Первая стыковка кораблей на орбите могла закончиться трагически

50 лет назад в космосе впервые произошла стыковка двух пилотируемых кораблей. 14 января 1969 года с Байконура стартовал "Союз-4" с Владимиром Шаталовым, а на следующий день - "Союз-5", на борту которого находились командир Борис Волынов, бортинженер Алексей Елисеев и инженер-исследователь Евгений Хрунов. Тогда корабли не имели переходного люка в стыковочном агрегате. Поэтому с борта на борт - через открытый космос. Но мало кто знает, что историческая стыковка могла закончиться трагически. Как все было, рассказывает дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт Борис Волынов.

Борис Волынов: 16 января корабли подошли друг к другу на расстояние ста метров. Скорость - 8 км в секунду. На расстоянии тридцати метров остановились. Зависли. Когда мы стартовали, нас просили: "Сделайте так, чтобы это увидел весь мир. Вы должны быть в поле зрения антенн советских станций наблюдения".

Глянули на Землю: находимся в районе Африки. Значит, если сейчас будем стыковаться, никто нас не увидит. У Володи (Шаталова - ред.) топливо заканчивалось. А мы с Лешей (Елисеев - ред.) думали: сколько у нас, хватит, не хватит? Он говорит: "Пока потяни, а я посчитаю". Мы "топали", удерживая тридцать метров между кораблями, "на руках" - от Африки до нашего Крыма. Когда появилась связь и телекартинка, нам сказали: "Все, ребята, можно!"

Мы обрадованно состыковались: плавненько, аккуратненько, у всех на глазах. То, что просили, все сделали!

А как переходили космонавты?

Борис Волынов: Оба корабля после стыковки были завязаны в единое целое по энергетике. Получилась первая экспериментальная космическая станция. Расскажу маленький эпизод. Когда Леша и Женька (Елисеев и Хрунов - ред.) одели скафандры, я помогал им, запустил ранцы. Они смотрели, контролировали. Для того чтобы проверить, как работает скафандр, надо сбросить давление.

Я без скафандра, поэтому ухожу в спускаемый аппарат, закрываю герметично люк. Они остаются, а я немного сбрасываю давление. И слежу: у меня на приборах - медицинские параметры космонавтов. Все нормально. Дальше сообщаю по радио: открываю люк к выходу. Нажимаю кнопку, люк пошел, механизм работает. И как подскочили пульс и давление у моих мальчиков! Как будто они пробежали стометровку.

Ступить из корабля в пустоту было психологически непросто?

Борис Волынов: Было много эмоций. Особенно когда крышка люка начала открываться. За ней - космос. До этого, нужно подчеркнуть, было две неудачи. Это тоже держали в голове. После перехода космонавты остались на корабле Шаталова. Потом вместе вернулись на Землю. А я сутки еще летал.

Кстати, Хрунов и Елисеев стали первыми в истории космическими почтальонами: передали Шаталову письма, телеграммы, газеты. Рассказывают, даже специально был сделан штемпель "Земля-Космос". Это сохранилось?

Борис Волынов: Думаю, сохранилось у кого-то.

Насколько я знаю, ту сложнейшую операцию должны были провести еще раньше, когда летал Владимир Комаров?

Борис Волынов: Да. Там был план абсолютно наш. Но все с самого начала пошло не так. Когда корабль Комарова вышел на орбиту, левая солнечная батарея не открылась. Все ясно: энергии не хватает, несколько неверно работающих систем и т.д. Второй корабль решили не пускать. А у Комарова во время посадки с парашютной системой все кончилось гибелью.

Я участвовал в расследовании. Информации никакой не осталось. И мы гадали по положению тела, что там происходило. Потом конструкторы решили сделать магнитофон, который писал бы все "на проволочку". Вроде "черного ящика" в самолетах. И даже при пожаре информация сохранялась. Этот магнитофон при спуске как раз находился у меня над левым плечом.

Кстати, вы полетели, когда конструкторы решили: можно летать без скафандров?

Борис Волынов: В "Востоке" отказались от катапульты, чтобы разместить трех космонавтов. Но ведь надо было найти способ, как это сделать, какие должны быть кресла, чтобы выдержать удар 5 метров в секунду при посадке. Мы участвовали в эксперименте вместе с Комаровым.
Отпиливали четвертушку от спускаемого аппарата, на нем укладывались плиты из свинца, чтобы сымитировать вес. На эту площадку устанавливалась ферма, а на нее - сиденье. Укладывался человек. Конструкция поднималась, а потом - свободное падение. Удар на бетонную подушку. Все обрывалось внутри. Но, слава богу, у нас закончилось благополучно. Хотя у некоторых испытателей трещали позвонки.

Цель эксперимента была как раз - сымитировать скорость посадки аппарата 5 метров в секунду.

Борис Валентинович, но вы при приземлении тоже чуть не погибли?

Борис Волынов: Мне дали телефонограмму: проверить перед запуском двигателя, правильно ли стоит корабль относительно Земли. Я должен был видеть движущиеся ориентиры, чтобы не запустить двигатель на разгон против вектора скорости. Иначе бы ушел на другую орбиту. Приходит время запуска, смотрю в оптический прибор, а на Земле - ночь. Кромешная тьма. Ошиблись в расчете. Куда запускать двигатель? Неизвестно. Всю автоматическую программу выключил. На Земле решили, что я уже сажусь: "Байкал, привет!" Я говорю: "Вырубил всю программу". - "А что?" - "Ночь, непонятно, абсолютно ноль". - "Елки-палки, извини, Байкал. Теперь вручную, сам".

Крутнул вручную, включил, поехали. Все как по писаному, до миллиметрика. А через шесть секунд после работы двигателя идет команда на разделение. Бах! Была такая взрывная волна, что крышка люка приоткрылась и захлопнулась, я даже видел зазор. Слава богу, здесь обошлось.
А вот приборный агрегат, солнечные батареи и двигательная установка не отделились. Когда я увидел антенну - она располагается на солнечной батарее, понял: дальше будет примерно как у Комарова.

Что получилось?

Борис Волынов: Спускаемый аппарат овальный, у него есть днище, наиболее защищенная часть. Он должен идти по вектору скорости, но не идет. Почему? Потому что сзади еще приборный агрегат и солнечные батареи. Солнечные батареи работают как крылышки. А как известно, ворона вперед хвостом не летает.

Аппарат переворачивает. Автоматика понимает, что это неправильно: его снова переворачивает. Он раскручивается. Я даже мерил скорость вращения относительно горизонта - засекал на секундомере.

Можно погибнуть. А вы скорость меряете?

Борис Волынов: Я же участвовал в расследовании гибели Комарова. Я знал, что нужно испытателям, конструкторам. Поэтому из ситуации надо было выжать все что можно. Что я и делал. Все писал на магнитофон. Повезло в одном: крутиться-то аппарат крутился, но одновременно нагревались баки со стартовым топливом. Взрыв! И три тонны спускаемого аппарата наконец отделились.

Но, понятно, никакой ориентации. Корабль кувыркается: голова - ноги, голова - ноги… Картина в иллюминаторе еще та: розовые жгуты раскаленного газа. Кругом - плазма. Металл на глазах становится мягким, как тряпочка, жидким, исчезает... Так продолжалось длительное время.

С Землей связь была?

Борис Волынов: Нет, антенны сгорели. Повезло, что открылся парашют. Но удар при приземлении был настолько жесткий, что магнитофон оторвало, и он, как снаряд, мимо ног моих пролетел. Стекляшки посыпались.

Сильный удар в районе челюсти, перелом костей зубов. Потом лежал в Бурденко.

Это был первый в истории баллистический спуск?

Борис Волынов: Это аварийный спуск.

Как вы восстанавливались?

Борис Волынов: Я еще месяца два во сне все в аварию попадал.

Корабль кувыркается. Картина в иллюминаторе: розовые жгуты раскаленного газа. Кругом - плазма. Металл на глазах становится мягким, как тряпочка, жидким, исчезает...

Вы не просто остались в отряде, командиром слушателей отряда космонавтов, но через семь лет еще раз слетали в космос?

Борис Волынов: Ушел из отряда в 1990 году. А пришел туда вместе с Гагариным в 60-м. Ровно тридцать лет работал в отряде. Из гагаринского набора сегодня нас осталось трое.

Вы уникальные пенсионеры. Сколько вы можете будущим космонавтам дать в плане наставничества!

Борис Волынов: Но сейчас особо не приглашают. Когда приглашают, я иду. Вот получил приглашение выступить в Центре подготовки космонавтов. Хорошо, приду и выступлю.