Роман Козак поставил "Самоубийцу" Эрдмана

Взяться за "Самоубийцу" все равно что отважиться на "Ревизора". Гениальное творение Николая Эрдмана в каждом слове говорит о себе, а поди ж, попробуй ухватить вкус этой гениальности, разобраться, где кончается водевиль и начинается метафизика, где узкое сатирическое задание превращается в сложнейший, мерцающий множеством смыслов экзистенциальный текст о человеке, о страхе и тайне смерти. Правда, "Ревизора" ставят у нас и в мире с известной регулярностью, а судьба эрдмановского шедевра не задалась с самого начала.

Его мечтал поставить Станиславский, с восторгом восклицавший во время чтения комедии, что ее автор - гений! Сталин положил конец его любви, а заодно - и судьбе самого Эрдмана, которого, по всей вероятности, спасла от смерти только любовь вождя к комедии "Волга-Волга".

Тайна этой планеты до сих пор осталась неразгаданной. "Самоубийцу" не смог поставить в 60-е Юрий Любимов, лишь в 90-е ее воплотил Валентин Плучек в Театре сатиры, но и тогда взрывом, потрясением она не стала. Отложенная сенсация не произошла и в Театре им. Пушкина, где только что Роман Козак попробовал сочинить свой новый спектакль.

Можно особенно не расстраиваться - "Ревизора" по-настоящему поставили лишь в 20-х годах ХХ века, через 90 лет после создания: сначала Станиславский, потом Мейерхольд смогли проявить метафизический ген гоголевской сатиры. Написанная в 1928 году комедия Эрдмана может ждать еще года три. Роман Козак хоть и не сделал ее фактом легенды, но проявил возможности для будущих постановок.

Он, например, придумал, как играть Подсекальникова. Подобно Мейерхольду, в 1926 году говорившего актерам, что играть "Ревизора" надо как можно спокойнее, без водевильности, почти нейтрально, Козак предложил Владимиру Николенко (недавнему Городничему в "Ревизоре") едва ли не то же самое. Его Подсекальников - никто или некто, кто просто спит, потом встает, терпит домогательства жены, пробирается по коридору коммуналки к холодильнику, извлекает колбасу и ее же торжественно достает из штанин на собственных поминках, провозглашая добытое страданием кредо: "Ради бога, не отнимайте у нас последнего средства к существованию, разрешите нам говорить, что нам трудно жить. Ну хотя бы вот так, шепотом: "Нам трудно жить". Товарищи, я прошу вас от имени миллиона людей: дайте нам право на шепот".

Решивший покончить жизнь в шутку, в ночном бреду, когда сны липкими мухами не дают уснуть, а жена требует сатисфакции, Подсекальников начинает притягивать к себе самые главные русские сюжеты. Как Чацкий нежданно, почти случайно объявлен сумасшедшим, так Подсекальников становится "самоубийцей".

Как гоголевский ревизор он втягивает в себя все смуту и призрачность русско-советской жизни, ее главные мифы и маски.

Роман Козак вместе с художником Игорем Поповым (автором декораций к "Серсо", "Маскараду" и "Шести персонажам в поисках автора" Анатолия Васильева) сочиняют стеклянный зоопарк-коммуналку, в клетках которой люди с удовольствием подчиняются привычным ритуалам. Простая завеса над рампой отделяет Подсекальникова комического от Подсекальникова трагического. Задвинув ее, отделившись от интеллигентов-рвачей, мясников и поэтов, Подсекальников произносит свое тихое признание о жизни, в которой хочется только пристойного жалованья и права побрюзжать шепотом.

Изобретательные подробности спектакля одна за другой улетучиваются из сознания, оставляя чувство тоски и недоумения. Слишком многое ожидалось от ставшего легендой, ходившего списками по сталинско-хрущевско-брежневской стране "Самоубийцы". Казалось, что у режиссера Козака есть к нему некий главный и обжигающе-верный ключ.

Но ни декадентские экстраваганции жены Подсекальникова Марины Лукьяновны (Ирина Петрова) и пошлые трепетания его тещи (Наталья Николаевна), ни смачные антре Клеопатры Максимовны (Ирина Бякова), ни речи эротомана Калабушкина (Андрей Заводюк) или интеллигентские завывания Аристарха Доминиковича (Сергей Ланбамин), ни восхитительные поэтические пародии сразу на всех поэтов в исполнении Александра Арсентьева, ни сами горестные монологи Подсекальникова - ничто не производит впечатления цельного и ясно направленного в сегодняшнюю жизнь художественного высказывания.

Быть может, все дело в замысле и главном исполнителе. Подобно тому, как трудно сыграть "Ревизора" без Хлестакова, а "Гамлета" без Гамлета, "Самоубийцу" не поставить без Подсекальникова. Владимиру Николенко - несмотря на верные интуиции - не удалось распробовать вкус эрдмановской гениальности. Что-то - самое главное - осталось за полями трехчасового сочинения Козака, в котором смешное осталось несмешным, а трагическое - непроявленным.