На ММКФ показали документалку о зверствах усташей во время войны

Очень пожилые люди, которые решили поделиться с режиссером и съемочной группой своей личной историей, - настоящие герои. Не только потому, что им довелось выжить вопреки всему, и даже не потому, что им по большей части удалось преодолеть себя и на пепелище построить новую жизнь и состояться в ней - душевно и профессионально. Их рассказы зачастую являются заново переживаемым, леденящим душу повествованием о медленной, неумолимой, изуверской и ужасной гибели целых семейств: совсем еще маленьких, ничего не понимающих детей, подростков, родителей во цвете лет и представителей старшего поколения, всю жизнь изнурительно работавших и многое познавших на своем веку, но не в состоянии и помыслить, до чего дойдет человеческий ум в просвещенном двадцатом веке.

Лица многих из них сохранили поразительную детскость и открытость, словно на них застыла та маска первого удивления, с которым они восприняли еще ничего не предвещавшие изменения в своей жизни. У одних по ходу повествования наворачиваются на глаза слезы, и они будто на какое-то мгновение затуманивают возникшие перед взором картины апокалипсиса, навсегда врезавшиеся в память. Другие рассказывают отстраненно, будто это произошло не с ними, в какой-то другой жизни, закончившейся, когда постепенно началась иная. Третьи говорят с застывшей улыбкой, которая больше похожа на гримасу ужаса и судороги. Но всех их объединяет робость, онемение от масштабов случившегося. Зачастую оказывается, что выпавшего на свою долю человек до сих пор не может полностью осознать и внутренне перенести, не проговаривая имена погибших скороговоркой, снова спеша захлопнуть эту главу и сказать о том, что было дальше, что кто-то все-таки нашелся, по счастливой случайности был спасен и вновь обретен своими родными.

Жуткая, страшная ненависть, проснувшаяся в мгновенье ока в людях, бок о бок живших, в общем-то, одной жизнью, говорящих на одном языке - это то, что возможно осознать как свершившийся факт, но невозможно понять, уяснить себе, кроме как морок, некое проклятье или внезапно нашедшее (как мор) ослепленье, столь красочно живописуемое в преданьях старины. Им со времени становления исторической науки веры было все меньше, а зря. Не укладываются в голове факты наличия концлагерей (в том числе - детских), изуверских в своей жестокости пыток, принудительного обращения в другую веру, когда инаковое прочтение молитвы "Отче наш" маленькими сербскими детьми сопровождалось причинением им физических страданий и кровопусканием со стороны католических монахинь - людей, по идее, посвятивших свою жизнь Богу.

Некоторые участники съемок никогда ранее не говорили о том, что с ними произошло. Многие не хотели причинять другим страдания даже рассказом о том, что испытали на себе дорогие им люди. А они знают, что такое томиться годами, забывая о том, что такое жизнь. И не хотят передавать это проклятие дальше, решив, что оно не должно иметь право на память и должно уйти в могилу с теми, на чьи головы обрушилось. Любое изложение данных событий рано или поздно заставит сформулировать в словах такое, что является нарушением внутреннего человеческого запрета о самой возможности соседства определенных понятий, явлений и действий. Как упомянула одна из респондентов - другие послушают и забудут. Это свойственно человеческой психике, но в глазах очевидца становится актом предательства, когда самые чудовищные и самые дорогие воспоминания отделяются от защищающего их в незыблемости и святости внутреннем коконе рефлексии - и бросаются под ноги всякому, в неподобающем отрепье наскоро подобранных слов.

А зачастую и то, что хочется услышать постороннему, бесконечно далеко от того, что было на самом деле. Радость встречи с теми, кто выжил, в отличие от того, что мы видим в книгах и художественных фильмах, зачастую сопровождалось не ликованием и счастьем, а замиранием и болью сердца родителей и непонимающим взором выросших детей, разлученных с ними много лет назад и смутно помнящих их.

После того, как история повторилась в девяностые в том же регионе с детьми и внуками возвратившихся на свою историческую родину, после того, как с начала двухтысячных страну за страной на Ближнем Востоке стали сотрясать войны и гуманитарные катастрофы, такие свидетельства оказались горьким, но одновременно драгоценнейшим напоминанием: история творится каждый день, каждый час - с участием живых людей. Для прав которых в двадцатом веке придумали ни одну дюжину формулировок, окостеневающих каждый раз в разгар нового конфликта, вне зависимости от цивилизационной продвинутости участников, пособников, зевак, соглядатаев и прочих, оставшихся в стороне, даже если их задевают только брызги пресловутой слезинки ребенка.

5