Документальное кино научило ее быть внимательной к каждому проявлению жизни, любить каждую малость в ней и слезами обливаться не над вымыслом, а над реальным сюжетом времени. Она научилась охотиться за мгновением и не столько выстраивать, сколько терпеливо поджидать каждый свой кадр.
Сюжет "Времени жатвы" сойдет за политический анекдот: женщина-комбайнер выбилась в победители соцсоревнования, и ее наградили. Она мечтала о дефицитном ситце, но работала слишком хорошо, и ситец достался другим комбайнерам, похуже. А самой лучшей дали самое дорогое - переходящее Красное знамя.
Знамя теперь стоит в красном углу, и его охотно едят мыши. Мобилизовали на атас кошку, но мышей не стало меньше, и все свободное время ударницы соцтруда уходит на штопку знамени.
Никому не нужная награда в углу как сущее проклятие. Более емкого образа оторванной от человека идеологии я в кино не припомню. Но это лишь моя вольная ассоциация, а в фильме ее никто не навязывает. Здесь зритель, как участник жизни, волен выносить свои суждения и приговоры, а кино счастливо обходится без деклараций и публицистики. Оно не стилизует наши нищие 50-е с неким умыслом - оно просто в них возвращает.
Снимались люди из реальной чувашской деревни. Только в роли комбайнера Тоси Гусевой - профессиональная актриса Людмила Моторная. Ее мужа-инвалида играет Вячеслав Батраков. Это уже реальный инвалид, у него нет обеих ног, он сидит на тележке с подшипниками и так передвигается. Но ущербности от него не дождетесь: мускулистый атлет, может показать силовую акробатику, и его герой хоть и на роликах, но большой ходок. Есть еще два сына, от лица младшего идет рассказ.
Так возникает важный ракурс: что бы ни происходило, а взгляд на мир детский, изумленный, радующийся каждой травинке, каждой божьей твари - хоть красноклювой гусыне, хоть краснолапой мышке, хоть новым ногам для папы. Родная деревня, поле, двор - огромный космос, и детство принимает этот космос таким, какой есть, - не знает другой жизни и другого счастья. Здесь все - данность, единственно возможное. Природно философский взгляд, свободный от надрывности и комплексов. "Мы не знали своей нищеты, и в этом было наше счастье", - сказал кто-то о советском прошлом.
А люди гибнут. Омертвела Тося - у рулевой колхозных полей с ее ударным трудом и тревогами за тающее, как шагреневая кожа, знамя уже нет сил на собственно жизнь. И муж ее помер - он мог жить без ног, но не смог без любви. В конце мы узнаем, что старшего сына Ивана зарезали в пьяной драке, а младшего нечаянно подстрелили свои в Афгане, и он теперь говорит с нами с того света. Все темно и беспросветно? Да нет же. Круговорот жизней вписан в круговорот природы, в закаты и рассветы, в туманы и печально прекрасные деревенские дали. Это наше прошлое, это наши жизни, от которых, любя, не хочет отречься автор фильма.
К финалу эти прекрасные дали застроят многоэтажками наступающего города. Сундук, заклеенный плакатами с зовущим к счастью Сталиным, а также полусъеденное знамя новые люди выбросят в мусорный бак. И покажется в этот миг, что вместе с ним выбросили на свалку жизнь, прожитую целой страной.
Но и это сугубо мои ассоциации, а другой зритель волен думать иначе. Никто никому ничего не навязывает, нам просто дали немного пожить в иной России, которая реальней нынешней, виртуальной. И только однажды Марина Разбежкина позволит себе прямой публицистический выпад. Кадр Тоси за штурвалом комбайна композиционно напомнит кадры с белозубой Мариной Ладыниной - но с них словно содрали официальное ликование. И хорошую песню "Я другой такой страны не знаю..." Тося поет так остервенело, словно зубную боль заговаривает.
В этой художественной картине весь опыт документального кино. А когда понадобится, режиссер попросит поэта-оператора Ирину Уральскую снять комбайн точно так, как в киножурнале "Новости дня". В этом фильме важно, как летит шмель, как заходит солнце, как пьет гусыня и с какой несыгранной нежностью прижмется лбом к хозяйке коза. Здесь уравнена в правах каждая деталь, потому что из всего этого и соткана по-российски скупая, но ничем более не заменимая жизнь.