Поделиться
Объявленного продюсерами успеха не наблюдалось: в зале кинокомплекса "Каро" сидели, считая меня, семь человек. Сеанс тем не менее начался.
Через пять минут послышались слабые женские повизгивания - первые признаки активных зрительских реакций. Через полчаса все лежали в лежку, утирая слезы от смеха. При появлении Лии Ахеджаковой в японском кимоно и с икебаной на голове стало ясно, что перед нами никакая не чернуха, как обещали вороги, а самая смешная комедия года. Пусть и "черная". Люди из зала выходили распаренные, словно их прокрутили в стиральной машине и отжали в центрифуге. Чистенькие и новенькие.
С одноименным спектаклем МХТ картину пусть сравнивают другие. По мне, это полноценное кино, где театральная педалированность актерской игры только подливает масла в огонь: именно такая театральность сделала незабываемыми многие классические фильмы - от чеховской "Свадьбы" с Гариным и Раневской до экранизаций Гоголя и Шекспира. Вспоминаю "литературное кино" не случайно: "Жертва" не только построена на литературных ассоциациях, но и не гнушается брать из драматургической классики целые системные блоки. Она претендует показать современного Гамлета с мужеубийством, "тенью отца" и горой трупов, а программный монолог милицейского капитана, от непрерывного созерцания людских мерзостей сорвавшегося на густой мат, - алаверды к Городничему, в коем тоже под занавес пробудилось подобие совести. Мне не нравится вивисекция над Горьким и Толстым, к которой причастны создатели фильма в своих творениях на московских сценах, но начинает нравиться и даже кажется важным освоение передового опыта классиков. Театральные критики уже отметили неспособность братьев Пресняковых написать современную трагедию. Правда, квалифицировали это как импотенцию. На самом деле это импотенция времени, которую авторы пьесы сумели передать полнее и точнее других. Трагедия возвращается к нам фарсом - тут они правы.
На братьев Пресняковых, полагаю, не случайно возник такой спрос. Им действительно удалось ухватить за хвост бациллу абсурдности нашего мира, уже до предела отупленного массмедийной жвачкой и окончательно разучившегося отличать хорошее от плохого, разумное и дозволенное от идиотского и гибельного. Они это делают, как любой талантливый автор, скорее интуитивно, они совсем не аналитики, но обладают способностью слышать голоса улиц, чувствовать и передавать абсурд человеческих состояний. В этом смысле они продолжают и дополняют дело Николая Коляды, основателя и тоже уже классика "екатеринбургской драматургии" с ее веселым шоковым гиперреализмом.
Сам фабульный ход с героем, который подрабатывает на милицейских следственных экспериментах, изображая перед видеокамерой жертву преступления, я бы признал почти гениальным. По своим возможностям вскрыть общество, как консервную банку, одним изящным движением, он мало имеет себе равных. По ходу сюжета перед нами на манер эстрадных интермедий прошла цепь таких "экспериментов", увиденных через объектив милицейской видеокамеры, и "душа наша идиотизмом человечества уязвлена стала". Люди колют любимую женщину в нужнике, расчленяют и пытаются спустить в дырку биотуалета, горюя лишь о том, что засорится. Люди в экзальтации падают из окон, травят друг друга сырыми японскими суси, топят в спортивных бассейнах. Люди сбрендили. Концентрированный мат в финале здесь так же логичен и целителен, как когда-то в "Астеническом синдроме" Киры Муратовой, любимом фильме перестройки. Ненавижу мат, но уважаю его способность облегчить измочаленную душу и тем охранить ее от полной гибели всерьез. Мат для мужчины - как для женщины слезы, что не освобождает, на мой взгляд, кинотеатры от необходимости соблюдать строгий возрастной ценз. Поп-корновые младенцы еще не столь измочалены постсоветской действительностью, чтобы так идеологично материться. Они усвоят форму, но не поймут зерна проблемы.
Кирилл Серебренников здесь не оправдал, на мой взгляд, ни одной из инвектив, ему адресованных. Здесь нет его обычного штукарства, и фирменный цинизм введен в приличные берега печальной необходимости. Горечь финала даже заставляет предположить, что он впал в грех "месседжа", подспудного морализаторства типа говорухинского "так жить нельзя", но уже на уровне века Интернета, карикатурных войн и "Кода да Винчи". Его традиционный пофигизм вдруг привел к редчайшей для "нового кино" свободе художественного выражения, когда режиссеру ничто не страшно. Он не боится быть театральным, не боится эклектичных пересечений размашистой анимации с живым актером, не боится наглой обнаженки, не боится эстрадности в сценах с Ахеджаковой, не боится ничего. И оказывается, что все - в жилу, в дугу и в кассу. Фигурально и, надеюсь вместе с продюсерами, буквально.
Сначала вахтанговец, а теперь мхатовец, 26-летний Юрий Чурсин в сколько-нибудь заметных фильмах пока не снимался (не считать же заметным сериал "Хиромант"!), так что роль живого трупа Вали стала его открытием - актер эксцентричный, умный, ироничный, реактивный, интересный в каждом проявлении. В роли капитана изумительно органичен Виталий Хаев. Фундаментальную и лирическую милиционерку Людочку, по-бабски отзывчивую и все время выясняющую с кем-то невидимым личные отношения, восхитительно играет Анна Михалкова. За траекториями Игоря Гаспаряна в роли бассейнового убийцы следишь как загипнотизированный: так не бывает, но все предельно узнаваемо. Про Ахеджакову я уже сказал: она актриса на все времена - как Рина Зеленая, как Раневская.
Это признак хорошей режиссуры, когда все актеры кажутся гениальными. Когда их ужимки и прыжки имеют такое прекрасное послевкусие. Когда очень хочется немедленно после сеанса бежать к видеолотку и спрашивать, нет ли фильма в продаже. Что я, каюсь, и сделал, и чертыхнулся по адресу неразворотливых пиратов, хотя пиратов не люблю почти так же, как мат. Теперь придется ждать выхода диска, чтобы за порцией суси с хорошим сакэ выпить за здоровье Ахеджаковой и всей компании, хохоча и наслаждаясь заново.
Когда-то Серебренников эпатировал театральную публику тем, что, ставя "Мещан", принципиально не смотрел запись спектакля Товстоногова. Теперь он демонстрирует ту укорененность в культурном слое человечества, какой в нашем новом кино почти нет ("9 рота", "Возвращение", "Коктебель", раз-два - и обчелся). Даже явление убиенного отца замороченному сыну напомнит о Гамлете в той же мере, в какой и о потустороннем диалоге из "Заставы Ильича": смутные времена для думающего человека не кончаются никогда. Хотя эволюция страны привела к тому, что папа сына уже не вразумит, как в "Гамлете", а коварно бросит в набежавшую волну. "Пидарасы", - сказал бы тут Никита Сергеевич Хрущев.