Поделиться
92-летний французский композитор, олицетворяющий сегодня живую историю музыки и модернизма ХХ века, Анри Дютийе был гостем фестиваля "Звезды белых ночей".
В рамках мини-фестиваля музыки Франции маэстро Валерий Гергиев представил в Концертном зале Мариинки целый блок сочинений Дютийе: оркестровые опусы - Тембры, пространство, движение, Мистерия момента, Метаболы, Концерт для скрипки "Древо снов" (солист - Леонидас Кавакос), Концерт для виолончели "Целый мир вдали..." (солист - Ксавье Филипс), вокальный цикл Correspondances (солистка - Анастасия Калагина). Знаменитый француз, который начинал творить при жизни Равеля и в поисках собственного стиля гибко прошедший сквозь острые модернистские эксперименты, в результате оказался творцом каллиграфического "неоромантического" манускрипта ХХ века. Музыканты, исполнявшие его произведения, называют его гениальным. Для "Российской газеты" Анри Дютийе дал эксклюзивное интервью.
Российская газета: Месье Дютийе, вы решились прилететь и лично присутствовать при исполнении ваших сочинений в Петербурге. Как возникла эта программа авторского концерта на "Белых ночах"?
Анри Дютийе: Это уже не первый мой концерт в России. Как вы заметили, я не совсем молодой композитор - меня даже перемещают на тележке. (Смеется.) Я бывал здесь еще во времена Советского Союза, в 70-е годы, на фестивалях французской музыки. Правда, авторских программ у меня здесь не было: я приезжал в Москву и Ленинград с группой французских композиторов, которых наверняка хорошо знают в вашей стране. Дариус Мийо, Андре Жоливе, Оливье Мессиан, Мариюс Констан. Как-то приезжал и Пьер Булез, положение которого было несколько иным: в Советском Союзе радикальный авангард, который представлял Булез, был не в чести. Когда моя жена - пианистка - захотела исполнить на фестивале в Москве Сонату Булеза, ей удалось сыграть только половину сочинения (вторую часть сочли непригодной). Больше всего в тех поездках меня привлекала возможность познакомиться с советскими музыкантами. Я даже встречался с Шостаковичем. К сожалению, мы мало поговорили.
РГ: Известно, что у вас сложились прочные контакты с Мстиславом Ростроповичем, с Эдисоном Денисовым.
Дютийе: Да, и именно Денисов познакомил меня со своими друзьями - "нелегальными" композиторами: Софией Губайдулиной, Альфредом Шнитке, Борисом Тищенко. В Союзе авангард развивался под влиянием нововенской школы, я же к тому времени ощущал себя уже независимым от любых доктрин. С Эди мы общались многие годы: в свое время я помог ему приехать в Париж и организовал концерт его произведений на французском радио. Он часто советовался со мной: как в вокальных партиях лучше положить на музыку то или иное французское слово, правильно произнести ту или иную гласную, но сам настолько замечательно знал французский язык и литературу, что ничего не надо было подсказывать. У меня дома хранятся сотни его писем, адресованных мне. Конечно, целой эпохой для меня была дружба со Славой Ростроповичем. Мы познакомились в 1961 году в Париже на одном из концертов. В тот вечер с Ростроповичем был Игорь Маркевич - дирижер, впервые исполнивший мою Симфонию N1 в СССР. Кажется, он и подсказал Славе идею заказать мне Виолончельный концерт. Концерт с цитатами из "Цветов зла" Бодлера был написан в 1970 году для фестиваля в Экс-ан-Провансе и впервые исполнен с дирижером Сержем Бордо. Но это было время, когда у Славы начались в Союзе проблемы с авторитарным режимом. Когда в 1971 году он должен был играть этот концерт с оркестром Бостона, он не смог получить визу.
РГ: А как возникла идея переложить на музыку Письмо Александра Солженицына к Ростроповичу и Галине Вишневской, которое впервые сейчас прозвучало в России?
Дютийе: Это письмо Солженицына от 9 февраля 1984 года, которое опубликовано в книге Галины Вишневской "Галина", - благодарность великого человека, полная любви и признательности семье, дому, в котором он много создал, живя здесь в тяжелые годы после лагерей. Я переложил письмо на музыку: когда вы слышите, как вступает аккордеон - это воспоминания Солженицына о лагерной жизни, а когда солируют виолончели оркестра - это воспоминания Ростроповича. Письмо вошло в вокальный цикл Correspondances ("Переписка"), где есть еще письмо Винсента Ван Гога брату Тео Ван Гогу, письмо индусского философа и письмо Райнера Марии Рильке. Все они обращены к высшему, к чувству божественного. Я просто счастлив, что это сочинение прозвучало в России, и жалею только, что Галина Вишневская по болезни не смогла приехать на этот концерт. Мне хотелось получить ее разрешение, благословение, что ли, ведь письмо к ней и Ростроповичу - в центре этого цикла.
РГ: А титульное посвящение вы не планировали?
Дютийе: Нет, потому что в Cоrrespondances разные письма. Но личность Вишневской для меня поразительна - с первого момента, как я с ней познакомился в 1961году в Париже. Она была тогда в зените славы, пела в Опера Гарнье Татьяну в "Евгении Онегине" - великолепная, изумительная, в полном смысле - дива пения. Я как раз начал в тот момент писать Концерт для Ростроповича и много думал об этой семье. Помню, как они все пришли ко мне домой: Слава, Галя и обе их девочки - совсем еще крошки. Все - невероятно музыкальные. Слава играл на фортепиано Чайковского, аккомпанировал. Для меня то время - отдельная эпоха жизни. Я больше тридцати лет не был в России, даже не знаю, почему. Ведь я много путешествую и сегодня являюсь самым экспортируемым композитором Франции - из ныне живущих, конечно. (Смеется). Но то, что маэстро Гергиев устроит мне такой праздник - исполнит в Петербурге 6 моих сочинений! - никак не ожидал. Я знаю о его невероятном таланте, однако в столь короткие сроки так подготовить программу и найти таких талантливых исполнителей - это просто непостижимо!
РГ: Сегодня ваша музыка воспринимается как "экстракт" ХХ столетия. Что оставалось для вас константой в эпоху тотального музыкального эксперимента?
Дютийе: Если говорить о ХХ веке, то композитор, который действительно его представляет, - это Стравинский. И хотя он очень сильно повлиял на меня, я не рискну ставить себя в один ряд с таким гением. Возможно, я слишком самокритичен. Это хорошее качество, но в большой дозе оно разрушает нас. В молодости я ощущал свой талант, но долго находился под сильным влиянием Равеля и Дебюсси, потом - Альберта Русселя и Артюра Онеггера, Стравинского. Мне хотелось оторваться от них, найти свою собственную марку. Я пускался в поиски, эксперименты. Константой же было то, что я всегда ощущал себя французским композитором. Как Равель, Берлиоз, Габриэль Форе. Жаль только, что мне пришлось очень-очень долго искать свою марку. А надо было больше рисковать! Теперь мне ясно, что произведения, которые, как я чувствую, будут долго жить, именно те, где я рисковал больше всего. Все это напоминает мне знаменитую мысль Оскара Уайльда о том, что самое главное люди открывают для себя слишком поздно: то, что действительно имеет ценность в жизни, - это наши безумства, которые мы прожили и познали. Приблизительно то же говорил и Бодлер: опьяняйтесь, опьяняйтесь! Цветами, любовью, музыкой! И теперь я вам скажу: надо все время опьяняться жизнью! Потому что, когда вы начинаете чувствовать, как я сейчас, огромный груз лет, который уже отдаляет вас от жизни, вы вдруг понимаете, что надо было наслаждаться и опьяняться жизнью. Надо было спрашивать розы, море, волны, птичку, и они бы отвечали - и розы, и море, и птички: наслаждайтесь, опьяняйтесь, радуйтесь! Я жалею, что мало работал с поэзией Бодлера. Он очень современен и больше всех повлиял на поэзию ХХ века. Мне вообще надо было больше работать с современными поэтами. Например, с Рене Шаром, поэтом Сопротивления, который меня вдохновлял. С Робером Десносом, чьи стихи просто перевернули мою душу, потрясли. С Полем Элюаром. Все уже упущено. Но Бодлер мне кажется очень современным всегда. Он даже написал эссе "Художник современной жизни".
РГ: И ввел в искусство понятие современности - термин "модерн" (Modernite). Но вы в своем творчестве находите сочинение, которое выразило сущность современности?
Дютийе: ХХ век очень разнообразный, а вот в новом, ХХI веке, мне кажется, открытия будут связаны в основном с электронной музыкой. Первые опыты в этом направлении начинал еще Пьер Шеффер лет шестьдесят назад. Правда, меня никогда не искушали его эксперименты: я не был радикалом. Думаю, что французский музыкант моего поколения, чьи произведения будут звучать, - это Оливье Мессиан: он создал невероятное богатство для голоса, для инструментов, для театра. И что особенно важно: смог передать в музыке какое-то мистическое состояние радости, счастья. Это редко складывается. Я ведь не случайно затронул имя поэта Сопротивления. Трагизм того времени нас сейчас потрясает. Я написал сочинение по "Дневникам Анны Франк" для молодой исполнительницы из Амстердама. Весь ХХ век в мире происходили ужасные события, и радость нам очень трудно передать. Среди классиков, пожалуй, радость мог передать только Бах. В ХIХ веке - Бетховен. В ХХ - Мессиан.
РГ: Какую заповедь вы передали бы своим последователям?
Дютийе: Рискуйте. Не будьте скромниками. И еще раз скажу: единственное, о чем не приходится сожалеть в старости, - это безумство.