Поделиться
Сейчас он почти не практикует в жанре рецензии, "мальчикам в забаву" этот жанр оставил; сторонится газетной поденщины, спешным откликом на премьеру не соблазняется.
Да и все его прежние сочинения мало напоминают дистиллированный разбор того или иного спектакля. В них для этого много страсти. В сценическом тексте он вычитывал "междометия времени" (одна из книг его двухтомника так и называется). Или "вчитывал" их туда. Нередко - открыто, публицистически. Теперь так не пишут. Современные критики смотрят спектакль из партера, сцена для них существует в пространстве чистой эстетики, в изоляции от нетеатрального мира. Смелянский же смотрел с площадки жизни, то подернутой ряской болотного безвременья, то стремительно обновлявшейся. Это не в похвалу ему и не в укор его нынешним молодым коллегам. Времена изменились, внеся решительные поправки и в ремесло рецензента: 60 строк на все про все, вечером в "куплете", утром - в газете.
Ушла театральная эпоха. Отложили перья и ее летописатели.
На баррикадах
- Вы себя ощущаете "уходящей натурой"?
- Ну, в какой-то степени - конечно. Вообще по мере старения возникают всякие глупые соблазны. Гумилев однажды сказал Ахматовой: "Аня, если я начну пасти народы, убей меня". Хотелось бы жить так, чтоб возрастное желание поучать сменилось восторгом перед чудом подаренной тебе жизни. В последние лет двадцать нам все-таки дарована другая жизнь. И степень свободы другая. То же самое - и театральная критика. Когда в советские времена что-то замечательное появлялось, мы боялись сказать об этом в полный голос, боялись проявить идеи, которые заключались в сценическом произведении. Потому что практически это значило...
- ...написать донос?
- Что-то в этом роде. А с другой стороны, мы должны были коллективно защищать даже не очень талантливого режиссера, если он нормальных воззрений придерживается и вообще приличный человек. Понятие "приличный человек" в совет ское время было важнее, чем "талантливый человек".
- Она ведь была "баррикадной", та театральная критика. По одну сторону - Рудницкий, Свободин, Соловьева, Строева, по другую - Зубков, Патрикеева, кто там еще?
- Евгений Сурков... Была даже такая басенная формула на Таганке: "Сурков, Зубков и Патрикеева". Вот недавно издали книгу "Олег Ефремов и его время". Собрали вроде бы все, что было написано о человеке, который 30 лет руководил Художественным театром. Все, да не все. Взяли по понятным причинам статьи достойных авторов, а доносительские опусы не взяли. Инна Соловьева, выступая на презентации, посетовала: "А почему ни одной сволочи не вспомнили?" И она права. Потому что Ефремов и его театральное время - это не только Майя Туровская, Константин Рудницкий, Наталья Крымова, Александр Свободин, журнал "Театр", но еще и "Зубков, Сурков и Патрикеева", и знаменитый правдист Абалкин, и софроновский "Огонек"... Причем последних было гораздо больше. Их боялись. Они были сторожевыми псами режима.
- Современные критики хотя бы свободны в своих вкусах и пристрастиях. В этом смысле вы им завидуете?
- В этом смысле завидую. Есть несколько очень талантливых людей, которые успевают видеть весь театральный мир, не только родной околоток. И участвуют в строительстве театра не только пером, но и делом. Правда, эта освобожденная критика унаследовала у советских предков неуемную жажду вонзить копье. И вонзают наотмашь. Может быть, это результат дезориентации: театральная критика не знает, к кому обращается. Свободных авторитетных голосов - единицы (как всегда). Остальные разделены на группы поддержки и скандирования. Да и форма бытования критики изменилась. С газетно-журнальных полос критика переселилась в Интернет. Заходишь на сайт - и все рецензии выстраиваются друг за другом в затылок, пересекаются и часто уничтожают друг друга. Собственно, вся эстетическая оснастка современной критики идет от того, что тебе дают 60 или там 80 строк, и при этом ты еще должен что-то художественное разглядеть, выяснить свои отношения с режиссером, артистами, вечностью... "Лучший спектакль сезона, худший спектакль сезона..." Зазывалы на ярмарке. При том, что у нас в отличие, скажем, от крупных западных газет хвала или хула не имеют ни малейшего практического воздействия на кассу. "Нью-Йорк таймс" тоже печатает рецензии вскоре после выхода спектакля. Быстрая оценка специалиста важна, потому что имеет серьезные коммерческие последствия. Теперь пойдите и спросите в кассе любого успешного московского театра: влияет ли на тех, кто пришел купить билет, театральная пресса?
- А российские современные критики, даже когда они выступают с рецензиями на антрепризные спектакли, на ваш взгляд, хоть мало-мальски учитывают коммерческие последствия своих публикаций?
- Честно говоря, не знаю. Критика, обслуживающая антрепризу, - это уже другая тема. Утро в лакейской. Там свои нравы и свой стиль зазыва. Я уж не говорю про рекламу. По "Эху Москвы" недавно услышал: "Сегодня в МХТ имени Чехова будет показан спектакль по пьесе Александра Галича "Ретро". Им все равно - что Галин, что Галич. Или вот в другой респектабельной газете, которая очень любит величать артистов господами и госпожами, читаю о пьесе Заградника "Соло для часов с боем": "Эти страдания польских стариков..." Какие польские старики?! Дело происходит в Словакии! Свобода от факта. Пишите что хотите, никого это не волнует. Начальство ушло. Можно писать что угодно и как угодно. Разрешено и плюнуть в кого угодно. Началось в 90-е вместе с свободой слова. Олег Ефремов, кстати, был одним из первых, кто испил свою чашу. Свободные ребята не испытывали перед Ефремовым ни пиетета, ни восторга. Они не знали, кто он такой, чем занимался, что сделал для русской сцены. Им платили за скандал, на скандал были заточены их перья. Один из этих "младозасранцев", как их иногда именуют на манер младогегельянцев, вызнал из мхатовских кулуаров, что Ефремов оступился, упал, сломал ребро. Немедленно появился газетный отклик: "Прыг-скок и в больницу". Это незадолго перед смертью крупнейшего актера. Слышал жалобы журналистов: мы обязаны приносить любую новость первыми, нас штрафуют на 100 долларов, если опоздаем хоть на день. Был ужас советский, теперь постсоветский. Куда мы спешим, с какой новостью можно опоздать в театре?!
- Может, это оттого, что сегодняшний театр и те, кто о нем пишет, не связаны общей памятью? Такая память возникает лишь на крутых поворотах истории, во времена рождения новых театральных идей, когда театр и критик становятся соратниками; самый яркий тому пример - "Современник" и Александр Свободин. Теперь же времена иные. Или, вы думаете, ни при каких обстоятельствах критик не должен вступать в отношения с театром, сковывать себя дружбой с режиссерами, артистами?
- Я думаю, общего правила нет.
- А вы для себя как решали эту проблему?
- У меня не было выбора. Я никогда не был только рыбаком, который что-то вылавливает из театрального моря. Я в этом море существовал, тот есть служил в театре - в Горьковском ТЮЗе, в Центральном театре Советской Армии, во МХАТе вот уже 30 лет...
- Завлит МХАТа пишет рецензию на спектакль БДТ...
- Вот-вот...
- Служба во МХАТе на вас как на критика накладывала ограничения?
- О, еще какие!
Серый кардинал
- Вас называли серым кардиналом при Ефремове, идеологом раздела Художественного театра. Вас это задевало, выводило из равновесия?
- Поначалу забавляло, потом привык. Серый кардинал - это ведь что такое? Это влиятельный человек, который работает как бы за кулисами? Вне света. И любой завлит - это, конечно, серый кардинал. Только я был публичным серым кардиналом. И потому часто из "серого" становился "белым". Потому что писал. Трудно оставаться в тени, напечатав уйму книг и статей!
- А идеологом раздела МХАТа вас не зря называли?
- Ну, это еще одна легенда. Ведь это был плевок не в мою сторону, а в сторону Ефремова. И каждый, кто хоть немного знал Олега Николаевича, с трудом может себе представить, что кто-то мог насильно вложить ему в голову идею раздела. Сейчас иногда пытаются продолжить тогдашнюю полемику. Отмечается очередная ефремовская дата, выступает известная актриса и говорит: "Ефремов заслуживает сочувствия, его просто подставили". Мне смешно это слышать. Да, есть театральные люди, которых можно "подставить", есть люди, которым можно что-то внушить или нашептать. С Ефремовым этого рода театральные манипуляции не проходили. Вот уж кем невозможно было управлять! Больше скажу, в определенном смысле он вообще не был "театральным человеком". Никакие сплетни и нашептывания на него абсолютно не действовали. Он это не воспринимал. Он мог находиться в ужасных отношениях с каким-то артистом и при этом способен был простить его. Точно так же и Табаков. Будучи полвека одним из самых известных артистов страны, он любит повторять: "Артисты - это хитрые животные. Они мгновенно сплачиваются в стаю. У них нюх на выпивку, на халяву... Чудовищное племя. Но столько радости они мне давали в жизни, что я их люблю все равно". Я бы так никогда не сказал. Потому что я не артист и поэтому не имею права на такие слова. Что же касается моей "кардинальской" причастности к разделу МХАТа, могу сказать одно. Я участвовал в этом разделе как близкий товарищ человека, который этот раздел придумал, выстрадал и осуществил. Когда меня выдвигают на авансцену вместо О.Н., то хотят унизить именно Ефремова. Раздел Художественного театра - это была коронная перестроечная идея Олега Ефремова. Он сломался на этом. Больше скажу, он себя угробил на этом. И каждый, кто был в ту пору внутри Художественного театра рядом с Олегом, это знает. О.Н. казалось, что именно так, разделив советский МХАТ на две труппы, можно спасти его, то есть вернуться к первоначальной идее этого театра. Все вылилось в дикий и бессмысленный развал. Первый крупный театральный развал горбачевского времени, предшествовавший развалу страны.
Когда не хотят этого понимать, когда хотят унизить Ефремова, говорят: это его подставили. Иногда добавляют - инородцы нашептали. Ну, чтоб для вящей убедительности. Без этой краски у нас мифы не живут.
"Это не ремонт общежития"
- Вы стали ректором Школы-студии МХАТ, не имея никакого административного опыта. Как же вы решились?
- Это не я решился, а Табаков, который стал после смерти Ефремова руководить МХАТом. Он и предложил: "Будь ректором. Давай вместе дер жать оборону". Мне казалось, это бред. Вставать по будильнику, ходить каждый день на работу, подписывать платежки? Но прошло какое-то время, и вся эта хозяйственная рутина, бесконечное облагораживание пространства, неожиданно для меня обрели какой-то иной смысл. Мне Сережа Бархин (знаменитый сценограф. - В.В.) как-то сказал: "Неужели тебе нравится заниматься общежитием?" Я ответил: "Это не про общежитие, это что-то другое". Ефремов часто повторял: "Надо строить Театр", - произнося это слово как бы с большой буквы. Ну вот, в его стиле скажу: надо было Школу строить. Дело бесконечно трудное, но придающее смысл и даже оправдание моей нынешней жизни. Хотя иногда кажется, что все это иллюзия, но без энергии заблуждения, как известно, Книги не пишутся, Театры не строятся и Школы не живут (а мхатовскую школу я даже про себя с большой буквы произношу).
- С каким чувством вы смотрите, как работают ваши выпускники в театре, в кино, на телевидении?
- Иногда - с гордостью, а иногда - с ощущением позора. В сущности говоря, это одна из главных проблем театрального образования: кто учит, кого учат и для чего готовят? Ведь тот рынок труда, куда приходят сегодня выпускники Школы-студии, совершенно изменился. Произошел колоссальный геокультурный взрыв. В Советском Союзе было 700 государственных зрелищных предприятий - пожизненных, на века данных. И все выпускники театральных вузов так или иначе растворялись в них. Ну, кто-то уходил в кино.
- А куда сейчас попадают выпускники Школы-студии?
- Это совершенно другой культурный рынок. Да, есть, конечно, государственные театры, которые под завязку заполнены, там практически нет актерских вакансий. Поэтому я стараюсь привлечь к преподаванию руководителей московских театральных коллективов. Три года назад Костя Райкин взял к себе в "Сатирикон" весь свой выпуск. Роман Козак создал при Театре Пушкина студию из выпускников прошлого года. Первый курс в этом году набирает Кирилл Серебренников - мы с Табаковым надеемся, что это заявка на будущий московский театр. Надо понять реальность. Появилась огромная кино- и телеиндустрия. Появилось так называемое "мыло" - безразмерные телесериалы, всасывающие актерскую массу.
- И вот в этом "мыле" снимается ваш выпускник...
- Снимается. И я не считаю нужным кричать: "Караул!" Просто надо понять, что с этой новой культурной ситуацией делать и как ей профессионально противостоять.
- Есть, наверное, эстетические, этические несовпадания между тем, что будущие актеры получают в стенах Школы-студии, и тем, чем они занимаются, покинув альма-матер.
- Еще какие! Эта Школа по определению не может готовить актеров для "мыла". Но каждый молодой артист имеет свободу выбора. Уже в Школе он должен понять, что есть разные способы актерской жизни и только от него зависит возможность сохранить лицо. Рынок диктует, но выбирает свою дорогу сам актер. Помните название книги Михаила Чехова - "Путь актера", это ведь про то самое. Есть крупнейшие актеры, и наши, и зарубежные, которые в "мыле" не играют, даже в рекламе не снимаются. Берегут лицо. Как эту прививку сделать - проблема строительства национальной театральной школы, которая существует сегодня в окружении бесчисленных коммерческих институтов, готовых обучать актерскому делу кого угодно, лишь бы платил. Сколько могу - столько этому противостою. Как только получили президентский грант пару лет назад, перестали принимать на актерский факультет платных студентов из России. Жесточайший отбор при наборе, не менее жест кий отсев тех, кого отобрали и кто не выдержал первого года каторжного труда. Отапливать мировую пустоту не хочется, и просто было бы позорно для мхатовской Школы.
"Бывают минуты и дни оскудения души"
- Что для вас значит успех? Как вы его понимаете?
- Трудно сказать. Бывают минуты, когда ощущаешь небессмысленность трудов своих. Когда книги хорошие выпускаем. Когда читаю лекции всем первокурсникам Школы разом. Многие ведь приехали из деревень или из маленьких городов. Рассказываю им про Чехова, Булгакова, Станиславского. На вырост, конечно, но с надеждой: какие-то осколки все-таки в душу и в голову залетят. Первая прививка от "мыла".
- Ну еще ведь идет радиация личности, да?
- Идет, идет... если есть чем радиировать. А бывают минуты и дни оскудения души, усталости, когда не веришь ни во что, и это часто связано с каким-то общим настроением, ощущением бессмысленности усилий. Какой там успех... Это слово, по-моему, совершенно девальвировалось, в нем есть гламурный отвратный оттенок. Вернее было бы говорить об осмысленности жизни, ее простого дня, так что ли. Раз в год летом отправляюсь на два месяца в Гарвард, где преподаю в театральном институте. Вот там приучился издалека смотреть на то, что происходит в Школе в Камергерском, там подвожу для себя предварительные итоги того, как прошел год в России. Иногда были счастливые годы, а иногда просто не хотелось возвращаться в родной дом.
В квартире на Суворовском...
В 1962 году к булгаковским архивам литературоведы уже торили тропу. Анатолий Смелянский, второкурсник из Горького, об этом не был осведомлен. Через адресное бюро он узнал, где живет вдова писателя, и написал ей. Елена Сергеевна Булгакова ответила, пригласила в дом. Приехав в Москву, Анатолий пошел к Елене Сергеевне. Пока она была жива, он регулярно приезжал к ней, они переписывались. В ее квартире на Суворовском бульваре Смелянский превратился в истолкователя судьбы писателя, в тончайшего и острейшего читателя его текстов, стал и одним из лучших знатоков московской культуры 1920-1930-х годов. В 1986 г. вышла в свет его книга "Михаил Булгаков в Художественном театре". Потом эту книгу издали вторым изданием в России, потом перевели на английский два крупнейших англо-американских издательства. А потом появилась авторская программа на канале "Культура" под названием "Михаил Булгаков. Черный снег".