Утро выходного дня. Я лежу на печи и слушаю, как трещат дрова в топке. Тепло расползается по углам дома. Кошка, вернувшаяся с осенней улицы, вылизывает шерсть языком и, приведя себя в порядок, прыгает ко мне на печь, затевая на ухо песенку-мурчалку.
За окном сыплет дождь, барабанит под застрехой. Ветер срывает листья с березы, и они, словно солнечные брызги, устилают деревенский мир, видимый в окне.
Я вижу, как по улице проходит лошадь, запряженная в телегу с хлебным фургоном, рядом с ней в длинном плаще с капюшоном, резиновых сапогах шагает наша деревенская хлебовозка Муза Яковлевна, поповская дочь, за ней бежит Грозный - большой рыжий пес - охрана. До хлебозавода - десять километров да десять обратно. Понедельник - выходной.
Муза ездит за хлебом много лет. Еще и меня не было на этом свете, а она ездила. Говорят, что скоро Музе на пенсию и что заменить ее некем. Кто еще согласится за такие деньги в дождь и метель, стужу и зной ходить "на Усьё"...
Муза была тиха и немногословна. Высокая, статная, но большей частью закутанная в полушалок и дождевик, она будто бы тешила в этом коконе давнюю обиду. Рассказывали, что отца ее в тридцатые годы выслали из деревни куда-то далеко на Севера, что будто бы там он и погиб. А церковь разорили, крест свергли, скоро и сам подтопленный храм рухнул. Поповский дом уплыл по волнам нового рукотворного моря, а поповская дочь, не выходившая замуж, купила у нас на Вологодчине, в Потеряеве, крохотную избушку и жила там отстраненно от деревенского мира.
Я вижу, как Муза с лошадью скрылись за поворотом, но вот из подгорья, от фермы на деревенскую площадь, укрытую березовым золотом, поднялись наши героические доярки, идущие с утренней дойки. Дояркам нужно встать в четыре утра, истопить печи, сготовить завтрак для семьи, а в пять-половине шестого уже прийти на ферму. Надо подоить вручную двадцать пять коров, процедить молоко, отправить с молоковозом Ваней Фунтиковым бидоны на сепараторное отделение...
Ваня тоже не молод. Но мужик в нем не умер еще. Ваня пишет дояркам лирические куплеты и исполняет их, пока грузит бидоны:
Я вожу бачки и банки,
А доярки - девки манки...
Первой выходит на улицу тетка Соля, вдова, и долго смотрит вослед уходящей в непогоду хлебовозке. Я знаю, что между Солей и Музой давно уже пробежала кошка. Не выносят они друг друга. На первых порах этой вражды будто бы Соля пыталась на повышенных тонах разобраться с супостаткой. Но Муза Яковлевна презрела скандал и молчаливо пронесла свое достоинство. Только козу свою назвала Солей.
А уязвленная соседка крестьянского происхождения не придумала другого способа ответить на оскорбление, как свою козу назвать Музой.
Вот была потеха для злословов. Вечером выходят хозяйки встречать стадо.
- Малька! Белянка! Бяшка! - шумит многоголосьем угор.
И в хоре том :
- Соля! Соля!
И среди всей этой деревенской прозы звучит высоко:
- Муза, Муза...
Козы, задрав хвосты, бегут навстречу хозяйкам...
- Ме-е-е!
Что было причиной распри меж этими седыми уже соседками, не ведомо мне. Молодым и юным вчерашняя жизнь уже кажется такой далекой и невсамделишной, замытой песком забвения, как замыла вода Рыбинки прежние селища и могилы.
И мое молодое время так же уже уносит Лета, хотя и было это всего лет тридцать назад. А вижу все как вчера.
Рядом со мной на печке подходит квашня с тестом. Всю ночь тесто что-то нашептывало мне, вздыхало, словно пыталось рассказать какую-то длинную жизненную историю.
Сегодня бабушка печет пироги. Она уже убралась на столе, посыпала его мукой и снимает с печи квашню. До пирогов еще долго, но чудесный запах теста, масла, начинки из вареных яиц, жареной капусты, рубленых соленых грибов со сметаной, рыбы, слегка обжаренной для пирога, волнует и разогревает аппетит. А еще будет пирог с брусникой к чаю, завариваемому из большой пачки с индийским слоном...
Хорошая пора - осеннее ненастье. Все дела по хозяйству справлены, заготовки сделаны, дрова запасены. Лежи себе на печи с книжкой. Вот она - " Жюль Верн. Таинственный остров".