На российские экраны выходит "Новая жизнь Аманды"

Лента "Новая жизнь Аманды" (в оригинале просто "Аманда") явилась в ореоле престижных наград - приза венецианской программы "Горизонты" и Гран-при международного фестиваля в Токио. Это обеспечило высокие ожидания публики; фильм их оправдает только частично.

По композиции все сделано по законам катастрофического жанра: первая половина картины - экспозиция, где герои становятся нам родными и за них можно переживать; и вторая - катастрофа и ее раны, физические и душевные. Только в данном случае родным нам становится весь открытый миру Париж, а в судьбе и душевном состоянии героев этой драмы, как в капле воды, отразилось смятение и горе парижан, для которых родной город стал необратимо другим - опасным, даже враждебным. Отсюда особая роль, отведенная прекрасному Парижу: мы не устаем им любоваться, впитывать его воздух, слушать его пульс, в котором уже угадываются тревожные перебои.

Дэвид Сорель - 24-летний парижанин, живет безоблачной жизнью смазливого парня, у которого все лучшее - еще впереди. А пока он подрабатывает обрезкой деревьев в парках, встречает гостей агентства по найму жилья для туристов - подобия Airnb, гоняет по Парижу на велосипеде, флиртует с девушками и помогает сестрице Сандрин (Офелия Колб) - матери-одиночке - воспитывать семилетнюю Аманду. В пространной экспозиции фильма главная нота - разлитые по кадру добросердечность, любовь к родным и всем встречным, знакомым и незнакомым, братские поцелуи и дружеские объятия. Это ощущение единой человеческой семьи - лучшее, что есть в картине режиссера Микаэля Херса.

Все в одночасье меняется, когда, спеша на свидание с сестрой, Дэвид внезапно натыкается на окровавленные тела, разбросанные по зелени парка. Мельком, без натурализма показанный в фильме теракт не имеет ничего общего с конкретными парижскими трагедиями, заполнявшими первые полосы газет, кроме катастрофических последствий для родных и близких погибших. Мы просто знаем: Сандрин больше нет, ее не увидим ни мы, ни маленькая Аманда, которой Дэвид не сразу решается сказать о случившемся. И понимаем: он теперь единственный близкий малышке человек, на него рухнуло бремя забот о девочке.

И начинается размеренная, тщательная в деталях и по тону, почти бесстрастная история о том, как эти двое пытаются выжить в изменившемся мире. Как Дэвид - сам еще вчерашний подросток - переходит от жизни беззаботной к жизни, переполненной неразрешимыми проблемами. Как ищет дорогу к доверию осиротевшей племянницы, у которой характер не подарок. И как воссоединится давно распавшаяся семья: оба поедут в Лондон к матери-бабушке, которая когда-то бросила Дэвида (в этой роли Грета Скакки). Лондон в видении автора уже не столь поэтичен, но тоже прекрасен, и мы неизбежно вспомним, что и британскую столицу сотрясают теракты. И хотя Лондон с его Уимблдонским теннисным турниром принесет героям умиротворение, оно тоже тревожно и хрупко. Впрочем, эпизод, когда точно посланный мяч обратит беспросветное отчаяние в лучезарный смех, кажется не задуманной авторами кульминацией, а наивностью, обращающей взрослую угрозу в детскую погремушку.

Самое страшное в фильме - ледяное спокойствие наблюдателя

На роль Дэвида приглашен новый суперстар французского кино, его новый то ли Жерар Филип, то ли Ален Делон - 25-летний Венсан Лакост. Выбор актера мне кажется ошибочным: он слишком упоен собой. Поэтому и отчаяние, и рыдания Дэвида выглядят натужными и наигранными: это явно не его амплуа. Как ни странно, лишена детского обаяния исполнительница роли Аманды Изор Мюльтрие - ее облик и реакции напоминают о типе enfant terrible более, чем о попавшем в беду ребенке.

Рассчитанный на сильные чувства фильм Микаэля Херса удивляет размеренностью метронома, и хотя герой много рыдает, у режиссера глаза остаются сухими, и - у нас тоже. Как Херсу удалось снять столь меланхоличный фильм на столь эмоционально взвинченную тему - тайна его мастерства.

Возможно, это ледяное спокойствие наблюдателя - и есть самое страшное в фильме: оно говорит о необратимых изменениях в психике человечества эпохи новых религиозных войн. Но такая отстраненность взгляда годилась бы в том случае, если бы мы были марсианами, наблюдающими в телескоп агонию еще недавно теплой планеты. А потом вернулись бы к своему марсианскому уюту с чашкой марсианского кофе.