Поделиться
Веселящее зелье
Он даже не выставил особенно сильный конкурс, как обещал поначалу. Выше планки, установленной текущим кино, не прыгнешь. Фестивали - зеркала, неча на них пенять. Зеркала эти больше не отражают гениев - они остались в XX веке. Вот прошли все 23 фильма - и стало ясно, что и обещания, и ожидания были завышены: шедевров можно больше не ждать. Были фильмы сильные, были слабые, но не было выдающихся, этапных, о которых вспомнят через год-другой, не говоря о вечности.
Поэтому никто особенно не ликовал, когда Золотой лев улыбнулся именно Энгу Ли с его "Страстью и предостережением". Улыбнулся он наугад: картина хорошая, но таких - бездна. Приятно, что автор "Горбатой горы" стал лауреатом хроническим, фирменно венецианским. Но с таким успехом лев мог улыбнуться общему фавориту Абделлатифу Кешишу с его семейной драмой "Тайна зерна". Или политически активному Брайану Де Пальме с его "Отредактировано". Или Тоду Хэйнсу с его единственным в программе экспериментом - расчлененным Бобом Диланом ("Там меня нет").
Львы ностальгировали по лучшему прошлому: ими были увенчаны ветераны кинематографа - за все этапное, что было ими создано прежде: Бернардо Бертолуччи, Александр Клюге, Тим Бертон, Никита Михалков. А этапное кино возникает, если сделано открытие - новой темы, стиля, таланта.
Поэтому здесь так запомнились два открытых Венецией Андрея - Тарковский и Звягинцев. У Венеции на такие события нюх: о Звягинцеве еще никто не знал, а после первого же показа его "Возвращения" в зале пресс-конференций было не протолкнуться. В этом году таких пресс-конференций не случилось. То есть был, конечно, ажиотаж вокруг звезд уровня Клуни или Питта, но фильмы сами по себе такой взрывной волны интереса не вызвали.
Зато не покидало ощущение вторичности. Много ремейков, стилизаций, пусть блистательных, но формальных экзерсисов. Не было оригинального художественного свершения, которое могло бы поманить в еще не тронутое кинематографом пространство.
Что спорить: новое слово не каждый год говорится. Иногда его искусственно конструируют, как это сделали датчане со своим манифестом "Догма", - и все сразу оживляются, как после инъекции веселящего зелья, - мозги начинают работать, кино на некоторое время ускоряет ход. Для того и фестивали, чтобы стучаться в еще не открытые калитки.
А тут даже ведущие мастера ударились в повторы старых сюжетов или реанимируют старых персонажей - разрабатывают уже отработанную жилу, где золото вычерпано. Даже самый фонтанирующий фантазер кинопланеты Тим Бертон привез картину 90-х, реанимированную цифровым методом, - "Кошмар перед Рождеством" в трехмерном изображении.
Таким образом, первое и главное, что отразило зеркало Венецианского фестиваля, - дефицит новых идей.
Беличье колесо
Мостра напоминала спринтера на стайерской дорожке: стометровку пробежали отменно, потом выдохлись и едва дотянули до конца. Соответственно, и журналистские отчеты сначала были восторженны (резко стартанули, то ли еще будет!), потом энтузиазм сменила озадаченность, и к финалу оставалось сухо перечислять разные по жанрам и происхождению, но одинаково бескрылые фильмы.
Делали их люди не безвестные. Египтянин Юссеф Шахин был призером Берлина и Канна, а теперь показал дешевую комедию о коррумпированном полицейском и его полногрудых жертвах, развлекающих заключенных стриптизом ("Хаос"). Прелестно поиграл в киноживопись Питер Гринуэй ("Ночной дозор"), но это игра с формой, а надо бы чего-то за душой. Ничего яркого не смогли предъявить итальянцы. Как-то вечером включил телевизор - шла передача о великом комике Тото, которого наши зрители проморгали, а это второй Чаплин. И не по себе стало от перепада высот: итальянское кино было первым на планете - куда оно растворилось, где его новые гении?
Все было ожидаемо, все было предсказуемо. Японец Такаши Миике? Значит, опять стрельба, "рисовый вестерн" ("Сукияки вестерн джанго"). Кен Лоуч? Жди очередного витка социальных схваток. Хоть бы комедию кто снял в порядке дерзания, что ли!
У большинства картин нет запального шнура. Феллини вдохновлялся ненавистью к буржуазности, Чаплин - сочувствием к потерявшемуся в жизни человеку, для Тарковского кино было способом самопостижения - никто из них не делал фильмы по служебной необходимости. На нынешней Мостре лишь пара-тройка лент трактуют себя как общественный инструмент - остальные сделаны, чтобы провести время.
Вероятно, искусство, которое принято называть молодым, стремительно подряхлело, и понадобится время, прежде чем очередной общественный или технический катаклизм вызовет прилив творческих идей.
По всей Москве безоблачное небо
В конкурсе короткометражек прошел фильм-плакат, подписанный Альфонсо Куароном, - он напомнил о шоковых моментах недавней истории, от крутых методов "железной леди" Тэтчер, площади Таньаньмынь и расстрела Белого дома в Москве до террористической атаки 11 сентября. Создатель фильма "Дитя человеческое" видит в них подобие экономического допинга, он увлекся идеей "шоковой терапии", авторство которой приписывают чикагскому профессору Мильтону Фридману. Ее реанимации и посвящен его фильм "Шоковая доктрина", где метафорой врачующей силы катаклизма стали кадры с электрошоком. Картину проводили свистом, хотя часть зала ожесточенно аплодировала: идея впрыснуть в человечество новые силы при помощи социально жестоких мер увлекает далеко не всех.
Но для кино этот фильм - метафора актуальная: если не мировая экономика, то кино уж точно нуждается в шоковой терапии.
В конкурсе Corto Cortissimo прошел и последний, третий, фильм российской программы - "Люди из камня" Леонида Рыбакова. Он смешной и грустный: он про Россию, где ничего не меняется веками. Рассказ идет о том, как у нас умеют расстреливать облака, чтоб на Красной площади ликующие массы могли идти при полном сиянии подведомственного властям дня. Вся технология подробно: самолеты поднимаются в воздух, и на подходе к столице с них распыляют цемент. А на земле - Россия, и там беспрерывный ливень. Там кудахчут куры, и какой-то хитроватый на вид человек рассказывает, что когда-то читал замечательную книгу - "Цемент" называется. Он рассказывает это бесконечно, словно в мозгу случилось компьютерное зависание, и сам русский простор, безграничный и безнадежный, проходит перед нами, пока в небе отважно сражаются с облаками, а во всей Москве безоблачное небо.
Так в 19 минут авторы уложили рассказ о двух Россиях, которым пересечься не дано. В Венеции картину проводили аплодисментами и отметили Специальным упоминанием жюри.