдмаршала случился необходимый тогда "толчок извне" к дальнейшей карьере: дед Григорий Иванович определил его вместе с младшим братом Степаном в Пажеский корпус. Биограф Паскевича А.П. Щербатов считает, что "не особенно трудно было богатому полтавскому дворянину определить в пажи внуков своих - красивых и бойко говорящих по-французски мальчиков". Но что для князя Щербатова в порядке вещей, для семейства Паскевичей, о которых на берегах Невы никто и слыхом не слыхивал, было большой удачей.
А терпеливый Иван воплотил ее в поистине фантастическую реальность, став в 18 лет лейб-пажом и флигель-адъютантом императора Павла, а к 28 годам получив первый генеральский чин за многочисленные отличия в войне с Турцией.
Тот же Щербатов напишет в 1812 году, что Паскевич "возвысился сам собою и придал имени своему почетную известность, без которой не созидаются исторические личности".
"С такими в бою достигается невозможное"
При том количестве интриг, что плелись в армии, продвижение молодого генерала было почти невероятным. Для стремительного карьерного роста мало было проявить храбрость, а храбр Паскевич был в духе суворовском, то есть победительно - главнокомандующий Каменский 2й писал в представлении Александру I о том, как его подчиненный 22 мая 1810 г. с Витебским полком брал турецкую крепость Базарджик: "Флигель-адъютант полковник Паскевич с неизреченной храбростью сорвал две батареи у неприятеля и взошел на плечах его с неописанным мужеством в базарджикские укрепления, нанося везде смерть и ужас неприятелю".
Но к неизреченной храбрости у молодого Ивана Федоровича не по летам мудро добавилась неизреченная же честность.
Еще в 1808-м году он вопреки обычаю залезать в необъятные закрома казны сумел без малейшего пятна на мундире настоять на выполнении продовольственных контрактов в Подольской губернии. Коррупция не брала потомка богатых полтавчан и могилевских шляхтичей - и в этом тоже секрет его дружбы с Николаем, за сорок лет ни разу не связанной с лихоимством. Пойди он хоть единожды по скользкой дорожке, Николай Павлович невзирая на дружбу расправился бы жестко...
Удача позволила молодому генералу остаться в живых и избежать тяжелых ранений на войне, но это счастье, согласно биографу, он выковал сам, ибо оно не что иное, как "разумная и умелая забота о здоровье и насущных потребностях солдат". Вот яркий тому пример. Морозной ночью под Вязьмой 22 октября 1812 г., продолжает князь Щербатов, "на биваке, по обеим сторонам столбовой дороги, развели огни; Паскевич успел вовремя распорядиться подвозом провиантских фур; людям была роздана двойная порция водки и во всех ротах варился обед, а вдали виднелась масса поспешно отступающих французских колонн". Брать в плен замерзших и голодных наполеоновских бедолаг было проще сытыми и согретыми, а с этим у молодого полководца все всегда было в порядке.
Он же накануне Бородина в короткий срок сумел сделать "из плохих гарнизонных батальонов геройское полчище". Да и в Заграничных походах 2-я гренадерская дивизия досталась ему не в лучшем виде: сам государь гневался за мародерство. Командующий гренадерским корпусом Николай Николаевич Раевский, как вспоминал Паскевич, просил его:
Исправляя ситуацию, Паскевич реквизировал чаемое продовольствие у французов, не исключая и напитки:
Раевский проницательно отозвался о Паскевиче:
С такими и императору дружить незазорно.
"Почтите меня вашим приветом и советами..."
Уже на обратном пути из Франции, в 1815 году, Паскевич схлопотал высочайший выговор за мелкий инцидент в Крейцнахе, когда его солдаты устроили небольшую драку с местными обывателями. Ясно сознавая себя невиновным, молодой генерал порывался уйти в отставку, но отец Федор Григорьевич сумел отговорить сына. Однако же гордый Паскевич затаил нешуточную и обоснованную обиду на Александра I. Более того, подвел под нее идейную основу: "Мне было очень больно, что система в правительстве не переменяется; обольстить словами человека, когда он очень нужен, и в той же пропорции оказать неблагодарность и при малейшей кажущейся неисправности, без разбора, обижать и взыскивать - во всяком случае чересчур строго".
Жертвой этой системы едва не стал и великий князь Николай. Назначенный в мае 1821 года командиром 1-й гвардейской пехотной дивизии, Паскевич тогда исполнял обязанности командующего гвардейским корпусом в Минске, а Николай замещал друга на его должности в Вильно. Письмо 25-летнего Николая от 3 марта 1822 г. написано собственноручно, автор спешил и очень волновался, отчего и обороты речи не всегда правильные:
"Партикулярного" и "начальничего" были великим князем аккуратно подчеркнуты - дело требовало срочного и неформального вмешательства.
В Егерском полку намечалось неповиновение великому князю. Николай сделал выговор подчиненным, после чего один из них, ротный командир капитан Василий Норов, счел себя оскорбленным и стал требовать перевода из гвардии в армию. Дело приняло нешуточный оборот.
Норов вел себя вызывающе, а Николай помнил его еще в бытность учебы в Пажеском корпусе - они как-то даже подрались из-за оловянных солдатиков. Такой не даст конфликту затихнуть.
"Для твоей души, которая меня понимает..."
По наущению Паскевича великий князь Николай отправился в столицу повиниться перед императором, царь простил (сначала брата, потом и Норова), а упомянутый в письме командир Егерского полка Евгений Александрович Головин дал делу нужный оборот.
Благодарность Николая Павловича имела протяженный во времени характер: все лица, прямо причастные к заглаживанию инцидента, сделали при новом императоре хорошую карьеру. Позже с таким же "малозаметным нажимом" Иван Федорович Паскевич будет смягчать участь двоюродных братьев супруги, Александра Грибоедова и Александра Одоевского, замешанных в декабристских делах. А потом и участь потенциальных повстанцев в Царстве Польском, которым почти четверть века будет управлять покоритель Варшавы Иван Паскевич...
Похоже, именно после истории с Норовым Николай Павлович стал звать своего друга "отцом-командиром", и не было в их приятельстве ни "льстивости, ни искательства", и не отравили его многочисленные доносы царю на Паскевича. Николай I на волне варшавского триумфа старшего друга 24 октября 1831 г. писал ему из Москвы:
Прощание с друзьями
Николай Заболоцкий1952