09.12.2018 19:41
    Поделиться

    Большой театр представил оперу "Один день Ивана Денисовича"

    На Камерной сцене Большого театра состоялась премьера оперы "Один день Ивана Денисовича" по Солженицыну
    Свою премьеру на Камерной сцене имени Б.А. Покровского Большой театр посвятил 100-летию Александра Исаевича Солженицына, поставив впервые в Москве оперу Александра Чайковского "Один день Ивана Денисовича". Партитура по солженицынской повести была создана в 2009 году по заказу Георгия Исаакяна и Пермского оперного театра. Мировой премьерой "Ивана Денисовича" в Перми дирижировал Валерий Платонов. Музыкальным руководителем московской постановки стал дирижер и пианист, сын писателя Игнат Солженицын. Постановщик - Георгий Исаакян.

    Московский спектакль Исаакяна оказался не похожим, но очень близким его пермскому "Ивану Денисовичу" - тем же ясным, правдивым тоном, той же неторопливостью и внятностью мысли, так точно соответствующими самому характеру героя солженицынского героя. Так же, как и в Перми, в своем новом спектакле режиссер не стал уходить в броский символический метафоризм и наращивать смысловые параллели, а остался на твердой солженицынской почве фактов и реалий - убийственных в своей трагичности. На Камерной сцене на расстоянии буквально вытянутой руки развернулась подробная жизнь лагерного барака с нарами, с политзаключенными в валенках и ушанках, со "шмонами", с баландой. По периметру зала - "вышки" с охраной, санчасть, железнодорожное купе, где студентки беспечно укрывают от преследования сына кулака Тюрина, лагерный санпропускник с прибывающими репрессированными, переодевающимися в безликие ватники и ушанки с нашитыми безымянными номерами заключенных. Номер Ивана Денисовича "Щ-854". В центре сцены - лагерные ворота: врата "ада", за которыми открываются белые мертвенные снега и тесные строительные мостки с понуро движущимися колоннами заключенных, строителей Соцгородка (сценография Алексея Вотякова).

    Музыка Александра Чайковского задает мерный ритм этого повседневного ада, ужас его ординарности и бесконечности: двигаясь "по кругу" и возвращаясь к однообразному "капающему" звуку синтезатора, к бесстрастному тембру электронной арфы. "Народность" иллюстрируются вихрем молдовеняски, наигрышами баяна и тремоло домры, включенных в симфонический состав. Для камерного московского спектакля композитор сделал новую редакцию партитуры, сократив состав струнных и перкуссии, но у Игната Солженицына оркестр звучит крупно и даже более плотно, чем в первоначальной пермской версии. Дирижер вывел на первый план линии партитуры, ведущие к Шостаковичу, к его обжигающему трагизму симфоний и антракту из "Леди Макбет Мценского уезда". Не только вход во второе действие "Ивана Денисовича", где заключенные "строят" Соцгородок под абсурдистскую скороговорку хора: "шлакоблоков, шлакоблоков, шлакоблоков", но и другие эпизоды звучат в гротескно-трагической оптике Шостаковича: с тяжелыми, свинцовыми накатами крещендо, поднимающимися к оглушительной звучности, с экспрессивными монологами струнных и трубы, ерническими pizzicato и жесткими, колючими рельефами фразировки. Из сложной ткани оркестрового тутти дирижер вытягивает и все аллюзии на "народные драмы" Мусоргского, на "Ивана Грозного" Прокофьева, намеренно включенных Чайковским в партитуру, и полифонические баховские фактуры, и православные духовные мотивы.

    Музыка Александра Чайковского задает мерный ритм этого повседневного ада, ужас его ординарности и бесконечности

    Чайковский и Исаакян, как авторы либретто, разбили оперу на 16 эпиздов с чеканными названиями: "Рельс. Подъем", "В санчасти", "Шмон", "Жена Шухова", "Работа", "Снова в бараке", разворачивающимися, как кадры кино. Солженицынское слово сохранилось не только в либретто, но и транслируется в электронной строке. А лагерный лексикон "Ивана Денисовича" обрел формат бойкой переклички женского и мужского хоров ("Лагерный словарь"): БУР - барак усиленного режима, Вертухай - надзиратель, Кэ-Вэ-Че - культурно-воспитательная часть, Кондей - карцер и т.д. Самое сложное в таком "аутентичном" материале - не сфальшивить, не пережать в трагизме, не увлечься "игрой" в типажи. Фальши в спектакле не случилось. Артисты "Покровского" были абсолютно естественны в солженицынском мире "дня": не только из жизни Ивана Денисовича, но и каждого заключенного,  мерно раскачивавшегося посреди снегов в понурой лагерной колонне. У Исаакяна этот страшный мир, обезличенный номерами, звучит, подобно экспрессивным филоновским полотнам, многоголосием: резким женским тембром Татарина (Виктория Преображенская), простодушным щебетом нарядных студенток (Ирина Хрулева, Александра Наношкина, Анна Семенюк), одна из которых попадет в лагерный "ад", эстетскими беседами Цезаря (Алексей Мочалов) с Х-123 (Андрей Цветков-Толбин) об Эйзенштейне и Завадском, душеспасительными речами баптиста Алешки (Михаил Яненко). Иван Денисович (Захар Ковалев) проходит свой предназначенный путь в этом мире, жестоком и человечном одновременно, достигая той силы души, когда каждый прожитый день воспринимается им как счастье. "Почти счастливый день!" - поет Шухов в финале под разрастающийся апофеозом ликующий звук оркестра. Но музыка возвращает к лагерному рефрену - тихому мерному "маятнику" арфы, бесстрастной "капели" времени, пульсу памяти. Перед Иваном Денисовичем распахиваются адские врата, открывая снежную сугробную вечность, покой и волю.

    *Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"

    Поделиться