Тирсен приезжал к нам в страну уже второй раз - его первый, двухлетней давности визит был подверстан к кинопремьере и проходил куда помпезнее, чем нынешний: в нарядном Театре им. Моссовета с маэстро выступил его маленький оркестр, на концерт которого зазывали афиши, развешанные по всему городу. Сейчас Тирсен приехал в компании всего двух музыкантов и выступать отправился в тесноватый зал, отделанный ДСП и плюшем угрюмых расцветок. Приехал, чтобы представить свой новый саундтрек, на сей раз - к ностальгической ленте немца Вольфганга Беккера "Гудбай, Ленин", ставшей одним из чемпионов российского кинопроката этой осени.
Если толковать музыку Тирсена в самых простых понятиях, то это удачное применение традиционных для Франции (и в первую очередь Бретани - Тирсен родом именно оттуда) инструментов (аккордеона, бандонеона, фортепиано) и мотивов (вальсы и т.п.) в простых повторяющихся пассажах, где развитие мелодии достигается отклонением от темы в одной или двух нотах. Подобный "популярный минимализм" прививал российскому слушателю Алексей Айги со своим ансамблем "4"33"" - кстати, именно ему доверили "разогрев" Тирсена во время его первого приезда. Но если в сочинениях российского музыканта живет фирменный холод эспериментаторства, то музыка Тирсена последних времен - это сплошной пир болезненной сентиментальности, ванильная ностальгия и пахнущая розовым маслом меланхолия. В школе, к которой принадлежит Тирсен, есть по крайней мере один учитель и еще один ученик - учителя зовут Паскаль Комелад, а ученика - Пьер Бастьен. Последний - выдумщик и чудак - соорудил оркестр из игрушечных моторчиков и молоточков, который исполняет тихую потайную музыку "городка в табакерке"; на произведения его наставника Комелада минорные звуковые вирши Тирсена похожи как две капли воды. Алексей Айги, кстати, водит дружбу со всеми тремя, но у него, по крайней мере, достает такта не "вдохновляться" своими товарищами по музыкальному закутку с такой наглой уверенностью, с которой это делает его коллега из Бретани.
На сцене одетый в повседневные рубашку и джинсы Тирсен выглядит довольно странно - как человек, который вышел на лестницу починить сгоревший электрощиток и невесть почему оказавшийся на виду у сотен зрителей. Переходя по кругу от инструмента к инструменту - фортепиано, аккордеон, скрипка, электрогитара, ксилофон (на нем маэстро играл смычком, извлекая "бутылочный" звук) и детское пианино, композитор несколько раз за вечер перетасовал свои ипостаси: вот он играет забойный, почти трэшевый рифф на скрипке, вот грустит у рояля, вот вальсирует пальцами по клавишам или кнопкам аккордеона, а затем - рисует сумрачные звуковые полотна с помощью электрогитары и аккомпаниаторов. От очередной смены музыкальных блюд каждый раз странное ощущение - как будто попеременно играют пять разных музыкантов, друг с другом незнакомых. Наименее удачно у Тирсена выходило пение - его слабый, нетренированный и неверный голос вовсе не нуждался в настолько публичном обнажении. При полном медитативно-молчаливом отсутствии какого-либо общения с залом сыгранные тирсеновским трио композиции (зачастую очень динамичные) отчаянно диссонировали с их полуживой сценической энергетикой, как будто кто-то умер, а играть все равно надо, потому как уплочено.
Слово "Амели" Тирсен, видно, не может даже слышать спокойно - за весь концерт знакомые по фильму мелодии удалось услышать раза три: все остальное время было отдано набору из совсем старых и совсем новых песен. Что странно: ведь его последняя запись - саундтрек "Гудбай, Ленин" (несмотря на то, что композитор клянется, что писал музыку специально для фильма, а не заимствовал со своих предыдущих альбомов) - не что иное как косметическая перелицовка тем из "Амели" под нужды нового киносюжета. В отличие от своих товарищей Бастьена и Комелада, пользующихся в кругах любителей современной музыки заслуженной репутацией гуру, Тирсен сделал ставку на массовый успех и сопутствующие ему медь труб и звон монет; продал тайную, масонскую сочинительскую методу за успех у обывателя, любящего потешить собственную ностальгию. И в его же, обывателя, глазах хочет казаться артистом "не для всех", элитарным экспериментатором - и именно здесь просчитывается. Комелад, который не издавал ничего нового уже три года, будет и дальше молчать, как Селинджер, Бастьен будет собирать аншлаги в небольших клубах. А Тирсену останется вечно ошиваться в усталом и скучном киношном закулисье, чтобы подверстывать свои изделия под шум очередной громкой кинопремьеры и стричь купоны с чужих достижений.