Поделиться
Примадонна готовится отметить свой 80-летний юбилей. Возраст не скрывает, наоборот, гордится, потому что с ее жизнью связана целая эпоха российской культуры. Мелик-Пашаев, Покровский, Ростропович, Шостакович, Солженицын, Ойстрах, Сахаров - часть ее судьбы: так же, как война, блокада, голод, триумфы, мировая слава, изгнание, любовь. Характер ее всегда выражался через абсолютную категорию - не лгать, что означало практически всегда находиться в оппозиции. Примадонна верна себе, поэтому на "деловом завтраке" в "Российской газете" вместо эпической юбилейной беседы вышел полемический разговор с резкими сюжетами: о Чечне, о состоянии культуры, о целях личности. Публикуем разговор полностью:
Сначала было слово
РГ | Вы провели тридцать дней в Чечне, снимаясь в фильме Александра Сокурова. Что было самым трудным для вас?
Галина Вишневская | Мне ничего не страшно. Я знаю войну. Когда я увидела разрушенный Грозный, я вспомнила Гатчину, Ораниенбаум, Петергоф, Царское Село: как кругом лежал пепел, когда гнали немцев. Что касается быта, то на съемках мне предоставили нормальные условия: отдельную комнату, душ. Вот сами они действительно в трудных условиях живут. Как-то спросили: "Галина Павловна, хотите знать, как мы живем?" - "Хочу". Показали: маленькая прихожая в две ступеньки, комната - 3х6, там шесть человек живут! Кровати в два этажа, шкафа нет, гимнастерки на спинках кроватей висят. И это офицеры! А в солдатских лагерях ребята живут в палатках - по тридцать человек в каждой. Когда мы снимались, стояла жара 40 градусов, а в последний день вообще +49 в тени. Сокуров обо мне позаботился, привез специально фургончик с кондиционером. Я снимусь в кадре, и скорее туда. У остальных же условия невероятно трудные были.
РГ | Какой посыл у сокуровского фильма, как он объяснял вам задачу?
Вишневская | В фильме очень мало текста. В основном все показано камерой: глазами моей героини. Идет безмолвный диалог со зрителем. Здесь нет никаких деклараций, нет призывов к одному, к другому. Люди должны это посмотреть и сделать выводы, как быть дальше.
РГ | На чем должен строиться диалог между народами, возможно ли забыть эту войну, эти глазницы?
Вишневская | Сначала было слово. Но изначально оно не было сказано. И мы должны наконец найти это слово. Я все пыталась узнать, с чего же все началось. Какой был самый первый шаг, после которого разгрохали такое дело? И никто ничего не смог мне ответить: ни чеченцы, ни русские. Ясно только одно, что занимались этим делом непрофессионалы - не дипломаты, которые проходят науку управления страной, науку жить в мире с народами. Нами управляли по партбилету, и те, кто решал государственные вопросы, не знали, что можно, например, разговаривать с людьми. Все мы были из Советского Союза. Сейчас, когда прошло столько лет и у нас появился другой опыт жизни, легче это осознать. А тогда Паша-Мерседес размахивал шашкой, и его обвинить невозможно: он другого метода не знал.
РГ | На каком языке должно прозвучать это слово?
Вишневская | Когда генералы во время съемок устроили мне встречу в клубе, вышел мальчик и спел "Журавли". У меня слезы потекли. Я хочу, чтобы он приехал сюда, в Москву, учиться. Пригласила еще одну девочку. Но что я могла сказать тем, кто сидел в зале: женщинам, детям, старикам? Только то, что чувствовала: что не боюсь их, потому что люблю. Сталин когда-то погрузил этот народ в телячьи вагоны и выставил их из родных земель. Думали, что так можно. Десять лет назад этот нарыв прорвался. Сегодня мы обязаны найти нужные слова. И сделать это должны умнейшие люди России.
Легко ли слезть с БТР?
РГ | Когда этот фильм выйдет на экраны?
Вишневская | Сейчас идет монтаж, а озвучивание будет в ноябре. Потом должна состояться премьера.
РГ | А как вам, примадонне, работалось с Сокуровым? Режиссерские натуры разные: условно говоря, что бы ни снимал Никита Михалков, у него пляшут цыгане и съемочная группа ест шашлыки, а у Алексея Германа все плюются - даже верблюд на съемочной площадке.
Вишневская | Сокуров работает с очень компактной съемочной группой. Все профессионалы. Сам он предельно точен, ничего не упускает из виду. Наполеона, отдающего приказы, из себя не строит: крутится везде сам. Я вообще не могла понять, как возможно снимать тридцать дней подряд по десять часов в день! Он всех актеров, занятых в фильме, отправил в Чечню на три недели раньше, чтобы они жили среди солдат в том же режиме. Меня заставил лезть на БТР!
РГ | На БТР? Как вы туда взобрались?
Вишневская | Вы меня лучше спросите, как я оттуда слезла! Взобраться - подсадили, а потом, когда отсняли все, надо ведь как-то слезать. А как? Рядом снимали "фильм о фильме": так что этот мой "номер" с БТР в кадр попал.
РГ | Вам на съемочной площадке труднее было, чем на оперной сцене?
Вишневская | Наоборот. В фильме главное - иметь выдержку, дисциплину, терпение. Ну а если талант есть, совсем хорошо. На сцене же, помимо прочего, надо столько всего достичь в пении, чтобы звучать идеально, чисто, точно!
РГ | В Чечне вы прослушивали детей. Кому-то повезло: заберете их в Москву. Но как выглядит там в целом ситуация с культурой, образованием?
Вишневская | Там полно детей, которые вообще никогда в школу не ходили. Сейчас только что-то начинает налаживаться: не бомбят, не стреляют из орудий, строят жилые дома. В нашем фильме заняты женщины-чеченки. Мы разговорились с ними за кадром. Я говорю: вижу, что у вас много детей, всем по 8-10 лет и все - мальчишки. Они говорят: да, до войны нас был миллион, а сейчас 1 200 000. Я была поражена: сколько погибло мужчин, а сегодня их больше, чем до войны. Это очень сильный народ.
Ярмарка голосов
РГ | Кроме экстремальной поездки в Чечню вы успели подготовить летом Международный конкурс певцов. Раньше вы со скепсисом говорили: вот, лауреат всяческих конкурсов, а петь не умеет. Почему вдруг решили организовать собственный конкурс?
Вишневская | Да, я решила проводить Международный конкурс оперных певцов. Заметьте, оперных певцов. Такого конкурса в России еще не было. Первый тур мы проводили по кассетам. Я вернулась из Чечни и прослушала почти двести присланных из разных стран кассет. Отобрала сорок человек на второй тур. Сейчас они приедут в Москву, и уже здесь определится двенадцать человек на финал.
РГ | А в чем особенности вашей конкурсной программы?
Вишневская | Оперный репертуар: русские, итальянские арии. Ни романсов, ни камерной музыки исполняться не будет. Все участники нашего конкурса - артисты оперных театров, имеющие за плечами сценический опыт. Такой конкурс очень нужен в России, потому что он даст шанс молодому солисту заявить о себе на международном уровне.
РГ | А на екатеринбургской ярмарке певцов, где вы уже несколько лет подряд слушаете молодых вокалистов, вас не разочаровывают российские голоса?
Вишневская | В России есть голоса. Но что с ними делают - в этом проблема, и не только вокальная. Это проблема культуры в целом. Прежде всего проблема личностей, работающих сегодня в оперном и драматическом театрах. Недавно я была на премьере "Евгения Онегина" в Большом театре, и меня охватило отчаяние от того, что я увидела на сцене. Стыд, что я вообще присутствовала здесь. Я пришла домой, не спала двое суток и в результате написала письмо директору Большого театра Анатолию Иксанову.
Онегин в рубище
Вишневская | Я написала, что отказываюсь от празднования своего юбилея в Большом театре, потому что увиденное на сцене этого театра для меня оскорбительно. Я думала: выходит, зря прожита жизнь? Зачем и чему мне дальше учить певцов, если Большой театр выпускает на своей сцене такое? Ведь для всех поколений нашей публики это что-то значило: Пушкин, Чайковский, Ленский, Онегин. Сколько слез было пролито, сколько мечтаний, мыслей! Моя первая встреча с "Онегиным" произошла, когда мне было девять лет. Я тогда получила набор пластинок для патефона и с утра до вечера слушала их. Татьяну пела Кругликова, Онегина - Норцов, Ленского - Козловский. Они открыли мне целый мир. И, может быть, я стала тем, что я есть, потому, что услышала в девять лет этого "Онегина" Большого театра. Моя жизнь впоследствии оказалась как-то особенно связана с этой оперой: и мои первые шаги в Большом театре, и мой последний спектакль спустя тридцать лет в Гранд-опера. В 1982 году, когда я прощалась с оперной сценой, в Париже специально для меня поставили "Евгения Онегина", и я восемь спектаклей пела партию Татьяны. Можете представить, что значит для меня "Евгений Онегин"? И когда я теперь пришла в Большой театр и смотрела сцену ссоры Ленского и Онегина, от которой обычно дух захватывает, зал весь замирает, вдруг чувствую: боже мой, зачем, почему они это делают? Хор, как табун жеребцов и кобылиц, ржет над тем, как Онегин с Ленским ссорятся. В сцене дуэли в козлячьем тулупе сидит Ленский, Зарецкий храпит пьяный на диване. Ленский поет: "Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни", а тетки с грязными тряпками убирают пол после пьянки, то есть Ларинского бала. Что это? Я содрогнулась. Я не могла заснуть две ночи.
РГ | Это уже факт, что нынешний оперный театр идет по пути рациональной режиссуры и пытается в классическом тексте обнаруживать то, что, как ему кажется, актуально для современников. Вы вообще отрицаете такой подход?
Вишневская | Это не рациональная режиссура, это хулиганство. Воинствующая бездарность, которая имеет возможность выйти на сцену и плюнуть на наши национальные святыни, харкнуть просто. Не секрет, что гораздо проще поставить такой "современный" спектакль и очень трудно сделать классический: с интересными мизансценами, не выдумывая ничего поверх, не дописывая "ржание" - так, что оркестра не слышно. Я думаю: то, что происходит, это падение искусства, падение нации, если хотите. Когда Ленский запел: "Куда, куда вы удалились", я не могла сдержаться, у меня потекли слезы от унижения, что я вижу артиста в такой ситуации. Он поет божественную, гениальную арию, а вокруг ходят люди и какую-то блевотину вытирают около него...
Тренинг без колпаков
РГ | А на какую реальность вы нацеливаете своих учеников? Ведь они попадут именно в такие спектакли?
Вишневская | Я сказала им после этого: вот что вас ждет. Это я могу позволить себе отказаться от юбилея, но вы придете в театр и не сможете плюнуть, потому что вас под зад ногой вышибут. Что вы должны делать? Вы должны быть абсолютно безупречны в своем искусстве. Даже если на вас надели рубище или дурацкий колпак, вы должны петь божественным голосом и с чистой душой. Другого выхода нет. В нашем Центре мы сознательно ставим спектакли, в которых стараемся сделать все так, как было задумано композитором. Чтобы потом мои певцы были готовы принять любые эксперименты, даже хулиганские выходки, подобно той, что я наблюдала в последнем "Онегине".
РГ | Вы фактически рвете с Большим театром, но ваши выпускники сейчас поют на этой сцене, прослушивались в будущий спектакль "Борис Годунов" в постановке Сокурова.
Вишневская | Да, мои ученики прослушивались. Пустят ли теперь кого-нибудь из-за меня или нет, не знаю. Но зачем мне приходить на новую сцену? Мой Большой театр сейчас закрыт на ремонт. Может, доживу и еще выйду на сцену своего Большого театра?
РГ | В этом году вы выпустили уже третий поток учеников своего Центра оперного пения. Как складываются судьбы ваших выпускников?
Вишневская | Они все поют. Наше меццо Агунда Кулаева занята в новой опере в партии Ратмира. Талантливый бас Алексей Тихомиров, который пел у нас Мефистофеля, Собакина, короля Рене, готовит сейчас Бориса Годунова в "Геликоне". Ирина Дубровская - наша Джильда - приглашена в Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко на роль Травиаты. За границей поют Ирина Окнина, Владимир Байков. Все находят себя и делают большие успехи, потому что хорошо подготовлены к сцене. Самое главное, у нас есть своя сцена, где мы можем репетировать с утра до ночи.
РГ | Оперный театр и школа - дорогое удовольствие. Кто помогает вам их содержать?
Вишневская | Помогают город, Комитет по культуре города Москвы, минкультуры. Мы им очень благодарны.
РГ | Студенты платят за учебу?
Вишневская | У нас есть бюджетная группа - 25 студентов, обучающихся бесплатно, и несколько платных мест для стажеров. На эти деньги мы содержим педагогов, потому что зарплата, сами понимаете...
РГ | А в чьей собственности сейчас находится Центр оперного пения?
Вишневская | Изначально он был оформлен как моя собственность, но, когда все было готово, я подумала: зачем мне это? Чтобы у меня внука украли? Строился он на деньги спонсоров, я в него свои средства не вкладывала: с какой стати он мой? И я подарила его Москве.
Денег не дам!
РГ | Вы участвовали в проекте профилактики гепатита В: обеспечили прививками два миллиона детей, многих буквально спасли. Какие-то акции еще предполагаются?
Вишневская | Мы сейчас ищем такое дело, чтобы оно было полезное и нужное, а не просто - лишь бы чем-то заниматься. Наш фонд существует, но мы прекратили работать с гепатитом, потому что это стали делать в России, а не только за границей.
РГ | Когда-то, на заре перестройки, вы сказали фразу, что русские мужики - инвалиды, если французские школьники должны им собирать со своих завтраков гуманитарную помощь. Ваше отношение к благотворительности изменилось?
Вишневская | То, что мы наблюдали тогда, - это не благотворительность, это нечто другое. Я считаю, что человек богатый должен заниматься благотворительностью. Обязан. Но я всегда за конкретное дело. Не так, чтобы где-то взяли, куда-то отправили, что потом и концов не найдешь: все разворовали. Я денег никогда не даю. Вам что нужно? Лекарство? Пожалуйста. Аппаратура? Пожалуйста. Но денег не дам!
Перед Шостаковичем я немела
РГ | Вы готовите уникальный проект к столетию Дмитрия Шостаковича: 26 сентября в Центре оперного пения будут исполнены четыре вокальных цикла Шостаковича.
Вишневская | Да, 25 сентября, в день столетия Дмитрия Дмитриевича, Ростропович будет дирижировать его Восьмой симфонией в Большом зале консерватории, а на следующий день в нашем Центре будет концерт: мои ученицы исполнят четыре вокальных цикла Шостаковича: "Из еврейской народной поэзии"; "Сатиры" на стихи Саши Черного, посвященный мне; цикл на стихи Цветаевой и цикл на стихи Блока, тоже мне посвященный. Я невероятно горжусь этим проектом, потому что нигде в мире такую программу не услышишь.
РГ | Это первый сезон, когда у вас наконец запели Шостаковича. А ведь вы - первая исполнительница многих его сочинений, и этот репертуар мог стать частью программы вашей школы.
Вишневская | Да! Я счастлива, что мы уже освоили все четыре цикла, и мечтаю в дальнейшем подготовить в нашем Центре Катерину ("Леди Макбет Мценского уезда").
РГ | Саша Черный, Блок, Цветаева - настолько разные поэты. Как вы переживали литературную основу, когда готовили циклы?
Вишневская | Это вопрос к Шостаковичу: как он смог собрать все это? Он никогда ни с кем не советовался. Просто брал то, что его интересует, и мы получали абсолютно готовый текст. Это было великим счастьем для нас.
РГ | Как началось ваше общение с Шостаковичем?
Вишневская | Мы познакомились с ним в 1953 году, когда я пела премьеру "Фиделио" в Большом театре. Дмитрий Дмитриевич работал тогда музыкальным консультантом. Ему придумали эту должность, чтобы он не умер с голоду, поскольку его гениальная музыка после постановления 1948 года была запрещена и нигде не исполнялась. Позже, в 1955 году, когда я вышла замуж за Ростроповича, он ввел меня в дом Дмитрия Дмитриевича. И с тех пор мы стали друзьями. Это подарок судьбы. Бог дал мне великое счастье. Дмитрий Дмитриевич посвятил мне три своих сочинения: он оркестровал специально для меня "Песни и пляски смерти" Мусоргского, написал "Сатиры" на стихи Саши Черного и цикл на стихи Блока.
РГ | Он ориентировался на особенности вашего голоса и тембра, когда писал музыку для вас?
Вишневская | Конечно. И я горжусь, что он думал обо мне. Не в один же день все это пишется: значит, он думал обо мне многие часы и дни.
РГ | Когда он писал для вас, вы обсуждали с ним сочинение?
Вишневская | Ни один человек не мог быть с ним в контакте. Шостакович давал готовое сочинение, где уже ни одной ноты не будет исправлено. Может быть, со Славой по поводу виолончели он мог что-то обсуждать, но мне вручал готовые ноты. И всегда у него была одна фраза для того, кому он посвящал свое сочинение: "Вам нравится?" Я в таких случаях немела. "Если вы не возражаете, я бы хотел вам это посвятить". И так было всегда, всем одна и та же фраза: "Если вы не возражаете, я бы хотел вам это посвятить". Я три раза удостоилась этого сумасшедшего счастья.
РГ | Как вы считаете, Шостакович сейчас услышан до конца?
Вишневская | За рубежом это самый исполняемый композитор наряду с Бетховеном, Моцартом. А у нас? У нас ведь и Мусоргский не так любим, как его обожают на Западе. Русский народ не хочет слушать правду о себе. Желательно, чтобы еще пели не по-русски, тогда он вообще в блаженстве пребывает. То ли возвышается в своих собственных глазах - не могу понять. А послушать Мусоргского: его песни, романсы - это нам ни к чему.
РГ | Шостаковича на Западе исполняют много. Но до конца ли понимают то, о чем он писал: его произведения трудно отделить от конкретного времени, от конкретной ситуации? Или существует какой-то унифицированный стиль исполнения Шостаковича на Западе?
Вишневская | Сейчас настолько изменились время и сама западная публика: с нее начинает слетать жир. Когда тебя, как воробья, подстреливают на улице, падают небоскребы, то начнешь и Шостаковича по-другому слушать. Его музыка ведь про всех написана: не только про нашу страну. А для России это вообще энциклопедия жизни. Вся отечественная история ХХ века. Но сейчас весь мир оказался в таком же состоянии.
РГ | Шостакович иногда корректировал партитуру по магнитофонной записи. Говорил, что ему легче на слух внести пометки. У вас остались какие-нибудь записи 50-60-х годов, когда вы дома исполняли ему произведения впервые?
Вишневская | Нет. У нас тогда не было этих аппаратов. И я, к сожалению, не думала, что надо записывать, чтобы оставить потом что-то после себя. Мне исполняется 80 лет, и я только сейчас сообразила, что надо было записывать все, что пела. Конечно, у меня есть дискография, но в основном западная: Мусоргский, Чайковский, Римский - целые альбомы записаны. "Тоска", "Борис Годунов", "Пиковая дама", "Леди Макбет Мценского уезда". Но, самое главное, из Большого театра почти ничего нет.
Театр или жизнь?
РГ | Какие у вас сейчас отношения с драматическим театром? Вы ведь играли на сцене МХАТа?
Вишневская | Сейчас уже некогда этим заниматься: все мое время отбирает школа. Я преподаю шесть дней в неделю, кроме воскресенья. Но я люблю драму. В юности, еще живя в Ленинграде, я была очень увлечена драматическим театром, может быть, даже больше, чем оперой. Из Александринки просто не вылезала: если я не на гастролях с опереттой, с эстрадой (я с 17 лет на сцене), то каждый вечер - там. И, конечно, это осталось со мной на всю жизнь. Когда во МХАТе я вышла играть Екатерину II (мой первый опыт на драматической сцене), я сразу выучила наизусть весь текст и явилась на первую репетицию без тетрадки. Конечно, драматический театр - это совершенно другое искусство. В музыке вся интонация, нюансы, ритм расписаны композитором - надо только присвоить их себе и воспроизвести. Здесь же, в драме, почва уходит из-под ног. Помню, как я повисла: как сказать первое слово, из чего оно должно выйти, из чего родиться? Какая интонация? Громче, тише? Каким голосом? Это был сюрприз для меня. Но я убеждена: главное на сцене - это объем личности: что ты несешь, какой багаж культуры, какие мысли, переживания. Сцена обнажает душу!
РГ | Вы прошли множество испытаний в жизни и с такой силой воли, что можно сказать: ваша жизнь - это сила судьбы. В чем она?
Вишневская | Я принимала эту жизнь просто как жизнь. Я никогда ей не сопротивлялась и даже не боролась.
РГ | Вы не боролись? Кто в это поверит?
Вишневская | Моя жизнь - это просто жизнь. Надо жить и остаться живой. И это все.