"22 июня 1941 года. Мне не верилось, что я иду по улицам Берлина. Сумбур чувств и неизвестность…"

Если перечислить большие города, в которых он был или через которые проезжал с июня 1941 по май 1945, то получится так: Ленинград - Берлин - Мюнхен (концлагерь Дахау) - Вена - Прага - Белград - София - Стамбул - Эрзерум - Ленинакан - Москва - Ленинград - Свердловск - Ижевск - Москва. И только в 1946 году он смог наконец вернуться в Ленинград.

Петербургский филиал "РГ" подготовил выставку "Метрострой. Война. Блокада. История одной судьбы", посвященную Павлу Тюменеву. А продюсерская компания "ПМГ" и студия "Телеинвест" - документальный фильм "Номер 715: из Дахау в блокаду".

От военного времени остались не только документы той поры, в том числе справка 1941 года о том, что он действительно был в июне в Берлине, телеграмма на латинице, посланная им в начале командировки супруге в Ленинград, справка из изолятора теплохода "Сванетия" (советские командированные, возвращаясь из Германии в СССР через Стамбул, жили на этом судне во время пребывания на берегах Босфора), пропуск для прохода по блокадному городу в ночное время, справка об эвакуации 1942 года, переписка между бабушкой и дедушкой (дедушка в 1942 году был эвакуирован из Ленинграда, бабушка осталась в городе) - со штампами военной цензуры. В квартире осталась печь, которую топили в блокаду (печь была и до войны, на ней готовили), проем в стене, в котором прятались во время налетов, керосиновая лампа, освещавшая помещение (если удавалось достать керосин).

Самое главное - остались подробные записи дедушки о том времени, когда смерть и жизнь настолько тесно переплелись между собой, что было неизвестно по какую сторону невидимой грани окажешься в следующую минуту.

Отрывки из записей Павла Васильевича Тюменева,

конструктора КБ ленинградского завода "Красный металлист", на котором он и проработал до выхода на пенсию

"В конце января или начале февраля 1941 года главный конструктор Антон Родкевич сообщил мне такую новость, о которой я не думал и не предполагал. Он сказал мне: "Павлуша (так он меня называл в неофициальном разговоре), ты едешь за границу, в Германию". Добавил, что все решено. Для меня сообщение стало такой неожиданностью, что сразу не мог ничего ответить".

В Берлин через Польшу

"9 июня 1941 года я в числе небольшой группы выехал в Германию в распоряжение Торгпредства СССР в Берлине… Когда поезд подошел к перрону вокзала Варшавы и мы ненадолго вышли из вагона, перед нами предстала страшная картина: район, прилегающий к вокзалу, лежал в руинах. С тяжестью на сердце мы вернулись обратно в вагон".

"Поезд въехал на территорию Германии. От увиденного защемило сердце. В нашу сторону, на восток, двигались немецкий войска. Шли эшелоны с военной техникой. На опушках леса и лужайках стояли цистерны горючего для танков, самолетов и другой техники. Со взлетных временных площадок поднимались и опускались военные самолеты. Было четко и ясно видно: идет концентрация войск все ближе к нашим границам.

Мы ехали навстречу надвигающейся войне. Невольно напрашивается вопрос: почему наши люди приезжали в служебные командировки в Германию, даже с семьями, накануне войны? В дальнейшем я познакомился с профессором Ивановского политехнического института, который прилетел самолетом в Берлин 21 июня и даже не успел сходить на работу. Утром 22 июня его арестовало гестапо. А Германия уже не посылала своих граждан в СССР. Именно поэтому число наших граждан в Германии оказалось к началу войны более чем на порядок больше, чем граждан Германии в СССР.

Думаю, направление в командировку вплоть до начала войны - подтверждение того, что советского правительство старалось предотвратить войну, оттянуть как можно дольше столкновение.

На одной из станций нас приветствовали дети. Они не махали руками, как это делается повсюду, а использовали нацистские приветствия. Вскидывали правую руку и кричали "Хайль Гитлер!". Самые маленькие, сидящие на руках у матерей, только поднимали руку. В дальнейшем, когда мы в июле возвращались назад, дети тоже пытались нас приветствовать, но взрослые не давали, били их по рукам".

"По прибытии в Берлин нас устроили в частный пансион, находящийся недалеко от Торгпредства. Погода была очень хорошая, все цвело. В один из выходных мы сходили в Зоологический сад. По вечерам Берлин погружался в темноту, действовали строгие правила светомаскировки, жалюзи на окнах опускали, а над городом патрулировали самолеты. Рассказывали, что в апреле город подвергался сильным бомбардировкам английской авиацией, но во время нашего пребывания мы ни разу не слышали сигнала воздушной тревоги".

22 июня

"Суббота 21 июня была коротким рабочим днем. Мы составили план действий на 22 июня: хотели продолжить знакомство с городом.

Утром двадцать второго (мы еще ничего не знали) вызвали горничную, чтобы она сварила для нас кофе и яйца. По ее взволнованному состоянию было видно: случилось неладное. Она произнесла: "Между Германией и Советской Россией война". И сразу заплакала: "Безумец (она имела в виду Гитлера) пошел войной на русских". Она сообщила, что ее муж погиб в Норвегии в 1940 году, и теперь она не может слышать слово "война".

Я был в состоянии шока. На лице выступил холодный пот. Что теперь делать? Куда уходить? Наверняка советское посольство и торгпредство под контролем немцев, а дипломатических документов у нас нет. Оставался "Советский дом" (русский клуб), куда мы направились, надеясь узнать хоть что-то. Решили идти в одних летних костюмах, не взяли даже летнего пальто, о чем потом пожалели. Попрощавшись с хозяйкой и горничной, мы ушли".

Дедушка считал, что тот факт, что их не арестовали рано утром, говорит о том, что хозяева пансиона не сообщили в гестапо, что у них живут русские. Арестовали их уже в "Советском доме" и отправили в гестапо. К тому времени туда уже привезли других советских граждан, а также русских эмигрантов. Здесь дедушка встретил бывшего профессора Киевской духовной академии, бывшего крупного московского домовладельца, бывшего военнопленного Первой мировой.

"К полудню солнце так разогрело воздух, что стало очень жарко. Нас мучила жажда и мы попросили у немцев холодной воды. Вместо воды нас заставили заполнять большие бланки-анкеты со множеством вопросов. Бланки были напечатаны типографским способом, то есть готовились заранее".

Лагерь

"Поздно вечером 22 июня во дворе гестапо скопилось такое большое количество русских людей, что мы могли стоять только вплотную друг к другу. Поздно вечером нас отвезли в концлагерь Дахау". О том, что концлагерь назывался именно Дахау, дедушка узнал уже в мирное время, из публикации в газете. Там были и фотографии.

"Наши специалисты оказались первыми русскими пленными. Правда, по соседству располагались бараки с французами, но Франция уже давно была оккупирована гитлеровскими войсками. Русских женщин (жен наших работников, переводчиц, секретарей, персонал столовых) поселили в отдельном бараке.

Каждому указали место на нарах (барак был рассчитан на 500 человек). Мы, уставшие от всех переживаний за день, без еды и питья, легли в одежде. В голове был сумбур, как в калейдоскопе, одни мысли и думы налезали на другие. Вместо сна - кратковременное оцепенение, и снова хоровод мыслей.

Утром нам велели построиться у барака. Каждому из нас выдали по тяжелой фаянсовой миске, а также кружку и ложку. Каждый человек, оказавшийся в лагере, лишался имени и фамилии, ему присваивался номер. Все без исключения были обязаны постоянно носить на шее железный кружок, который висел на шнурке. Я стал номером 715. Согласно номерам мы были обязаны выстраиваться (по группам) возле своих бараков для утренней и вечерней проверок и других сообщений начальства лагеря. Иногда в ночное время приходили патрули в сопровождении злых собак, которых крепко держали на поводках. Разъяренные собаки были готовы наброситься на людей".

"Со второго дня нашего пребывания началось психологическое воздействие. На территории лагеря, на столбах, висели мощные динамики, через которые передавали военные сводки. Их чередовали с победными маршами и другой веселой музыкой. В лагере был установлен большой деревянный щит, на котором висела большая карта. На ней отмечалось продвижение немецких войск".

Об одной из утренних проверок дедушка рассказал особо.

"Мы построились в порядке номеров. В числе проверяющих была переводчица - молодая женщина в форме гестапо. Она обошла вдоль всего ряда наших товарищей, вглядываясь в них, затем на обратном пути ее взгляд остановился на мне. Она в упор смотрела на меня минут десять. Она мне ничего не сказала, но и я не произнес ни одного слова. Что она хотела прочесть на моем лице - только могу догадываться. Может, она ждала, чтобы я сделал выброс правой руки и произнес "Хайль Гитлер!", тем самым давая согласие перейти на их сторону. Или же она ждала, что я не выдержу ее взгляда и оскорблю ее и буду тогда расстрелян".

"...Даже в концлагере чувствовалось: немцы - народ расчетливый, хозяйственный. Вот пример. В первые дни пребывания мы не ели бурду, приготовленную из конских голов, выливая "обед" в деревянные бачки для отходов (наши сотрудники смогли захватить с собой несколько банок консервов - ими поначалу и питались). Как-то немцы обнаружили, что в бачок попала железная банка из-под консервов. Вот этот мелкий факт явился поводом для внеочередного построения. Начальник лагеря строго предупредил нас, заметив, что "свиньи железа не едят".

Дедушке, насколько я помню, было неловко за то, что, хотя группа советских командированных и была в концлагере, всех ужасов его им, к счастью, не суждено было испытать. Немцы цинично заявляли: "Мы из вас никого не расстреляли". Впрочем, такая "неприкосновенность", связанная с тем, что в СССР оставались немецкие командировочные и шли переговоры об обмене, не освободила от тщательного осмотра на предмет поиска евреев. К счастью, в бараке, где был дедушка, их не оказалось.

"Мы были уверены, что переговоры о нашем освобождении ведутся, что советское правительство нас не забыло. Наша судьба зависела от одного: подпишут или нет соглашение об обмене советских подданных на немцев, находящихся в СССР"

Переговоры действительно велись. Немцы предлагали обмен по принципу "один на одного". Но советское правительство все-таки настояло на обмене "всех на всех". В Дахау снова подогнали автобусы, посадили в них командированных (предварительно каждый должен был сдать ложку, кружку, миску и железный кружок с номером), выдали сухой паек, состоящий из черствого хлеба, куска колбасы (дедушка называет ее эрзац-колбасой) и почему-то двух пачек советских папирос "Казбек". В Берлине посадили в специальный охраняемый поезд.

Долгая дорога к дому

Путь домой был долгим. Ехали через Вену, Прагу, Белград, Софию, Стамбул, Эрзерум. Из Эрзерума прибыли в Ленинакан, оттуда в Москву и затем в Ленинград. Дорога заняла больше месяца.

В Берлине командированных посадили в поезд. Как пишет дедушка, "Каждое купе вагона было рассчитано на 8 сидячих мест. Чтобы один прилег, трое должны были стоять. От длительного сидения ноги стали распухать, очень болели, а просто походить по вагону не разрешалось. Только до туалета и обратно.

Эсэсовцы выдавали в день по куску хлеба и колбасы. Воды не давали вообще, даже холодной. Если очень хотелось пить, шел в туалет, карабкаясь, влезал к бачку и пил из него воду".

"Когда покидали Дахау, нам выдали папиросы "Казбек". Я не курил, и в дальнейшем кинул их пражским железнодорожникам. Они жестами выражали благодарность".

Очень хорошо отнеслись к советским гражданам в Болгарии и Турции. В Стамбуле командированных поселили на советском теплоходе "Сванетия" (об этом у дедушки остались только хорошие воспоминания, а также справка, о том, что попал из-за плохого самочувствия в изолятор).

3 августа командированные прибыли в Москву, 8 августа дедушка вернулся в Ленинград. Оставался ровно месяц до начала блокады… В Ленинграде его ждала супруга Антонина, певица хора Кировского театра. Она не эвакуировалась с театром, так как сначала ничего не знала о судьбе мужа, а когда он вернулся, не смогла его, уже истощенного пребыванием в немецком плену и долгой дорогой домой, оставить одного.