Китайская грамота
В 50-х годах я семь лет проработал собственным корреспондентом "Правды" в Китае, в 60-х - семь лет в Японии, в 70-х - пять лет в Англии. Убежден, что ключом к успеху в журналистике послужило знание восточных языков, философии и культуры, ставшее основой моей профессиональной компетентности.
Попасть в Китай - значит не просто оказаться в зарубежной стране. Это равносильно перемещению в иной мир, в царство загадочных знаков и неведомых символов.
Например, каждое из времен года китайцы привыкли связывать с определенным цветком. Пион символизирует весну, лотос - лето, хризантема - осень, слива - зиму. Причем каждый из этих цветков метафорически соответствует определенному периоду человеческой жизни, служит воплощением определенных образов.
Весенний пион - это символ любви, семейного счастья. Поэтому он обычно красуется на подарках для молодоженов. Лотос считается символом душевной чистоты, милосердия. Этот летний цветок воплощает слова Будды о том, что даже среди болотной грязи можно оставаться незапятнанно чистым. Осенняя хризантема, расцветающая вопреки инею, олицетворяет душевный покой и стойкость - качества, особенно ценимые на закате жизни. Наконец, слива, расцветающая в Новый год по лунному календарю, символизирует наиболее важную для китайцев черту их национального характера - жизнерадостность среди невзгод.
В первый год своей работы в Пекине я объяснял все это нашему дипломату и его супруге - пышной даме бальзаковского возраста. Мы сидели под платаном в уличной харчевне. А с ветвей свешивались бумажные ленты с надписями, восхвалявшими здешнюю лапшу.
- Как я завидую вам, Всеволод, что вы освоили эту китайскую грамоту, - кокетливо говорила мне дородная соотечественница. - Я порой глаз не могу оторвать от иероглифов. В каждом из них столько гармонии, столько эстетики. Кстати, попросите, пожалуйста, хозяина отрезать мне на память вот этот иероглиф. И, пожалуй, еще вот этот...
Несколько удивленный, владелец харчевни выполнил просьбу иностранки. Та убрала куски бумажной ленты в сумочку. А потом отнесла их портному и попросила вышить иероглифы золотом на вечернем бархатном платье. В нем она и отправилась с мужем на прием по случаю национального праздника КНР. Премьер Чжоу Эньлай чуть не упал от изумления. Ведь на одной груди супруги дипломата было написано "Вкусно", а на другой - "Дешево".
Выучить китайский, а потом, когда было уже за тридцать, взяться за японский было чертовски трудно. Зато в этих двух странах мне не только не мешал языковый барьер, но, что неизмеримо важнее , очень помогал языковый мост. Достаточно было прочесть иероглифическую надпись на картине или на вазе, процитировать к месту или не к месту древнего философа или поэта, чтобы разом расположить к себе собеседника.
Знание языка особенно помогало мне в Китае 50-х годов. Возможность беседовать один на один сразу придавала контактам с местными руководителями доверительный характер.
Трудности перевода
Когда Хрущев перессорился с Мао Цзэдуном и китайская тема утратила свою приоритетность, я решил переквалифицироваться в япониста. Используя свой авторитет востоковеда, убедил начальство, будто японский язык отличается от китайского не больше, чем белорусский от русского. Иероглифы, мол, те же самые, и наши восточные соседи без труда понимают друг друга.
Мне наняли преподавателя, чтобы я дважды в неделю в рабочее время брал уроки японского языка. Меньше чем через два года после возвращения из Китая я был направлен на постоянную работу в Японию. И там устрашился собственной дерзости. Первый год стал самым трудным в моей жизни. Ежедневно с семи до десяти утра я брал у японца уроки языка. Потом переводчик рассказывал мне о содержании газет, помогал смотреть полуденные выпуски новостей по телевидению. После этого садился писать очередной материал, ибо редакция ежедневно вызывала меня по телефону в три часа дня. Примерно через год пришло чувство удовлетворения, которое испытывает журналист, когда он может со знанием дела прокомментировать любое событие, происходящее в его стране.
Куда труднее оказалось получить признание соотечественников. В любой профессии существуют кланы. И востоковеды не исключение. Дипломаты, чекисты, журналисты работали в Токио как профессионалы. И каждого из них свербил вопрос: "Да что этот Овчинников может понимать в Японии?! Он же китаист!"
Сломать отношение ко мне как к чужаку-дилетанту было самым трудным. Зато одержать здесь победу стало столь же радостным. Спустя пару лет моим мнением уже интересовались все. Китайский язык - это латынь Восточной Азии. Так что мои знания древнекитайской философии и литературы позволяли мне блеснуть перед японцами там, где наши японисты мне порой уступали.
Я нашел собственный подход к освещению Страны восходящего солнца. А коренное различие в национальном менталитете китайцев и японцев натолкнуло меня на мысль сопоставить "грамматику жизни" этих двух дальневосточных народов, создать как бы путеводитель по японской душе, каковым стала моя книга "Ветка сакуры", опубликованная журналом "Новый мир" в 1970 году.
С тех пор она переиздавалась более тридцати раз, в том числе четыре раза в Токио, разошлась общим тиражом более пяти миллионов экземпляров, была включена японцами в антологию "Три лучших книги, написанные о нас иностранцами". А в ЦРУ, как мне рассказали американские коллеги, пиратский перевод моего произведения используется как учебный материал при подготовке агентуры на Японию.
Расцениваю это как комплимент. Хотя за пятнадцать лет от первой публикации "Ветки сакуры" до присуждения ей Государственной премии самым дорогим для меня отзывом были слова Константина Симонова: "Для нашего общества эта книга - такой же глоток свежего воздуха, как песни Окуджавы".
"Время", гейши
Расскажу еще об одном откровении в моей жизни, связанном с таким понятием, как компетентность. В начале 70-х мне довелось посетить Иран и побывать в Ширазе - городе роз, соловьев и поэтов. Меня привели на могилу Хафиза. Возле нее всегда сидит седобородый старец с томиком стихов этого персидского поэта. Нужно положить книгу на надгробную плиту и раскрыть ее наугад, чтобы получить напутствие в жизни. Я проделал это с бьющимся сердцем. И вот что прочел мне ширазский прорицатель: "Воспевать красоту звездного неба вправе лишь поэт, хорошо изучивший законы астрономии".
Откровенно говоря, до меня не сразу дошел глубокий смысл напутствия. Выходит, одного литературного таланта, одной способности к образному мышлению недостаточно. Чтобы писать о чем-либо, надо постичь подспудную суть событий, надо знать о предмете на порядок больше, чем потенциальные читатели.
Лишь осознав это, я по-настоящему понял, почему моя компетентность стала тем коконом, который защищал меня от цензуры в советские времена. Как газетные, так и телевизионные начальники чувствовали, что я знаю о Китае и Японии гораздо больше их. И не решались делать мне замечания, давать "ценные указания", дабы не попасть впросак.
Помню, самым ответственным выступлением считался двухминутный комментарий в программе "Время", которую смотрела вся страна. Полагалось приносить текст лично председателю Гостелерадио. Сергей Лапин обычно откладывал мои листки в сторону и говорил: "Тут мне тебя учить нечему. Расскажи-ка лучше, за какую тесемку надо потянуть у гейши, чтобы распахнуть у нее кимоно?" Я охотно делился опытом, и общение с начальством этим исчерпывалось. Напутствие Хафиза шло мне на пользу.
За тринадцать лет, пока я вел "Международную панораму", мои тексты читала только Татьяна Миткова. Она тогда была редактором программы и должна была заранее знать, после каких моих слов какой сюжет включать. Кокон компетентности защищал меня и здесь.
Первым постсоветским изданием моих произведений стал сборник "Избранное", вышедший в 2001 году. Во время верстки мне позвонил редактор и спросил: "А вы десоветизировали ваши тексты?" "Что вы имеете в виду?" - удивился я. "Но мы же теперь смотрим на все по-иному. Внимательно перечитайте эти пять книг, и вам непременно захочется что-то изменить".
Я проштудировал с карандашом тысячу компьютерных страниц сборника, не сделав ни единой поправки. И тут меня охватила эйфория, за которую я был готов расцеловать бдительного редактора. Ведь именно благодаря ему я убедился, что мне не стыдно ни за одну строчку, написанную в советские годы!
КИТАЙСКИЕ СЕКРЕТЫ
Как змея попадает в бутылку
Настойку на ядовитой змее и корне женьшеня китайцу дарит на Праздник весны собственная теща. Первые две недели лунного нового года вся Поднебесная живет активной супружеской жизнью. И дабы муж дочери не оплошал, он получает знаменитую "тещину бутыль". Ядовитую медянку туда запускают еще детенышем и три месяца кормят, пока она подрастет. Зато настойка так надежно поднимает мужскую потенцию, что рождаемость в стране приходится жестко ограничивать.