Поделиться
В прошлый свой приезд двухлетней давности театр из Башкирии показал столице диковинную и масштабную оперную версию национального сказания "Кахым-туря" (последнюю партитуру башкирского классика Загира Исмагилова), на этот же раз рискнул привезти полную тайн и загадок моцартовскую феерию "Волшебная Флейта", посредством которой гений когда-то распрощался с миром.
Для башкирского тетара эта постановка стала первым испытанием на "пробу" знаменитого венского апокрифа, который и в Москве-то рискнули исполнять исключительно по случаю моцартовского юбилея. И что показательно - во всех показанных в этом сезоне "Флейтах" постановку сработали немецкие команды: Грэм Вик в Большом театре, Ахим Фрайер - в "Новой опере", Уве Шварц – в Театре Башкортостана.
Аналогии с этими спектаклями неизбежны, но почти неуместны, настолько различна стилистка, язык и степень провокативности режиссеров, перетасовывавших действие "Флейты" в расклад от виковского блокбастера, фрайеровского балаганного шоу до шварцевской сказочки, обращенной к не слишком обременяющим себя умственными нагрузками взрослым и детям. Шварцевская "карта" откатила сюжет как будто назад, в прошлое, к исконным для Моцарта коллизиям волшебных превращений, безыскусной игры театральной бутафорией и дидактическому прессингу духовных братств.
Наполнившие сцену ряженые звери – обезьяны и разрисованные, словно кони в яблоках, жирафы, пляшущие башмаки и клацающие челюстями крокодилы, львы, рвущиеся в зрительный зал (художник Евгений Иванов) - представили ненапряженный, наивный и простодушный микс из "Айболита" и бергмановской феерии "Флейты". Мир весельчака Папагено, цветастой джинсы, аляповатых дам с формами (феи Царицы ночи) и самой налаченной Царицы, оберегающей линию локона и красивую позицию ноги. В противовес – жутковатый "склеп" Зарастро, "лавра" братства с остовами колючих конструкций, со своими auterni pater – бессмертными отцами, окаймленными седыми нимбам и поучающими с высоты тронов таких же лысых, подобно черепам, похожих друг на друга братьев. В этот мир и стремится попасть Тамино. В финале торжествует Папагено, зарывшийся со своей подружкой под огромное атласное одеяло, и Зарастро, слинявший с сачком Папагено из зала. В апофеозе развязки раздирается в голос хор, выбрасывая, словно камни, братские лозунги "мудрость", "разум", "свет".
Но цельности вся эта конструкция не достигла. И не только потому, что местами мир фэнтези режиссера, прямо скажем, не самого свежего свойства, комплектуется по принципу "все в кучу", но и потому что диалоговые сцены, идущие на русском языке, отсылают своими смыслами к назидательным речам в духе "деда мороза". А главная нестыковка произошла на уровне самого Моцарта, исполнять которого, хоть и рискнули в театре впервые, но осваивать предстоит еще далеко вперед. И не только немецкую артикуляцию, которая в спектакле превращает немецкое слово "nein" в напев "най-най", а Папагену в "папу Гену", но и вокальную технику, требующую во много крат больше подвижности и гибкости голоса, а, главное, точного попадания в ноты. Последнее относится и к оркестру, которым дирижировал Роберт Лютер. Логично, что победителем в этом раскладе и в прямом и в переносном смысле оказался Папагено в исполнении номинанта Владимира Копытова – обаятельный, брутальный персонаж, кажется, вполне осознавший смысл легенды, что не в Тамино, а в Папагено Моцарт вложил собственные уста.