Художник Наседкин представил выставку "Нефть: личная история"

В то время как дамы приятные во всех отношениях купаются в ванне с нефтью, не забывая сделать селфи и выложить снимок в Facebook, в то время, как полмира стоит на ушах, потому что нефтяные резервуары в аравийской пустыне заполыхали после атаки дронов, в то время, как котировки цен на нефть ползут вверх, а политологи обсуждают перспективы перерастания политического кризиса в военный, художник Николай Наседкин открывает выставку в 38-м зале Новой Третьяковки под названием "Нефть: личная история".

Нет, Николай Наседкин нефть не добывает, он ею не торгует. Он ее не перерабатывает. Он… нефтью пишет. Точнее, нефтяной смесью, битумом, уайт-спиритом. История с нефтью для Наседкина началась в 2004 году, когда он попробовал писать нефтью монументальные орнаменты. Мало того, что пришлось писать в маске (от добавленного для вязкости строительного лака не спасал даже респиратор), нефть растекалась, сохла несколько дней, пол скользил… Словом, материал - даром, что в переводе oil, - на масло мало похож. "Орнаменты", показанные в 2005 году в Крокин галерее в рамках параллельной программы 1-й Московской биеннале, запомнились сцеплением "сырья" и архаики орнаментальных мотивов…

Личной историей выбор материала стал для художника позже. Тогда, когда стало понятно, что черный - излюбленный брутальный цвет Наседкина при использовании нефти обретает теплоту оттенков, сохраняет прозрачность и способность пропускать свет, а не поглощать его. Кроме того, нефть, казалось, отлично годится для монументальных росписей. А непредсказуемость красочных "потоков" выглядела отзвуком таинственной жизни недр, мостиком между органикой природы и органикой искусства. Так появилась огромная "Пашня", с лучами белого, взрывающего черноту плоскости. А рядом - огромный, во всю высоту стены, металлический лист с погнутыми краями. При виде него ни "Черный квадрат", ни Малевич не вспоминаются ни разу. Не супрематический космос - тяжкая стихия земли, неуступчивая и всепоглощающая. Металл и нефть в этой "Русской стене" выглядят не манной небесной, а черным занавесом, упавшим перед зрителями неведомого спектакля, идущего по нездешним законам.

Но нефть помимо живописных свойств богата и на символические ассоциации. Это слово задает живописной работе целый веер значений, которые, если воспользоваться выражением Мандельштама, "торчат из него в разные стороны, а не устремляются в одну официальную точку". Нефть - кровь экономики, черное золото, нефтяная игла... И если топить печку нефтью все равно что топить ассигнациями, то писать нефтью - все равно что расписываться кровью… Образы, связанные с нефтью, всегда амбивалентны: богатство и зависимость, траур черного и блеск золота, недра земли - и индустриальные технологии, почва, гарантирующая жизнь биосистем, и бурение скважин в глубь земли…

Полотна, которые можно увидеть в Новой Третьяковке, приходилось писать в маске: респиратор не спасает

Этот противоречивый шлейф ассоциаций Николай Наседкин и разворачивает, выстраивая на выставке целый ряд рифм. Монументальная "Пашня", написанная на листах картона, отзывается в таких же колоннах, придавая выставке эпический размах. Блеск нефти на железе "Русской стены" своей экспрессивностью контрастирует с аккуратно процарапанным по черному абрисом кремлевской стены и мавзолея на картине "Красная площадь". Темные плоскости огромных работ встречаются с белыми листками из путевого блокнотика, где шариковой ручкой нарисованы сопки вокруг бухты Нагаева, маленькая лодка и далекий горизонт. Хромовые сапоги художника, уложенные в ящик, прибитый к стене "мастерской", - не столько ready made, сколько знак авторства, призванный засвидетельствовать пройденный путь - от родной деревни Алешки в Воронежской области до магаданских сопок. Это сопряжение усиливается другой параллелью: карандашный пейзаж родного села (из собрания Третьяковской галереи) рядом с резкими экспрессионистскими портретами Варлама Шаламова.

Несмотря на сладкое слово "нефть" в названии, главное все же не оно, а уточнение "Личная история". Оно, это уточнение, обещает лирический поворот. И он является в портрете "Деда Егора" (1988) и недавних портретах родни в полный рост, сделанных резко, динамично на крафтовой бумаге. Они не вместе - каждый наособицу. Не столько стоят, сколько предстоят. Лица не очень различимы, но крестьянская стать фигур очевидна. Эти экспрессивные портреты в рост выглядят монументальными, но жесткая оберточная бумага - тот еще материал для вечности.

Остается надежда на видеокамеру - фильм "Родня" призван запечатлеть возвращение автора в родные места. Но возвращаться особо некуда. Дома деда, раскулаченного еще в 1930-е, давно нет. Дом отца продан. Да и из когда-то большой родни не каждый рад встрече. Кладбище и скифский курган молчаливо хранят прошлое. И еще пейзаж.

Получается, земля - точка встречи и прощания. Место, где природа и история равно оставляют след. Выставка Николая Наседкина эти следы и пытается закрепить. Словно делает зарубки на память.