Акунин, Брэдбери и Козлов

Борис Акунин,
Григорий Чхартишвили.

Кладбищенские истории.
1999 - 2004. М.: КоЛибри, 2004.

Новая книга Акунина - печальна, но вовсе не из-за "похоронной" темы. В лучших детективных традициях припасем развязку к финалу и перейдем к устройству "Кладбищенских историй".

Книга делится на шесть глав, каждая из которых распадается надвое: за путевым очерком об одном из кладбищ мира известного япониста Григория Чхартишвили следует детективная новелла его литературного двойника Бориса Акунина. Чхартишвили рассказывает о старом Донском кладбище в Москве, Хайгетском в Лондоне, Пер-Лашез в Париже, Иностранном в Иокогаме, Грин-Вуд в Нью-Йорке и иерусалимском на Масличной горе. Действие новелл разворачивается в тех же окрестностях.

Спокойный тон туриста, любителя уединенных прогулок по "островкам сгустившегося и застоявшегося времени", философствующего о культурных отличиях в отношении народов к смерти, уступает место напряженной детективной интриге. "Островки", по которым движется Акунин, в общем предсказуемы, писатель перебирает старые человеческие сказки, окружавшие кладбища столетиями: восставший из могилы призрак, поцелуй женщины-паука, или кого-то в этом роде, страшная месть мертвецов за нарушение их покоя, наконец, вампир, роль которого в книге довольно смешно исполняет Карл Маркс. Правда, набор кладбищенских мифологем столь ограничен, что даже на шесть историй их не хватает: мотив "смертельного поцелуя" обыгрывается в книге дважды - в британской и американской истории.

В японской новелле появляется всеобщий любимец Эраст Фандорин и только подтверждает очевидную истину: Акунин вовремя закрыл свой фандоринский проект. Новое приключение героя как две капли воды напоминает уже известные нам и оставляет ощущение дежа-вю. Последняя, "иерусалимская" новелла, иронически названная "Хэппи-Энд", обнаруживает, что тема вторичности Акунину, возможно, ближе темы смерти. Герой "Хэппи-Энда", Очень Старый Писатель, написавший сто пятьдесят книг, после ста двух лет совместной жизни предлагает жене совершить "синдзю" - двойное самоубийство влюбленных. Ведь "стыдно жить на свете, когда все по десятому разу"...

Похоже, что в творческом смысле до подобного хеппи-энда добрался и писатель, смертельно устав от своих героев и самого себя в роли детективщика. "Кладбищенские истории" словно бы призваны заполнить наставшую в его пути паузу и родились из жажды произнести в наступившей тишине хоть что-то, пусть не такое оригинальное, как прежде - лишь бы не забыли. Иначе чем страхом перед забвением, читательской амнезией объяснить выход этой вполне увлекательной, но сплетенной из самоповторов книги невозможно. Успеху ее это, впрочем, не помешало: 50-тысячный тираж "Кладбищенских историй" был распродан за 10 дней.

Рэй Брэдбери.

Из праха восставшие.
М.: Эксмо, СПб.:Домино, 2004
(серия "Игра в классику").

Роман знаменитого автора "Марсианских хроник" тоже населяют привидения, призраки, ведьмы и прочие обитатели потустороннего мира.

Книга относится к тому, что специалисты называют "календарной прозой", прозой, созданной под конкретный праздник. В случае Брэдбери это любимый в Америке, Западной Европе и медленно прививаемый в России хеллоуин. Ночь накануне Дня всех святых считается временем разгула нечистой силы и напоминает русские представления о ночи перед Рождеством. Христианские церкви всех конфессий хеллоуин недолюбливают за излишнее внимание к духам тьмы, однако эстетически праздник давно существует автономно и от Дня святых, и от христианства.

Роман Брэдбери открывается как раз описанием Великой Ночи, когда на чердак и в подвалы мифического Дома слетается огромная Семья Эллиотов - сонм теней, восставших из гроба дядюшек, тетушек, бабушек и прабабушек главного героя, мальчика Тимоти. Призраки весело танцуют, а Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка рассказывает мальчику их истории. В книге нет четкого сюжета, она импрессионистична. Бормотанье осеннего ветра, дыханье клевера, мертвенно-бледные бабочки, сухой песок на плечах египетской мумии, густые туманы, потоки дождей для воссоздания необходимой атмосферы - все идет в дело. Хеллоуин в исполнении Брэдбери оказывается и волшебным, и притягательным, и таинственным, и страшным. Дом читателя наполняется подозрительными шорохами и вздохами, а сердце - необходимыми хеллоуиновскими ощущениями. Примерно этого и добивался автор. Работая над книгой, в одном из писем он признавался, что хочет создать нечто подобное "Рождественской песне" Диккенса, которую из года в год читают под Рождество. Точно так же, затеплив свечку в пустой тыкве, в ночь с 31 октября на 1 ноября, видимо, следует перелистывать и "Из праха восставших". В России, еще не привыкшей праздновать хеллоуин, чтение книги, очевидно, можно перенести на рождественскую ночь. Если, конечно, в эту ночь у вас нет привычки посещать рождественскую службу.

Владимир Козлов.

Варшава.
М.:Ad Marginem.

Избавиться от головокружения, вызванного беготней привидений, постоять ногами на твердой реалистической почве помогает чтение нового романа молодого писателя Владимира Козлова.

"Варшава" - название провокационное. Польская столица мелькает здесь смазанной картинкой, большим стадионом, превращенным в оптовый рынок. Основное действие книги разворачивается в Минске начала 1990-х, стремительно нищающем, растерянном, выживающем из последних сил. По улицам ездят замызганные грязью троллейбусы, фонари не горят, стаканы в вокзальном буфете помечены белой краской и выдаются под залог, подносы в столовой липкие, в поездах гуляет ледяной ветер - в "Варшаве" стоит вечная, бесприютная зима. Разумеется, и разговоры в метро, в общаге, в очередях и за семейным ужином пронизаны одним чувством - прежний мир рушится, а с ним и вся жизнь.

Среди этих развалин и вселенского холода бродит главный герой книги, студент минского иняза Володя. Чтобы хоть как-то победить нищету, он торгует пивом, работает в офисе, едет в Варшаву продавать русские товары... Как и в первых двух своих книгах "Гопники" и "Школа" молодой писатель имитирует холодную фиксацию происходящего с героем (сел, встал, съел, поехал, надел), но если прежде это выглядело как слишком простой путь и стилистическое косноязычие, то в новом романе стилевая стертость и синтаксический примитивизм начинают работать на замысел. Бесстрастное описание повседневной жизни, все эти липкие подносы и загаженные электрички передают всеобщую неприкаянность лучше самого эмоционального и стилистически изысканного высказывания. Проза Козлова кажется сродни картинам Оскара Рабина: унылая серость барака, в котором живет вся страна.

Правда, писатель ненадолго заруливает в свободный и прекрасный мир - Володя по приглашению подруги приезжает в Берлин. Красок здесь действительно намного больше, чем в Минске, слово "разноцветный" всплывает на небольшом отрезке текста несколько раз, но оставаться в Германии Володе совсем не хочется. "Кому я в этой Европе нужен?" - резонно замечает он. И на прощанье весело машет рукой двум девушкам, пьющим вино в варшавском кафе - в Белоруссию герой возвращается через Варшаву. Эта прощальная улыбка внезапно озаряет сей безрадостный и правдивый роман, в конце туннеля вдруг загорается свет. Девушки-то все равно улыбаются, жизнь продолжается, а дым отечества нам сладок и приятен, как бы гадок и отвратителен он ни был. Так что книга вышла вполне патриотическая.