Поделиться
Астафьевские чтения становятся уже хорошей традицией, привлекающей внимание ведущих литературоведов и критиков, писателей из разных регионов страны.
Каким он был, Виктор Петрович Астафьев? Воспользовавшись тем, что на чтения прибыло немало тех, кто хорошо знал писателя, общался и дружил с ним, обозреватель "СОЮЗа" поговорил с ними. Так составился портрет Астафьева, а еще шире - портрет всей России, воплотившейся в одном из лучших своих сынов.
- Виктор Петрович был талантливый человек, - говорит петербургский писатель Михаил Кураев. - Он талантливо жил. У людей есть таланты разного рода: один талантливо плетет лапти, другой умеет хорошо шить сапоги, третий замечательно плетет слова, четвертый хорошо "шуршит" в математике... Виктор Петрович - жил талантливо: когда он где-то просто появлялся, обстановка тут же начинала светиться талантом, люди не могли говорить при нем пошлости - возникала мера, которой и является, по сути дела, талант.
- Не подавлял Астафьев своей личностностью собеседника?
- Нет, нам приходилось вступать с ним и в споры - очные и заочные. В частности, по поводу его рассуждений о блокаде. Его мнение о блокаде Ленинграда - мнение крестьянское, нам, городским жителям, чуждое. Мне случалось говорить ему: мол, хорошо, что ты сказал о своем видении блокады здесь и сейчас, а не в Ленинграде в сорок втором - там бы тебя просто разорвали за эти слова, и не чекисты, а моя мать. Потому что при всем отчаянном положении, в каком жил город, мысли о том, чтобы его отдать, просто не возникало. И потом нет таких весов - взвешивать и мерить число жертв. Естественно, наши споры с Астафьевым были освещены таким его обаянием, что не превращались в конфликтные человеческие ситуации.
- Услышал ваши доводы Виктор Петрович в споре о блокаде Ленинграда?
- Я отвечал ему и публично на страницах "Вопросов литературы" - в связи с ленинградской темой по поводу его "Проклятых и убитых". Он меня услышал, но, думаю, остался при своем мнении. Ему мои доводы показались существенными. Я спрашивал Астафьева: где и на каком рубеже надо было остановиться? Зачем защищать Бородино? Отдадим Бородино, эту деревеньку. Ну, и Малоярославец - у нас тоже таких городишек полно. Отдадим! Докуда дойдем? До Овсянки - и тут упремся!? "Вы, ленинградцы, московиты, - кипятился Виктор Петрович. - С вами говорить - надо гороху наесться!"
"Этот век смолол нас как нацию" - печальное астафьевское резюме резко контрастирует с его "несмолотой" ни войной, ни последующими лихолетьями личностью.
Многие друзья и собеседники Виктора Петровича замечали, что он был артистической натурой. Вспоминает знаменитый российский кинооператор Анатолий Заболоцкий (миллионам зрителей известны снятые им с Василием Шукшиным фильмы "Печки-лавочки" и "Калина красная"). Кстати, у Анатолия Дмитриевича крепкие белорусские корни: его дед по отцу родом из белорусского города Борисова; сам он девять лет проработал после окончания ВГИКА на "Беларусьфильме". В сентябре собирается свой 70-летний юбилей отпраздновать в Беларуси, а заодно и устроить в Минске свою выставку.
Еще Петрович любил наблюдать за артистами, была у него такая слабость. Когда я видел его в среде актеров, с которыми он дружил, а дружил он со Жженовым, Ульяновым, Петренко, Дуровым, Бортником, они все молчали и разевали рот от его рассказов. На артистов это не похоже, ведь они привыкли солировать в компаниях...
Каким был Виктор Петрович в семье? Находил ли общий язык с детьми? Эти и другие вопросы мы попытались выяснить в беседе с сыном Виктора Петровича - Андреем Астафьевым, который является бессменным участником Астафьевских чтений в Перми.
- Наша семья немногим отличалась от большинства семей, если иметь в виду проблему "отцов и детей", - говорит Андрей Астафьев. - Существовала эта проблема и у нас. В детстве мама, которая занималась нами, детьми, объяснила нам неписаный закон (мама была проводником идей папы): "Ребята, папа работает! Захочет - он нам расскажет и прочитает. А пока мы его не трогаем!.."
- В каких случаях отец говорил вам: "Нельзя!"?
- Это больше относилось к области нравственности: нельзя предавать, нельзя обманывать. Когда он поселился в Красноярске, мы встречались с ним только во время моих приездов к нему в отпуск. Папа меня всегда ждал, мы улетали с ним в тайгу на рыбалку. В тайге папа был совершенно другим человеком. Он говорил, что тайга - это единственное место, где он чувствует себя хорошо, никто его не отвлекает, не донимает... Помнится, мы плавали с ним по реке, рыбачили, и я, шестнадцатилетний пацан, был свидетелем событий, которые затем вылились на страницы "Царь-рыбы". Те отношения, которые складывались между нами в тайге, были иными, нежели в городе или деревне. К тому же мама, да и сам отец, всегда хотели, чтобы я находился при нем. Папа часто болел, а я считался человеком основательным, с прекрасной памятью, который никогда ничего не забывает. Поэтому я находился на зрительном расстоянии от папы, не влезая в кадр. Случись что - достать лекарство, например, я всегда контролировал ситуацию... Еще нас с папой сближал футбол. Да и хоккей. Мы оба были страстными болельщиками.
Алла Большакова познакомилась с Виктором Астафьевым в конце 80-х, когда судьба забросила писателя в Первопрестольную:
-Участие Виктора Петровича в первом съезде народных депутатов СССР совпало с моими научными "затесями", - вспоминает она. - Я имею в виду защиту в МГУ диссертации о его творчестве. Получилось как в кино: Виктор Петрович, оказавшись на защите моей диссертации о нем, впервые (!) попал на такого рода мероприятие, посвященное его творчеству. Его как почетного гостя и, по сути, виновника торжества усадили в президиум и проходное, казалось бы, научное действо превратилось в настоящий праздник. Выступавшие говорили о нем и для него - от всей души. Потом поехали ко мне домой (официальные банкеты тогда были запрещены) и, помнится, угощались каким-то гусем с яблоками. Самым парадоксальным образом этот гусь перекочевал потом в название одного из последних астафьевских рассказов из одноименного книжного издания "Пролетный гусь", присланного мне автором уже из госпиталя, с грустью неизбежного конца. Но тогда о "пролетном гусе" не было и речи - мы смеялись, весело празднуя наш общий успех, слушая бесподобные астафьевские байки, рикошетом отозвавшиеся затем в искрометном "Веселом солдате". В "пролете" не был еще никто - ни мы, ни страна, ни время. Или так лишь казалось? И астафьевская мятущаяся душа уже тогда распознавала не только меты скорого распада - сквозь пир и смех "бесконечного" праздника жизни, но и постскриптум-"загогулину" попранной народной ментальности, зримо проявившуюся в молниеносные 90-е, но прочерченную еще в сталинские годы. "Этот век смолол нас как нацию" - печальное астафьевское резюме резко контрастирует с его "несмолотой" ни войной, ни последующими лихолетьями личностью. Храню одну из последних весточек от Виктора Петровича - фотографию с надписью на обороте: "А на фото церковь, построенная по Божьему и моему хотению...в Овсянке, в центре села"... Вспомним здесь солженицынское: "Не стоит село без праведника".
И все-таки лучше всего сказал о себе сам Виктор Петрович. В его переписке с псковским критиком Валентином Курбатовым мы читаем, по выражению Льва Аннинского, "сплошной хрип усталости": "Усталость от работы. "Свету не вижу, из-за стола не вылажу". Усталость от борьбы с редакторами: "Много нервов взяла эта "редактура", а еще и "цензура стоит за углом, занеся дубину". Усталость от быта. "Истопил печи и еду сварил". Усталость от напора поклонников: "Навалилось какое-то воронье из газет, из полудрузей". ...На его рабочем столе был найден листочек:
"Жене. Детям. Внукам.
Прочесть после моей смерти.
Эпитафия.
Я пришел в мир добрый, родной и любил его безмерно.
Ухожу из мира чужого, злобного, порочного.
Мне нечего сказать вам на прощанье.
Виктор Астафьев."
И все-таки ему было что нам сказать. Одно из писем в предсмертном году он закончил: "А мне рыбалка каждую ночь снится, соскучился по речке, по бережку, по катерку, по ушке, да мало ли по чему хорошему можно соскучиться и память почесать, но и то хорошо, что есть по чему скучать и вспоминать тоже есть что".
...А мы скучаем по нему - по нашему писателю, и его "окаменевшим слезам" еще долго очищать наши глаза.