Поделиться
Получает пенсию. Больше всего хочет быть нужным искусству и людям. Благодарен, что за ним присылают из театра машину, когда он просит. Ругает доллар на чем свет стоит. Замечает за собой, что похож на коммуниста, которым никогда не был. Подчеркивает, что Сталин гордился Прокофьевым и Шостаковичем. Говорит о безвкусице как государственной обязанности. И восхищает опытом своей личности и усилий по созданию российской культуры.
Известный оперный режиссер Дмитрий Бертман, будучи на "Деловом завтраке" в "РГ", подсказал нам неожиданную тему: бюджетная жизнь гения. Сослался на великого 93-летнего Бориса Покровского, мирового уровня режиссера, жена которого, Ирина Ивановна Масленникова, вынуждена работать на двух работах, потому что на зарплату и пенсию мужа-режиссера прожить трудно. Мы напросились в гости к великому режиссеру.
Никакой заброшенности в жизни Бориса Александровича нет. Но и современной евророскоши, вполне доступной доходам любого ведущего оперного постановщика мира, тоже нет. Никаких DVD, домашних кинотеатров и пр. Богатство советского времени, кажущееся сегодня аскетичным, гастрольные сувениры середины 80-х - японские миниатюры, немецкие часы. Веселый театральный шарж на главрежа. Фотография мамы, сорвавшаяся с одного гвоздика.
Работа и семейный бюджет
Российская газета | Борис Александрович, как вы живете? Получаете президентскую пенсию? Вам жить легко или тяжело?
Борис Покровский | Насчет президентской пенсии я немножко сомневаюсь. По-моему, она давно уже аннулирована.
Как мы живем? У меня жена, к сожалению, работает очень много. Гораздо больше меня. И получает, наверное, тоже больше меня. Мы не считаем никогда, кладем деньги в общий кошелек.
Сказать, что мы голодаем, нельзя. Но сказать, что роскошествуем, - тоже. Мы себе не позволяем чего-то очень вкусного или очень дорогого. Не позволяем особого вина. Каких-нибудь разносолов. Мы на том уровне, на котором нас прищемило государство.
Жена, как профессор консерватории, дома занимается со студентами, во вторник, среду и пятницу они тут с утра до вечера поют. Она вынуждена их приглашать, тяжело добираться до консерватории.
У меня другое дело. Театр, где я работаю, каким-то образом приобрел машину, она возит то директора, то еще кого-то. Но когда я понадоблюсь на репетицию, то присылают и за мной. Также если мне нужна машина поехать к врачу, директор понимает и дает. Но рассчитывать на то, что я куда-то поеду подышать воздухом, я конечно, не могу. Все прошлое лето просидел в городе.
РГ | Вы выезжали в санатории в последние годы?
Покровский | Нет. Мы в свое время, будучи уже престарелыми людьми, купили дачу. Ухаживать за ней уже не можем, к сожалению, там то колодец надо чинить, то еще что-то. Поэтому отдали ее дочке жены. Они с мужем дачу поддерживают, но мы ею пользуемся, к сожалению, минимально. Ирина Ивановна все лето занята в консерватории, а я не могу без нее ехать - возраст. Прислуги, чтобы сварила обед или завтрак, у меня нет. Я ничего не могу без жены, падаю, не могу ходить, ничего не вижу.
Как-то трудно об этом говорить. Жаловаться не хочется.
РГ | Борис Александрович, но почему вы в санаторий не выезжали в последнее время?
Покровский | Такому старику, как я, и на даче может показаться раем. Когда выйдешь, и вдруг птица одна... Я могу с ней пожить полчаса.
РГ | Ваша жена много работает?
Покровский | Очень много - с утра до вечера, и на двух работах Я ей говорю: брось. Она молчит. И я замолкаю, понимая, что сказал глупость. Видимо, и по деньгам будет труднее. Да и дома сидеть тяжело. Когда я сам сижу дома день, два, три, неделю, не репетируя, мне тяжело.
А в театре сейчас такая обстановка, что репетицию организовать трудно, артисты заняты новыми ролями, вводами, подготовкой к гастролям. Им всем нужны деньги, их интересует, сколько им заплатят в Японии за то и это, на официальную зарплату в 3 тысячи рублей не очень-то проживешь. Мне кажется, что государство все сделало, чтобы искусством нельзя было заниматься легко. Я не могу говорить: ах, я плохо живу! Потому что актеры еще хуже живут.
РГ | Но вы человек с мировым именем, ваши постановки ценятся во всем мире. Вы должны быть очень богатым человеком в силу известности имени. Ваше имя как "марка"...
Покровский | За марку не платят. По крайне мере я ничего об этом не знаю. Я получаю нормальную зарплату. Приезжает шофер, вынимает и кладет деньги. Я расписываюсь в ведомости. Я не знаю, это, наверное, не такие маленькие и не такие большие деньги.
Возраст мой такой, что меня нарасхват не нанимают. Время, когда меня нарасхват приглашали и я выбирал в Париж ехать или в Милан, осталось в молодости.
РГ | А как ваша дочь, актриса Алла Покровская живет, ей легко или трудно?
Покровский | Это надо с ней говорить. Но я думаю, что она сделала хорошую карьеру. Сейчас она оказалась во МХАТе. Раньше играла в "Современнике", преподавала. В Америку выезжала преподавать.
РГ | Как проходит ваш день?
Покровский | По-разному. Если есть репетиция, репетирую. Когда нет репетиций, дома слушаю радио. Люблю всякие политические шоу. Слушаю их болтовню, как постановщик спектакля музыку. По ней всегда можно догадаться, что... Кармен скоро убьют. "Музыка" всех этих шоу мне подсказывает, что скоро все закончится. Занавес закроется.
Меня раздражает в этих дискуссиях неприличное осторумие! Когда я за столом в детстве сострил по поводу уроненного на Пасху бабушкой кулича, отец меня сразу остановил: на эту тему не острят.
РГ | У вас лупа лежит, вы немного читаете?
Покровский | Немного читал, но сейчас уже лупа не помогает.
РГ | А вы не играете сейчас?
Покровский | Уже нет. Мне не нужно. Музыка у меня в голове, я в любой момент могу ее услышать. Вот сижу, тишина, захотел услышать "Чио-Чио-Сан". Уже слышу.
Формула времени
РГ | Скажите, какое у вас ощущение сегодняшнего времени?
Покровский | Ощущение сумерек. Есть, конечно, надежда, что наступит рассвет. Но почему он наступит - непонятно. Я не совсем верю в то, что есть какие-то силы, которые могут осветить нашу жизнь и сделать ее более нужной каждому из нас.
С утра до вечера твердят по радио - доллары, доллары, доллары, это превращается в проклятие. Но сверхзадача этого мира и общества в другом. Хотя для тех, кто бежит за наживой, мечта о долларах, наверное, кажется самой важной.
РГ | Вы в своей жизни видели очень острые социальные беды. В 20-30-е годы социальные беды России были не менее жесткими: беспризорные дети, наркоманы. Расскажите, как общество с этим тогда справилось?
Покровский | Я помню Россию неграмотных и малограмотных людей: они писать не умели, считать, и беспризорники были и наркоманы. Но общество приложило усилия, большевики оказались на высоте, заставили всех учиться и обучать. И моего отца заставили. У него, учителя русского языка, правда, к этому была и охота, и призвание. Он за это взялся с удовольствием. Выпустил свой букварь, написал книгу, работал ночами... Не один, и друзья его тоже. И они так радовались от этого бесплатного труда. Не знаю, может быть, им какой-то паек и прибавляли, кусок масла или хлеба. Жили-то тогда все скудно, и наша семья не отличалась от других. Но вся интеллигенция, весь культурный мир спасал неграмотную Россию.
Я, наверное, чересчур болезненно воспринимаю то, как правительство и общество относятся, например, к литературе, музыке, живописи. Иногда делается что-то хорошее и доброе, и это неожиданная и несказанная радость. Как будто бы откуда-то издали пришли люди со старыми идеями "помогать русскому народу встать на ноги". Может, я и преувеличиваю, я плохой политик и меня, конечно, можно переспорить в каких-то вопросах. Но мне кажется, когда уничтожается искусство, оперное например, наносится вред и государству, и народу, нации. Во время революции еще мальчишкой я бывал в театрах. Меня брали с собой учителя и учительницы, получавшие бесплатные билеты, как и рабочие. Я помню, отец меня привел в Большой театр. Мы вошли в зал, полный солдатами и рабочими в сапогах, крестьянами в лаптях, отец пришел в ужас. Они должны были смотреть какой-то отрывок из балета, танцевала знаменитая Екатерина Гельцер. Отец переживал: как примет вся эта шпана Гельцер в пачке, почти обнаженную. Отец боялся, как встретят дирижера. Неужели, говорил матери, он выйдет во фраке? Его же засмеют, освищут. Он вышел во фраке... Не помню, это был, кажется, Фаер. Зал замер, как будто с небес сошел какой-то свет, это было больше, чем благодарность народа. Великое искусство преодолевает все препятствия. Подлинный народ, а тогда был подлинный народ, не испорченный, все понимает. Нам бы так сейчас понимать, любить и ценить искусство.
Мне бы хотелось помечтать о том, чтобы такой зрительный зал был и сейчас. Но политиками и экономистами все сделано для того, чтобы лишить народ этого необыкновенного, божественного дара воспринимать искусство на том уровне, на котором оно стоит, - на уровне Чайковского, Вагнера, Пушкина, Рафаэля.
РГ | Вы думаете, обычному, массовому зрителю нужно высокое искусство?
Покровский | Обычного мужика нужно убеждать, что ему при случае надо попытаться попасть в Большой театр. Большой театр - это большая идея. По крайней мере такой, каким его создала Екатерина Великая. Кто эту идею сохранил, развил? Цари? Молодцы цари! Спасибо царям, что при них были великие певцы и великие композиторы. Как и представителям партийных органов, которые потом засели в царские ложи и делали вид, что заботятся об искусстве. Но они не только делали вид, но и заботились иногда о нем. Почему говорю "иногда"? Потому что они ошибались. Простительно. И непростительно. Они не очень были готовы к тому, чтобы сохранять искусство. У них не было умения, таланта, чтобы его сохранять.
Я сам видел, как Сталин гордился Прокофьевым и Шостаковичем, каждый год они получали государственные награды, сталинские премии, но с другой стороны, глупость и непомерная безвкусица вдруг тоже становились якобы государственной обязанностью.
Орфоэпия политики
РГ | И что же нужно сделать государству, обществу?
Покровский | Прежде всего уважать артиста. Не выкидывать его на улицу. Быть актером - трудная штука. Исполнять роль так, чтобы тебя признали и поверили, - большое искусство.
Почему пропуск в политику не сопровождается обязательствами быть культурным человеком
Я себя сейчас ловлю на том, что я говорю, как коммунист. А я, кстати, ведь никогда не был коммунистом. Хотя это было довольно тяжело. Когда я был главным режиссером Большого театра, партийная организация на меня косо смотрела. Узнал Сталин (ему пожаловались). Он думал -думал - мне рассказали об этом мои знакомые, дежурившие от 9-го отделения в правительственной ложе, - потом сказал: не трогайте его, он осуществляет блок коммунистов и беспартийных. Я пришел наутро в Большой театр, мне все подают руки.
РГ | А почему вы не вступили в партию?
Покровский | Во-первых, потому что отец не вступил. Ему и в голову это не приходило. Мой отец преподавал на рабфаке. Кто были его слушатели, толком не знал. И вот однажды они его сажают в машину и везут в Кремль. Говорят: прочитайте лекцию, которую нам последний раз читали. Как раз шли выборы. А по радио все произносили, в том числе и Сталин - "выбора". Отец на занятиях рабфаковцам сказал: вы что, с ума сошли, не смейте говорить так ни в коем случае, надо знать орфоэпию и говорить првильно. И вот отец и в Кремле стал ругать неправильное произношение, ему нечего было бояться, к нему хорошо относились как к учителю. И вдруг какой-то важный человек возражает: это раньше говорили "выборы", теперь другое время, другой мир, у слова появилось другое назначение. Отец разозлился: никакого другого назначения нет, есть просто ваша неграмотность. И в этот момент узнает, что он это говорит Кагановичу. Не успел дальше рта открыть, как встал Сталин и сказал: да, надо подумать. И все разошлись. Но - представляете себе! - в следующий раз по радио в своем выступлении Сталин сказал "наши выборы".
Мне кажется, нынешние политики, депутаты Думы вряд ли знают, что такое орфоэпия. Пропуск в Кремль почему-то не сопровождается обязательствами быть культурным человеком.
Я знаю, что человек, который ходит в театр, слушает оперу, смотрит балет, он и по улице идет иначе, и разговаривает по-другому, и спрашивает, и благодарит.
Я не думаю, что для того, чтобы поднималась культура, нужно делать что-то сверхъестественное по каким-то особым глубочайшим и непостижимым философским законам. Надо просто учиться. И подавать примеры друг другу, в трамвае, в метро.
Опера и хулиган
РГ | Какая история вашей жизни вам кажется наиболее значимой, повлиявшей на вас?
Покровский | Однажды в детстве - мне было лет 12-13 - меня арестовали за то, что я на Сокольническом кругу, где в воскресенье Голованов дирижировал симфоническим оркестром, пересел с дешевых дальних мест на пустые первые, чтобы лучше услышать концертный вальс Сибелиуса. Меня привели в милицейскую комнату, потребовали ученическое удостоверение, узнали из какой я школы и где живу и немного погодя пришли к родителям с квитанцией о штрафе. Штраф составлял рубль. Отец достал и отдал, милиционеры ушли. Отец свернул протокол, положил на стол и спрашивает мать: ну, будем обедать? Я жду, сейчас мне нагорит, приготовил оправдание. Но отец, мать, сестра сели за стол, заинтересовались кашей и вели себя так, как будто ничего не произошло. Я было открыл рот, отец сказал: все, спать, завтра в школу. На утро опять никаких вопросов. Я всю жизнь думал: почему они меня не спросили? Пока не понял, что им и в голову не могло прийти, что их сын хулиган и сотворил что-то скверное. Значит, ошибка. Кто не ошибается.
Необходимое послесловие
Впервые я услышала это от одного блистательного интеллектуала, либерального экономиста: нам пора помириться. Сказать родителям не "вы - проклятые сталинисты, несвободные люди, "совки" и т.д.", а "мы вами гордимся, вы создавали науку, культуру, вы утверждали честь и достоинство личности".
Вытрясая из нашей духовной жизни социалистичекую идеологию, мы сильно не пожалели мать и отца ради красного словца. Мы позволили себе вирутальный взгляд на историю: из нашего относительно безопасного исторического "далека" легко сложить проект правильной жизни в неправильной и тиранической истории (борьба за свободу, долой тиранию). Тем более что от составителя таких прописей никакой платы не требуется. А им, нашим отцам и дедам, жившим в те времена, знавшим их не виртуально, а бытийно, надо было в них выбирать траекторию своей единственной судьбы, платить этой судьбой. И что-то создавать, между прочим. Что-то такое, на чем держится жизнь, - культуру в том числе. Музыкальную, политическую, социальную.
Вот почему меня вовсе не смущает великий Борис Покровский, ругающий современную погоню за долларом и хвалящий Сталина. Опыт личности, усилие, продолжающее приносить для всех нас культурные плоды, выше всех идеологических резюме.
В мае Борис Покровский будет репетировать "Виндзорских проказниц".