Как увидели трагедию царской семьи Маяковский и Цветаева

В 1929 году Марина Цветаева сделала первые наброски к "Поэме о Царской семье". Она задумала поэму как ответ на опубликованное в СССР в журнале "Красная новь" стихотворение Владимира Маяковского "Император".

В конце января 1928 года Владимир Маяковский приехал в Свердловск - через десять лет после гибели государя, его родных и близких. Председатель исполкома Анатолий Парамонов в 30-градусный мороз повез поэта по Коптяковской дороге к месту сожжения останков царской семьи.

...снег хрустит
под Парамоновым,
председателем
исполкома.
Распахнулся весь,
роют
снег
пимы.
- Будто было здесь?!
Нет, не здесь.
Мимо! -
Здесь кедр
топором перетроган,
зарубки
под корень коры,
у корня,
под кедром,
дорога,
а в ней -
император зарыт...

У Маяковского эта поездка не могла не вызвать потрясения, но свои чувства он вынужден был спрятать поглубже. Вернувшись в Москву, сказал приятелю: "Конечно, как будто ничего особенного - посмотреть могилу царя. Да и, собственно говоря, ничего там не видно. Ее даже трудно найти..."

В советской печати не могло появиться слов осуждения расправы, свершившейся в июле 1918 года. Но, возможно, след горьких раздумий остался в черновиках? Да, эхо задушенного идеологией нравственного чувства можно расслышать в черновиках Маяковского:

Коммунист и человек
Не может быть кровожаден...

Когда в конце 1950-х эти строки опубликовали, их осудили как досадную слабость пролетарского классика: "В строчках явно не срабатывает то политическое чутье, которым Маяковский очень дорожил. Да мы, гуманисты, но гуманисты пролетарские, а не евангельские всепрощенцы..."

К опубликованному же в "Красной нови" варианту у пролетарских гуманистов претензий не было. А завершалось стихотворение "Император" угрозой, высказанной каким-то глумливым, фраерским тоном:

Прельщают
многих
короны лучи.
Пожалте,
дворяне и шляхта,
корону
можно
у нас получить,
но только
вместе с шахтой.

Нетрудно догадаться, о какой шахте идет речь - об алапаевской, куда были сброшены великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Сергей Михайлович, князья Иоанн, Игорь, Константин, Владимир...

В 1928 году слово "шахта" звучало особенно зловеще - начался процесс по "Шахтинскому делу", где подсудимых обвиняли не только во вредительстве, но и в том, что они хотели реставрировать монархию.

"Император" Маяковского произвел на Цветаеву страшное впечатление. Ведь стихи написал не графоман, а Богом одаренный поэт, талант которого Марина искренне и преданно любила.

Когда в 1930-м Маяковский погиб, Цветаева написала: "Никакой державный цензор так не расправлялся с Пушкиным, как Владимир Маяковский с самим собой. Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый - поэт встал и человека убил..."

Весть о гибели Маяковского застала Цветаеву в работе над "Поэмой о Царской семье". Вот что Марина Ивановна сообщала в одном из писем: "Сейчас пишу большую поэму о Царской Семье (конец). Написаны: Последнее Царское - Речная дорога до Тобольска... Предстоит: Семья в Тобольске, дорога в Екатеринбург... Не нужна [поэма] никому. Здесь не дойдет из-за "левизны", там - туда просто не дойдет... Для потомства? Нет. Для очистки совести. И еще от сознания силы: любви и, если хотите, - дара. Из любящих только я смогу. Поэтому и должна".

К несчастью, текст поэмы и ее черновики погибли в одном из зарубежных архивов во время войны. Случайно сохранившиеся варианты некоторых строф и перечень эпизодов поэмы были обнаружены в рабочей тетради Марины Ивановны.

Публикуемый ниже черновой отрывок из "Поэмы о Царской семье" посвящен императрице Александре Федоровне.

Реквием

Марина Цветаева. Из погибшей "Поэмы о Царской семье"

О чем она просила
Кончины на краю?
Молитва - за Россию
За родину - твою -
Мою... За край, что полон
Был - не ея могил
Родных. За снег, что - солон
Ея слезами был...
От мхов сибирских
По... сухумских -
За каждого злобивца,
За каждого безумца...
От льдов охотских
По . . . . . . . . . .
Сто пятьдесят мильонов -
Где все ея любимцы

. . . . . . . . . . .

3 марта 1936

Пророчество из 1918-го

Из дневника Никиты Окунева, 19 июля 1918 года:

...В "Правде" по поводу трагического конца Николая Второго статья заканчивается так: "У русских рабочих и крестьян возникнет только одно желание: вбить хороший осиновый кол в эту, проклятую людьми, могилу".

А по моему простодушному мнению, на могиле Царя мученика не осина будет расти, а прекрасные цветы. И насадят их не руки человеческие, а совесть народная, которая выявит себя, если не в ближайшем будущем, то по прошествии времени, когда пройдет этот чад, угар, когда... родится и вырастет другой Пушкин, "прольет слезу над ранней урной" и возведет печальный образ несчастного Царя на благородную высоту, на которую он взлетел, свергаясь с царственной высоты в тундры сибирские.

Пишите Дмитрию Шеварову: [e-mail]