Поделиться
В канун юбилея в Санкт-Петербурге вышла книга Жореса Алферова "Наука и общество". Немало страниц в ней посвящено тем местам, где родился будущий нобелевский лауреат, где он провел школьные и юношеские годы и где определил свой выбор в пользу науки. Одна из глав так и называется - "Моя родная Беларусь". Ученый говорит в ней о сыновних чувствах к малой родине. "Белорусы, - пишет он, - считают меня своим нобелевским лауреатом и гордятся мной. Президент республики Александр Григорьевич Лукашенко наградил меня высшим белорусским орденом Франциска Скорины, Минск и Витебск избрали почетным гражданином. Несколько университетов избрали меня почетным доктором, а Политехническая академия даже назвала лабораторию высоких напряжений моим именем".
С согласия автора "СОЮЗ" публикует сегодня несколько фрагментов из новой книги Ж. Алферова.
***
Поезд утром прибыл на Минский вокзал, вернее, на то, что когда-то было вокзалом (семья Алферовых переехала в Минск в конце июня 1945 года. - Ред.). Мама рассказывала, что раньше это было очень красивое здание, построенное еще до революции, и назывался вокзал Александровским. Сейчас он был полностью разрушен. Нас встречала машина - русский "Виллис" производства Горьковского автозавода - открытая военная машина типа современных "уазиков". Мы ехали через город, лежавший в развалинах. Весь. Я просто очень хорошо помню это поразившее меня впечатление, - сплошные руины, развалины, выгоревшие коробки домов...
Уцелели только окраины из маленьких деревянных домиков, а весь город был либо сожжен, либо взорван. Сохранилось лишь несколько больших зданий, которые немцы намеревались эффектно взорвать на глазах наступающей армии, - Дом правительства, ЦК партии, Дом офицеров. Но наши вошли в Минск раньше, чем рассчитывали немцы. Взорвать эти здания они не успели.
Наш дом, вернее, две трети здания, которое папин трест арендовал у частного владельца (две комнаты и кухня для нас и две комнаты для главного инженера треста П.А. Иванова), был расположен на окраине города, среди других частных одноэтажных домов. Рядом протекала река Свислочь.
Лето было жарким. Однажды папа приехал с работы с москвичами из наркомата, и все перед ужином пошли купаться на Свислочь. Я был вместе с ними. Один из москвичей увидел, что я сижу одетый, и спросил у папы: "А почему сын не купается?". И папа ответил с явным пренебрежением: "Да он у меня плавать не умеет!".
Гордость моя была ужасно уязвлена. Я разделся, разбежался и прыгнул с мостков в реку - мобилизовал все свои плавательные способности и переплыл на другую сторону реки. Правда, ширина ее была метров двадцать, не больше. Хожу я по другому берегу и думаю: "Хорошо, сюда я переплыл на самолюбии, а как же я вернусь обратно?". Но оказалось, что и это не составило труда, ко мне полностью возвратилось мое довоенное умение плавать, утерянное после того, как я тонул на реке Сясь. Плавал я в том году до начала октября; с тех пор это стало для меня и любимым спортивным занятием, и отдыхом.
В Минске я поступил в девятый класс и два года учился в школе. Это была очень хорошая, замечательная школа - 42-я гвардейская мужская непромокаемая, так мы ее называли. В городе тогда было только четыре школы - одна мужская и три женские - 2-я, 12-я и 28-я, в сумме - 42. И мы, мальчики, были нарасхват. У нас были замечательные учителя. И то, что я потом пошел по этой стезе, поступил в ленинградский вуз, стал ученым - это прежде всего заслуга учителя физики Якова Борисовича Мельцерзона.
Он был потрясающим учителем. Первые послевоенные годы - трудное время. В школе было печное отопление, и мы, ученики, сами пилили и кололи дрова. И физкабинета тогда у нас не существовало. Яков Борисович проводил сдвоенные уроки, вернее, это даже трудно было назвать уроками: он читал нам самые настоящие лекции, обращался с нами не как со школярами, а как со взрослыми студентами.
Яков Борисович не мог себе представить, что физика для кого-то может быть неинтересным предметом. Он не тратил времени на опросы - в конце четверти проводил контрольную. При этом давалось, скажем, двенадцать вариантов, чтобы мы не могли списывать, - нас всего в классе было двадцать один или двадцать два человека, поэтому максимум только у двоих могли быть одинаковые варианты. Эти двое оказывались далеко друг от друга.
Контрольная обычно составлялась так: два вопроса на изложение материала и задача. И по результатам этой контрольной оценки выставлялись в четверть.
Я получил в первой четверти четверку, во второй - четверку, а в третьей четверти - я прекрасно это помню - три с плюсом. Я физику очень любил, к тому же был влюблен в преподавателя. Ответ задачи, решенной в контрольной, я записал, скажем, так: один миллион пятьсот двадцать четыре тысячи триста тридцать пять. Яков Борисович перечеркнул мой ответ и написал: "В подобных случаях нужно писать: 1,524 х 106". И поставил мне три с плюсом. Я был необычайно огорчен. Мне казалось, что учитель поступил несправедливо. И если по отношению к тебе поступает несправедливо человек, которого ты уважаешь, которого любишь, это ранит особенно болезненно.
Когда я пришел домой, маме было достаточно одного взгляда на меня, чтобы понять, до какой степени я расстроен. Она на ближайшем родительском собрании подошла к Якову Борисовичу и рассказала про мою обиду. Буквально через день или два в конце первого урока - я уже говорил, что он обычно никогда нас не спрашивал - он сказал: "Тут некоторые жалуются, что оценка несправедливо поставлена. Алферов, к доске!".
Я пошел к доске. Отвечал на вопросы весь остаток первого урока и весь второй урок. Он спрашивал меня недавний материал, потом перешел к материалу третьей четверти, потом второй, потом - первой... Затем, когда наконец прозвенел звонок, он сказал: "Продолжим на следующем уроке".
На следующем уроке он опять вызвал меня к доске и на этот раз спрашивал весь урок за девятый класс, потом за восьмой. И тут я где-то поплыл. Поплыл, а он вдруг сказал: "Да, физику вы знаете" и поставил четыре с плюсом. После этого, бывало, он что-нибудь рассказывает на уроке, объясняет, а затем прервется и спрашивает: "Алферов, а вы как считаете?". Я встаю, произношу два-три слова и получаю пять. Короче говоря, с той поры я стал у него любимым учеником.
В десятом классе Яков Борисович, рассказывая о радиолокации, объяснил устройство катодного осциллографа, и я был просто поражен этим умным устройством. С тех пор электроника стала для меня самым интересным делом.
Потом, будучи студентом, я встречался с Яковом Борисовичем. И когда работал в Физтехе, тоже виделся с ним раза два или три. Он был уже пожилым человеком. Но, по-моему, очень гордился тем, что его бывший ученик работает в таком знаменитом институте.
Еще у нас была совершенно изумительная преподавательница литературы и русского языка, наша классная руководительница Раиса Григорьевна Барам - заслуженная учительница Белоруссии.
Литература у меня всегда была любимым предметом. Раису Григорьевну я очень любил, и когда приезжал из Ленинграда, где я учился, в Минск к родителям (они жили в Минске до шестьдесят третьего года), я всегда заглядывал к Раисе Григорьевне. Много позже она одна из первых поздравила меня с избранием в Академию наук СССР. И с мамой моей она постоянно переписывалась...
...В соседнем с нами доме жил юноша, старше меня на два года, пробывший всю войну в партизанах, - Жора Мацук. Он был обладателем немецкого штыка-кинжала. Я как увидел этот штык, не мог от него глаз оторвать. Жора до войны успел окончить пять классов, но где-то достал справку, что окончил семилетку, а аттестат пропал во время войны. Жора решил поступать в физкультурный техникум. Как партизану ему достаточно было на экзаменах получить только положительные оценки. Он был вне конкурса.
Экзаменов было три: письменный и устный по русской литературе и Конституция СССР. Письменную работу он с грехом пополам написал на тройку, а устного очень боялся и стал уговаривать меня пойти на экзамен вместо него. В то время на экзаменационных листах фотографий не было, стояли только фамилия и инициалы. Но я колебался.
Тут он говорит мне: "Если ты за меня экзамен сдашь, я тебе штык подарю!". Такого соблазна моя душа уже выдержать не могла. Я согласился.
И пошел на экзамен. "Мацук?" - "Мацук".
Взял билет, стал отвечать, и вот тут-то меня чуть не разоблачили. Отвечаю я, что-то там про "лишних" людей бойко рассказываю. А материал этот проходят в восьмом классе, и я не замечаю, что экзаменатор начинает в меня всматриваться с подозрением. И вдруг спрашивает: "И откуда вы все это знаете?".
Тут только я сообразил: он о моих знаниях литературы судит по тому сочинению, которое написал сам Мацук! Поэтому, когда экзаменатор начал задавать мне дополнительные вопросы, я скромно отвечал: "Не знаю".
В результате заработал четверку. Жора Мацук был счастлив. И я тоже, потому что штык его отныне стал моей собственностью. Конституцию я уже пошел сдавать спокойно и сдал тоже на четверку.
Через много лет, в январе пятьдесят девятого года, будучи уже научным сотрудником ФТИ, приезжаю в Минск в отпуск и узнаю, что наш Мацук - заведующий кафедрой, кандидат наук, чемпион СССР по прыжкам в воду, соответственно, и заведующий кафедрой водных видов спорта.
А ведь не пойди я тогда сдавать за него экзамен, очень возможно, что Институт физкультуры лишился бы такого заведующего кафедрой, а страна - чемпиона по прыжкам в воду. Получается, что в развитии водных видов спорта в нашей стране есть и моя заслуга, мой вклад. Думаю, никто с этим не станет спорить.
Позже Жора стал доктором педагогических наук, заслуженным мастером спорта СССР и тренером сборной Белоруссии по прыжкам в воду. Все это далось ему большим трудом и совершенно заслуженно. Он сумел наверстать время, отнятое войной.
А тогда я попросил его устроить меня по старой дружбе в бассейн поплавать, потому что плавать люблю больше всего на свете. И он сказал, что это для него проще простого. И действительно устроил. Причем ходил в бассейн я в такое время, когда там кроме меня плавала только жена первого секретаря ЦК Белоруссии Мазурова. И мы, бывало, с ней очень мило беседовали.
(...) В школе я быстро подружился с Игорем Атраховичем. Мы жили недалеко друг от друга и вместе ходили на занятия. Он был сыном замечательного белорусского писателя, драматурга и баснописца Кондрата Крапивы. Игорь был очень талантливым юношей; он легко, без напряжения, усваивал математику и физику, любил русскую и белорусскую литературу, прекрасно рисовал и хотел стать художником.
Школа наша находилась на площади Свободы, в бывшем губернаторском доме. Парт тогда не было, и мы сидели по трое на скамейках за грубо сколоченными столами. За нашим столом кроме меня и Игоря сидел Игорь Александровский, сын знаменитой белорусской актрисы, оперной певицы, народной артистки СССР Ларисы Помпеевны Александровской. Наша учительница русского языка и литературы, Раиса Григорьевна Барам (я уже писал, что в десятом классе она была нашей классной руководительницей), называла нас "неразлучные три-А". Игорь Александровский увлекался радиотехникой и после окончания школы поступил в Московский энергетический институт им. В.М.Молотова на радиотехнический факультет.
Класс 9"б", в который я пришел в сорок пятом году, был очень ярким, дружным и изобретательным. Мы учились в третью смену, с шести часов вечера. Один из методов сорвать урок заключался в том, что во время перемены мы вставляли в патрон лампы мокрую промокательную бумагу; после того как она высыхала, свет гас, и, чтобы восстановить освещение, требовалось время.
Я и несколько моих одноклассников - Толя Светлов, Толя Вардомский и Леня Черепко - занимались в конькобежной секции у замечательного спортсмена и человека, заслуженного мастера спорта СССР, чемпиона Советского Союза в беге на коньках на 500 метров и шоссейных велогонках на 200 км Бориса Алексеевича Большакова. Он был прекрасным тренером, строгим и вместе с тем отзывчивым воспитателем. Если кто-то получал тройки, то имел строгое предупреждение: заниматься в нашей секции и плохо учиться было нельзя. Я запомнил юношеские соревнования между пятью республиками: Украиной, Белоруссией, Эстонией, Латвией и Литвой. Во время забега на 500 метров я упал на самом финише и, как ехидно шутили мои одноклассники, только лежа на боку смог выиграть свой забег. Первое место в этих соревнованиях занял представитель Украины Олег Гончаренко, позже ставший чемпионом мира. Я оказался во второй сотне, но зато мог говорить, что участвовал в соревнованиях вместе с чемпионом мира.
Поскольку наша школа была единственной мужской школой в городе, к нам часто приезжали выступать известные в республике политические деятели. Интересно отметить, что наша реакция на их выступления совпадала с развитием их политической карьеры.
Первое выступление в нашем актовом зале я слушал в октябре сорок пятого. Это был Михаил Васильевич Зимянин, в то время первый секретарь ЦК комсомола Белоруссии. Он рассказывал о поездке на Международный форум молодежи в Лондон. Это была блестящая лекция и по форме, и по содержанию. Я до сих пор помню выражение его лица. Вся его речь была пронизана гордостью за свою Беларусь, ее партизанскую молодежь. Его рассказ был наполнен светлым лиризмом и добрым чувством юмора. Он нам понравился, и мы предсказали ему большое будущее. Действительно, будучи уже членом Академии наук СССР, я часто видел в президиуме секретаря ЦК КПСС М.В. Зимянина, ответственного за науку и печать.
Подготовили к публикации Наталья ШЕРГИНА, Александр ЕМЕЛЬЯНЕНКОВ.