Российская газета | У вас есть какие-нибудь свои воспоминания о войне?
Алексей Симонов | О войне у меня очень мало воспоминаний. Когда она началась, мне было два года, я был в это время на подмосковной даче в Ильинке. Запомнил только несколько моментов из эвакуации. А следующее воспоминание - День Победы. Девятого мая подруга матери повела меня и двоюродную сестру гулять. Попав в эту толпу, выбраться из нее было невозможно. Поэтому для меня 9 Мая - это салют наверху и огромное количество шаркающих ног - внизу.
РГ | А как Константин Симонов стал военкором?
Симонов | В 39-м отец успел забрать меня из роддома и практически сразу уехал на Халхин-Гол. Там он был поэтом "Героической красноармейской", в которую его затребовал редактор этой газеты Давид Иосифович Ортенберг. Поскольку отец поехал в несуществующую, как выяснилось, редакцию (во всяком случае он так никогда ее и не нашел), то был зачислен в дивизионную газету и при этом писал для "Известий". По возвращении в Москву, уже служа в "Известиях", он встретил Ортенберга, который к этому времени возглавил "Красную звезду", и тот позвал его к себе. Через три дня вышел приказ об откомандировании Константина Симонова из "Известий" и прикреплении его к "Красной звезде". В ней он проработал всю войну.
А 22 июня 1941-го отец был в Москве. Он получил назначение и 23-го выехал на фронт. Дальше все по стихам. Создается впечатление, что свою душевную биографию, по крайней мере в 41-м и 42-м годах, он изложил в стихах. А вообще свою военную биографию он поделил на двух героев - на Синцова в "Живых и мертвых" и Лопатина в "Так называемой личной жизни". Синцову отдал главным образом 41-й год, дальше этот персонаж развивался сам по себе. А вот Лопатин всегда сохранял верность отцовским впечатлениям о войне. Интересно, что Лопатин никогда не ошибался. Отец сознательно сделал его человеком поколения старше, чем он сам, и это давало герою возможность быть более мудрым, чем отец был в то время. Он позволял себе свои более поздние знания и понимание войны хотя бы частично отдавать герою. Это делало Лопатина куда более содержательным персонажем, чем Синцов, который, на мой взгляд, не сильно получился в романе, хотя в фильме в исполнении Кирилла Лаврова пользовался большой популярностью.
РГ | Но Симонов просматривается в записках Лопатина и в другом персонаже. Жена Лопатина ставит мужу в пример некоего молодого фронтового журналиста, который пишет пьесы для театра.
Симонов | Ну она же не называет его фамилии... Но да. Это такой проброс в сторону. Отвести внимание от себя - героя к себе - случайному персонажу.
РГ | Тот же Лопатин мечтал увидеть свою маленькую дочь, которая была в эвакуации. А когда вы увиделись с отцом?
Симонов | В эвакуацию он ко мне не приезжал. Дело в том, что они с мамой расстались еще до 41-го года, отец был в этом смысле абсолютно честен. В первые же дни восторженно-раздавленный своим чувством к Валентине Васильевне Серовой, он ушел из семьи. Мне был год, когда это случилось. Мы виделись в 44-м году, есть даже такая фотография, где отец уже в военной форме с погонами и я печатаю на его машинке. Я этого не помню, могу только догадываться, что это было в его первой квартире на Ленинградском проспекте. Они с Валентиной тогда еще не съехались, но уже поженились. А помню я его с 46-го года. Первое воспоминание: он приехал из Америки и привез мне шикарный костюмчик с короткими штанами. У нас на Сивцевом Вражке короткие штаны не были популярны. Я пару раз надел этот костюмчик и был бит. После этого желания надевать его не было. И вдруг приезжает отцовский шофер и требует, чтобы младшего Симонова доставили на свидание к старшему. Бабушка нарядила меня в этот костюм, и я, исполненный к нему ненависти, еду на свидание с отцом - пока еще почти чужим человеком. Отец сидит с какими-то генералами. Меня там, конечно, заставляют читать стихи, и я, конечно, читаю не Симонова, а Маршака. Все это происходит в Гранд-Отеле - пристройке к гостинице "Москва". Я хорошо помню, что там меня кормили омлетом "Сюрприз" - это мороженое, залитое запеченными белками.
РГ | А как познакомились ваши родители?
Симонов | Они вместе учились в Литинституте, только мать была на два курса младше. Отец учился на поэтическом, а мать - на редакторском. В институтских протоколах значится: 37-й год, на партийно-комсомольском собрании по поводу выявления врагов народа председатель собрания, председатель профкома - Женя Ласкина, выступает К. Симонов. Мама окончила институт как раз в июне 41-го года.
РГ | Она никогда не писала стихи?
Симонов | Никогда. Мама за всю жизнь двух слов не срифмовала и очень этим гордилась. И я ею гордился.
РГ | А вы не пробовали?
Симонов | Я шалю. Иногда. Это то, к чему отец пришел в самом конце, когда стихи стали для него не делом жизни, а частью быта. Он писал их дочерям, и что-то из этого напечатано. Такие шалости я с удовольствием воспроизвожу в разных видах. Но не более того. Я слишком люблю стихи, чтобы их писать.
РГ | А что вы взяли от отца?
Симонов | От отца во мне, наверное, желание помогать людям, способность заниматься разными делами одновременно, работать в разных, непохожих друг на друга жанрах, самоирония. Возможно, от отца - непоказной демократизм. Умение ладить с людьми - это от матери. А вот умение никого не обидеть - не только от отца, это еще и отцовская школа.
К сожалению, не перешло ко мне его умение организовать свое время, не перешел его литературный талант. Я очень хорошо знаю и люблю русский язык. В свое время отец писал мне в своих письмах: "Пойду учить других писать, а ты мне здесь расставь запятые". Ну это естественно, ведь и отец, и мать учились в Литературном институте. Когда я начинал заниматься кино (а было это в 70-е годы), это было мое решение. И как только появилась такая возможность, я бросил востоковедение и литературу, на которые потратил предыдущие десять лет (в последнее время я был старшим редактором в Издательстве художественной литературы). Отец написал мне тогда письмо, мол, кончай голову морочить, я так понял, что ты уходишь в кино, потому что боишься, что в литературе появится второй Симонов. (А я к тому времени уже перевел несколько рассказов, написал пару предисловий, то есть пытался сделать себе имя.) "Подумаешь, папаша - писатель, - возмущался отец, - хочешь заниматься литературой - занимайся ею. У тебя, по-моему, есть к этому некоторые способности". Но я тем не менее занялся кино, и года три отец с большой опаской ходил смотреть то, что я делал.
В 74-м году я решил снять фильм "Обыкновенная Арктика" по рассказам Бориса Горбатова. Это был один из близких друзей отца, он очень его любил. И мы вдвоем стали работать над сценарием. Писал я, а подписывал он. А потом отдал мне гонорар. Он был абсолютно бескорыстным человеком. Сообщил мне, во сколько оценивает свое время, и пошутил: "Я на тебя с твоим сценарием потратил в общей сложности полтора дня. Это я тебе, так и быть, прощу". В картине было много моментов, из-за которых ее могли не пропустить, поэтому сценаристом значился отец. Он даже предложил сделать преамбулу к фильму. Мы с ним выписали все сомнительные моменты, и он, рассказывая почему он решил делать такую картину, тихонечко прикрывал эти места своими словами и в сущности собственным телом.
У нас было несколько совместных работ. Мы вместе переводили "Цену" Артура Миллера. Английский язык знал только я, а в драматургии разбирался только отец. Очень интересно читать экземпляр с его правкой. Это потрясающе!
РГ | Вы упомянули отцовскую школу. В чем она выражалась?
Симонов | Для меня - только школа его примера. Я видел, как он работал, как он общался с людьми. Любимым занятием было ходить с отцом в ресторан. Во-первых, он очень вкусно ел. Во-вторых, он все про это понимал, что производило сильное впечатление на официантов и особенно на метрдотелей. Я помню такой случай. Мы пришли с отцом в гостиницу "Советская", сели за столик. Подошел молодой парень, и отец объяснил ему, какую яичницу мы бы хотели съесть. Равнодушный официант ответил: "Так нельзя. Можно яичницу и что-то отдельно, а можно яичницу с колбасой". Отец не выходя из себя несколько раз попытался повторить свою просьбу, потом попросил позвать мэтра. Тот подошел и, ничего не спрашивая у отца, сказал официанту: "Исчезни". Тот испарился. После этого отец точно так же спокойно изложил свою просьбу. Мэтр ответил: "Будет сделано".
Когда я впервые собирался жениться и позвал отца на свадьбу, он прийти отказался, но обещал: "Если через год ты все еще будешь женат, я устрою прием на столько людей, на сколько ты скажешь". Но характера не выдержал и три месяца спустя перед нашими с женой студенческими зимними каникулами все-таки решил с ней познакомиться. Он сделал нам подарок - поездку в Ригу и Таллин, а перед этим пригласил в свой любимый ресторан "Арагви", где у него был свой кабинет. Стол был весь уставлен закусками, свободного места не было. И для того чтобы продемонстрировать, что мы в этом тоже кое-что понимаем, я спросил: "А карские будут?" ("Арагви" славился карскими шашлыками). Отец удивился: "А ты после всего этого сможешь съесть карские?" Я гордо ответил: "Несомненно. Даже два!" Он заказал два шашлыка. Я давился, уже доедая первый, и от второго меня спасло только то, что мы уже опаздывали на вокзал.
РГ | Чем ваш отец любил заниматься в свободное время?
Симонов | Сказать, что у него было свободное время, было бы сильным преувеличением. У него была та степень самодисциплины, которая может показаться почти изуверской. Было даже наказание, которое отец назначал себе, когда не успевал завершить рукопись к назначенному им самим сроку: он на месяц запрещал себе курить. И не курил.
Когда же удавалось найти свободную минуту, он предпочитал занятия, связанные со здоровьем. Было время, когда он играл в теннис, в какой-то период занимался на даче физическими упражнениями с младшей дочерью Сашей.
РГ | Он был жестким человеком?
Симонов | Вообще, человеком он был жестким, но жестким в первую очередь по отношению к себе, затем - к своим близким и менее всего - к остальному человечеству. Были вещи, которых он не прощал. Но и здесь были исключения, главным из которых были его друзья по войне. Им он готов был простить очень многое, даже то, что не простил бы никому другому.
РГ | А с детьми он тоже был жестким?
Симонов | Я заметил, что от ребенка к ребенку, а всего у него было четверо детей, он становился все мягче. Дисциплина всегда была, но с младшей Сашкой он иногда терялся, даже просил у меня совета, как с ней быть.
С отцом трудно было спорить. Он говорил: Я бы на твоем месте... и дальше, пренебрегая какими-то нюансами, которые мне казались главными, абсолютно логически объяснял, что надо делать. Не жестко, но не поспоришь.
РГ | С кем любил общаться ваш отец?
Симонов | У отца были разные круги общения. Его близкие друзья - писатель Евгений Воробьев, Софья Караганова с мужем. Он общался с поэтами Евгением Долматовским, Маргаритой Алигер. Его секретарь Нина Павловна Гордон была практически членом семьи.
РГ | Вы встречались благодаря отцу с какими-то интересными людьми?
Симонов | В основном благодаря маме. А отец познакомил меня когда-то с Артуром Миллером. С Микеланджело Антониони я благодаря ему встретился во время Московского кинофестиваля. Мы принимали огромное количество гостей во главе с Сергеем Герасимовым. Среди них был Антониони, который тихо сидел в углу. У нас было состязание - русские против итальянцев: в два кувшина налили по две бутылки вина. Спорили, кто за меньшее количество прикладываний выпьет. Как вы догадываетесь, русские победили. Тем более что у итальянцев было слабое место - Антониони не пил. Самое смешное, что я узнал, что это он, только когда гости уходили. А ведь я очень любил его кино.
Я не могу сказать, что я с кем-то знакомился через отца. Скорее через его произведения. Он, например, не знакомил меня с маршалами Жуковым, Василевским, но я читал его записи и многое понимал. Правда, писал он в основном о Жукове. И, более того, не смог этого напечатать. Единственное, что тогда было напечатано о Жукове, - Халхин-Гол.
РГ | Часть архива Константина Симонова закрыта до 2009 года. Какая именно часть и почему?
Симонов | Когда отец закрывал часть архива, он руководствовался соображениями, которые нам после 85-го года трудно понять. Он не хотел выпячивать свои заслуги, например, в восстановлении имени Лилии Юрьевны Брик в Полном собрании сочинений Маяковского. Поэтому весь том архива по Маяковскому закрыт. Закрыта и история участия отца в выходе книг Булгакова. Он не видел необходимости афишировать то, что считал естественным. Но большая часть архива, в том числе все о войне, открыта, и архив этот огромен. Только перечень всего сданного занимает один том. Открыты и военные блокноты, и первые диктовки, и разные варианты произведений, включая последние.
РГ | В его архиве есть военные дневники. Но ведь вести дневники было запрещено контрразведкой...
Симонов | Он все-таки был военным корреспондентом, поэтому запретить ему делать записи в блокноте было сложно. А дальше технология была следующая: в любое время суток, даже если времени было в обрез, он вызывал редакционную машинистку и по блокнотам диктовал то, что мы сегодня читаем как дневники. Это могло быть сразу после события, а могло - через две недели, но он старался вести их последовательно. Большая часть этих фронтовых блокнотов сохранилась. Это был отцовский излюбленный метод, который он применял всю жизнь. Таким же образом он надиктовал около тысячи страниц про Японию и потом сделал из этого две книжки.
Во время войны отец вел по сути кочевой образ жизни, возить эти записи с собой было невозможно, поэтому хранились они в сейфе главного редактора "Красной звезды". Сначала это была папка, со временем она увеличивалась и в конце концов заняла чуть ли не все свободное пространство. Эти записи очень ему помогли в дальнейшем. Например, в "Живых и мертвых" многое взято из дневников, и что-то он воспроизводил почти дословно.
РГ | Константин Симонов посвятил почти все свое творчество войне. Почему?
Симонов | Отец очень хотел хоть раз уйти от этой темы, но она его не отпускала. Я думаю, что ничего более значительного, чем война, в его жизни не было. Боюсь, что это случилось не только с ним, но и со всем военным поколением. Война была самым главным событием в их жизни. Вообще, он много занимался историей, в первую очередь военной историей, но не реализовал эти замыслы, потому что оставались еще неотданные долги.
Отец задумывал роман о Петре I. И в последние два года он действительно мог бы заняться каким-нибудь историческим романом. Но всю жизнь, с моей точки зрения, безосновательно его упрекали в том, что он офицерский писатель, и он доказал, что это не так, что с солдатами он тоже находит общий язык. Тогда он отдал этот долг войне - сделал документальный фильм "Шел солдат" и шесть серий солдатских воспоминаний. Согласитесь, что на сегодняшний день это один из самых значительных документов о войне.
РГ | Война - это трагедия, но, наверное, у вашего отца остались о ней и хорошие воспоминания?
Симонов | В основном они были связаны с людьми, с которыми его свела война. В том числе и с теми, кто уже позже рассказывал ему о своей судьбе. Объем сделанных им записей, бесед о войне - не только с военачальниками, но и с солдатами и с офицерами - просто невероятен. Это десятки тысяч страниц - невостребованный резерв. Когда-нибудь кто-нибудь вернется к этой теме, и отцовский архив - еще один веский аргумент в пользу того, что об этом стоит подумать. 40 героев - кавалеров орденов Славы. И ведь это еще не все, кого-то он не взял в картину. Когда он снимал "Шел солдат", было поставлено обязательное условие - кавалеры трех орденов Славы должны представлять все советские республики. И там есть замечательные люди. Например, один герой, по-моему, его фамилия Венгер, тракторист. С трактора он пересел на танк, а потом обратно на трактор и даже не заметил этого. Он ни одного слова не может сказать по-русски, говорит только на украинской мове, и тем не менее все понятно.
Кроме того, люди и сами присылали ему свои воспоминания. Все они хранятся в отцовском архиве, большая часть которого - это беседы и собственные материалы, ему присланные.
Отец знал войну как мало кто. Не только благодаря своим собеседникам, но и просто потому, что за четыре года он совершил около сорока поездок на фронт. Причем, поскольку он был разъездным корреспондентом, то достаточно наивная изначальная идея "От Черного до Баренцева моря" была полностью выполнена. Более того, туда пятой книжкой вошла югославская тетрадь, которая изначально не предполагалась. Не вошла туда только поездка в Италию.
РГ | ?
Симонов | В ноябре 44-го года, когда отец был у югославских партизан, на нашу военно-морскую базу в Бари в Италии летел самолет. Как рассуждает корреспондент: "С начальством связываться некогда". И едет. Приехал в Бари, оттуда - в Неаполь и Рим. Через пять дней он вернулся и только после этого доложил начальству.
Будучи в Израиле, я узнал интересную историю. В еврейском батальоне в английской армии в 42-м году был солдат, который прочел в переводе "Жди меня". И впервые в жизни сочинил песню. Он не знал нот и пока не пришел в часть, повторял ее про себя. Затем нашел парня с музыкальным образованием, напел ему, тот записал ноты. Эта песня фактически стала гимном регулярных еврейских частей, воевавших в английской армии. Его с этой песней взяли в концертную бригаду, которая в 44-м году, чуть ли не в те же дни, когда там был отец, приехала выступать в Бари. И там этот человек совершенно случайно встретил свою мать, которую считал погибшей и которая считала погибшим его. И он со сцены пел ей "Жди меня". Знаете, когда пытаешься анализировать такого рода совпадения, осознаешь, что лучшего драматурга, чем судьба, нет.