Бастионы музыки
Российская газета: Совсем недавно для нашей страны, Европы и мира стало большим событием выступление Валерия Гергиева с оркестром Мариинского театра в Цхинвале. Не появляется ли в политически сложное время у искусства новая миссия? Даниэль Баренбойм создал арабо-израильский оркестр, чтобы выступать в горячих точках и символизировать возможность единения. Насколько актуальна связь политики и искусства?
Владимир Федосеев: Мне кажется, культуре участвовать в политических акциях надо чрезвычайно осторожно, чтобы не вызвать негативной реакции. Я, например, слышал сейчас в Цюрихе, с какой иронией они комментировали то, что симфонический оркестр Мариинки приехал в Цхинвал. Я пытался понять, почему у них такая реакция. Я сказал им, что осетины по природе музыкальный народ и приезд Гергиева для них был очень важен. Но, может, в таких случаях надо действительно искать более действенную форму помощи? Оркестр Баренбойма - тоже неоднозначное явление. Мы слышали этот оркестр. Конечно, это громадная и правильная политическая акция. Но соединение искусства и политики должно производиться очень аккуратно, иначе у людей несведущих или не желающих понять нас (а таких много на Западе) это может вызывать совсем не ту реакцию, на которую рассчитывали. Основная функция культуры - завоевывать сердца. Большой симфонический оркестр создавался как оркестр радио в 1930 году. И он всегда был активным участником жизни страны, в том числе во времена Отечественной войны, потому что все сочинения, которые транслировались тогда по радио, исполнялись БСО. Теперь БСО играет Моцарта в Зальцбурге, Бетховена - в Бонне, то есть в городах, где родились эти композиторы. А венская пресса называет нас "последним бастионом симфонической культуры".
РГ: Михаил Пиотровский в интервью нашей газете сказал о том, что должна начинаться более энергичная экспансия российской культуры. Мы поставляем не нефть, мы поставляем продукт более высокой переработки, который востребован всем миром. Когда сейчас сессия ПАСЕ голосует, оставаться ли российской делегации в Парламенте Европы, не ощутили ли вы на себе холода "дела Литвиненко", "информационной войны", проблемных отношений с Соединенными Штатами?
Федосеев: Наоборот, сейчас после концертов мы сильнее чувствуем единение. Как только что это было в Цюрихе, когда зал вставал в каком-то едином порыве. В эти мгновения отступают всякие политические и иные разногласия. Когда в Японии мы играем Чайковского, они воспринимают его как своего родного композитора. У них в магазинах звучит только Чайковский! А мы - оркестр имени Чайковского. Концерт кончается, оркестр уходит со сцены, я ухожу переодеваться, а ко мне бегут: зал стоит, аплодирует! Никакой тут политикой не пахнет. Мы первый русский оркестр, который, например, весной в марте даст четыре концерта в Золотом зале Мюзикферайн! Причем играть будем программу из четырех симфоний Бетховена и четырех симфоний Чайковского. Это огромный знак доверия к нам как к музыкантам. У БСО в Вене давно есть своя публика, а в Швейцарии - даже ассоциация друзей БСО.
Семья у пульта
РГ: Образ России сегодня еще связывается с образом культуры?
Федосеев: Наша культура проникла везде. К сожалению, лучшие ее представители работают и служат за границей. А когда там кончается их "звездный час", они начинают возвращаться сюда.
РГ: Ваш оркестр в тяжелые пост перестроечные годы не растерял музыкантов - прежде всего свою знаменитую струнную группу. Как вам это удалось?
Федосеев: Действительно, в любом оркестре бывают путчи, скандалы, уходы. Но моя политика всегда заключалась в том, чтобы сколачивать, сплачивать людей. БСО - это семья. А семью сложнее разрушить. У нас даже образовалось много семейных пар.
Доброхотова: Музыканты скреплены, потому что они делают карьеру внутри своего оркестра. Они понимают, что могут двигаться, расти от пульта к пульту. Например, наша первая скрипка - Михаил Шестаков. Его отец тоже когда-то работал в БСО, а он пришел к нам мальчиком и сидел на последнем пульте. Теперь он концертмейстер оркестра. У нас есть люди, работающие по 50 лет в БСО. 50 лет в одном оркестре! Такого уже просто не бывает. Конечно, это скрепляет оркестр, потому что разные генерации передают друг другу опыт, какое-то человеческое единение.
РГ: Вы много гастролируете за рубежом, но выступаете и в городах России. Какая у вас аудитория?
Федосеев: На наши концерты в окна лезут! Мы были в Казахстане, Киеве, Белоруссии, Омске, Перми. И везде с ночи стояли очереди. Там сохранилась такая жажда духовности, которая меня потрясает. Помню, когда случилась перестройка, на наших концертах были пустые залы. Мы лишились своей постоянной публики - студентов, малооплачиваемой интеллигенции, галерки. И тогда мы придумали общедоступный абонемент для Большого зала консерватории. Так и назвали его: "Общедоступный симфонический абонемент БСО". И сразу увидели полный зал. Прошлой зимой отметили уже десятилетие этого абонемента.
В ожидании Тосканини
РГ: Недавно вы три дня провели в студии радио "Культура": давали мастер-класс молодым дирижерам. Какие впечатления от музыкантов?
Федосеев: Впечатления и радостные, и печальные. Печальные, потому что молодые дирижеры не владеют ремеслом. Ведь дирижер начинается с техники мануальных движений. Если он не может технически управлять оркестром, то есть музыканты не могут понять его жестов, это не дирижер. Можно даже не иметь особого дара воздействия на оркестр, но если нет школы, то идти некуда. Или нужно обладать такой великой личностью, как Давид Ойстрах или Мстислав Ростропович. Дирижер все-таки специальная профессия, хотя и загадочная - весьма загадочная.
РГ: В чем ее загадочность?
Федосеев: Вот величайший Артуро Тосканини: если бы он сейчас сдавал экзамены в Московскую консерваторию, его бы не приняли. Почему? У него были непонятные руки. Но он воздействовал совсем иным. Гипнотизировал... Один и тот же оркестр сегодня и завтра с одной и той же программой с двумя разными дирижерами будет звучать по-разному.
РГ: Вы, кстати, делали программы "Все симфонические произведения Бетховена" с Венским симфоническим оркестром и "Все симфонии Бетховена" с БСО. В вашем подходе была разница?
Федосеев: Раньше, когда русские играли венскую классику, говорили: это Бетховен по-русски, Моцарт по-русски. Что означало: громко, помпезно, преувеличенно. О БСО же сказали: это Бетховен. Почему? Они услышали глубину, энергетику, бетховенскую страстность, высекание огня. Все это было и прежде у нас, только надо было соблюсти балансы внутри оркестра, принятые на Западе, что называется, совпасть "технологически". Кстати, я бы предпочел наш оркестр с Бетховеном Венскому. А вот с венцами играть русскую музыку очень сложно. Достигнуть их сердца почти невозможно, потому что в русской музыке заложен совершенно другой менталитет. Русские, например, глубоко проникают в иную музыкальную природу. Глинка, вторгаясь в испанскую музыку, писал как испанец. Простой испанский народ, не знающий, что Глинка - наш композитор, воспринимает его как испанца. То же самое с "Итальянским каприччио" Чайковского. Наша культура имеет особую способность к проникновению в чужое. Наоборот, вы не назовете ни одного немца или француза, чтобы он сыграл или написал симфонию в русском духе.
РГ: Достоевский называл это великой отзывчивостью.
Доброхотова: На самом деле это удивительное явление. Неизвестно ни одного композитора ни в XIX, ни в XX веке, кто бы написал русскую сюиту или рапсодию на русские темы. А это может быть самая серьезная, самая философская музыка.
Федосеев: Наш современник Борис Чайковский написал замечательное "Каприччио" на английские темы. Георгий Свиридов - "Шотландские песни". Когда мы исполняли их в Шотландии, никто не мог поверить, что это написал русский композитор. В этом есть какая-то тайна: глубоко сидящее в нас свойство проникать в чужую душу.
Школа выживания
РГ: Сегодня много говорят о кризисе музыкального образования в России. О том, что огромное количество педагогов и музыкантов уехало из страны в 80-90-е годы (нынешние выпускники консерваторий тоже стремятся поскорее уехать и попасть в западные оркестры), о том, что музыкальное образование критически плохо финансируется - особенно в регионах. Среднее звено - музыкальные училища - находится просто на грани выживания. И уже есть результат - сегодня оркестры в городах России не могут собрать необходимые составы музыкантов. Знаете ли вы об этой ситуации?
Федосеев: К сожалению, это так. Сегодня лучшие педагоги на Западе - русские. Наши бегут туда. А мы теряем школы. У нас, например, теряется духовая школа, а во Франции, Германии, Америке она стоит очень высоко. Мы не можем найти духовиков, а у них - огромный конкурсный отбор в оркестры. У нас еще фортепиано как-то держится, а скрипичные уже стали хуже. Виолончель - вообще уже нет той великой школы, какая была тридцать-сорок лет назад. Сейчас два концертмейстера участвовали в моем мастер-классе, играли на фортепиано. Они получают 4000 рублей в месяц. Работают 7 дней. Ну кого они воспитают? Подрастает поколение 8-10-летних, и из них теперь вовсю стараются сделать звезд. Я говорю: ну зачем вы им бабочку надеваете, пусть в рубашке выступает, и так нормально! Опасно, когда ребенка приучают видеть в себе звезду. Это тоже воспитание.
Доброхотова: Это проблема общей культуры, художественного воспитания, которое сегодня в стране забыто. У нас прежде был Институт художественного воспитания детей, при котором работал замечательный детский хор для разных возрастов. В те годы заботились не только о развитии интеллекта, но и о развитии души ребенка. Сейчас об этом даже никто не говорит.
РГ: Что вы считаете принципиальным для молодого дирижера, без чего он не может появиться перед оркестром?
Федосеев: Знание предмета. Ведь музыканты сразу чувствуют, если дирижер не знает. Психологически первая встреча дирижера и оркестра - вражеская. Музыканты начинают мгновенно изучать дирижера и, если он не доказывает за пять-десять минут свой профессиональный уровень, могут устроить обструкцию. Сейчас все оркестры очень образованные. И если раньше Евгений Мравинский брал 10 репетиций на Пятую симфонию Малера, то сейчас достаточно полторы, и оркестр сыграет. Но они играют ноты, а дирижер должен вдохнуть музыку. И неважно, вскакивает он за пульт за один день или за два часа до концерта, он должен четко провести мануальную схему, чтобы оркестр воплотил его идеи. Сегодня есть страны, которые вообще не оплачивают репетиционный период. Скажем, родина симфонических оркестров - Англия. Там все музыканты играют замечательно. Ну не нужно там дирижеру три дня репетировать: они знают все. Говорят: ты покажи только, а мы сыграем. Вот и все.
Радиовакуум
РГ: А что происходит с диско графией БСО? В продаже практически нет новых дисков.
Федосеев: Мы делаем много записей, может быть, больше, чем другие оркестры. Но, к сожалению, мы пишем на Запад за свой счет и привезти сюда эти диски для распространения невозможно. Приходится каждому из нас везти по 10 штук в багаже.
Доброхотова: Это очень важная тема и касается она не только симфонических оркестров, но и всей нашей культуры. Гостелерадиофонд, тот золотой фонд записей, которым мы все гордились, распродан и разворован. От него остались рожки да ножки. Но самое главное, что сегодня ничего не пишется из того, что происходит в искусстве. А потом будет культурный вакуум. Не будет доказательств того, что сейчас делается.
РГ: Может быть, не соответствует запросу? Сегодня объективно популярностью пользуются аудиокниги, которые люди просто слушают в машине. Точно также могли бы использоваться и радиоспектакли.
Доброхотова: Обидно, что исчезли детские программы, специально записанные для детей. Мы же все росли на Марии Бабановой, на ее замечательных чтецких и сказочных передачах. И это касается всех жанров. Я уверена, что болеют все: каждая профессия больна тем, что их лучшие работы не фиксируются.
РГ: В начале 90-х один из ныне здравствующих крупных руководителей телевидения, заступая на пост, произнес фразу, которую невозможно забыть. Он сказал тогда, что его самая главная задача - побороть сопротивление тех, кто навязывает народу классическую музыку. Он программу свою осуществил на 150 процентов. Почему мы так легко сдаемся?
Доброхотова: Мы не сдаемся. Но мы боремся с ветряными мельницами, потому что не знаем, кто эти мельницы крутит, какой ветер. Вот пример: Владимир Иванович делал замечательную программу новогоднего концерта по заказу канала "Россия". Предложил тематику, договорился с выдающимися исполнителями, получил одобрение от канала. Но буквально за неделю до начала съемок этот проект, в который уже было вложено огромное количество работы, закрыли. Владимир Иванович обратился к руководству канала: если у вас нет денег, зачем мы этим занимались? Чтобы спасти свою честь, я готов все, что у меня есть, вложить в этот проект и заплатить собственные деньги. Давайте доведем его до конца. "Нет, мы не можем этого сделать", - ответили нам, и проект был похоронен. А мы потом писали исполнителям с высочайшими именами письма с извинениями: простите, телевидение оказалось несостоятельным по технике записи.
Резкие движения
РГ: БСО планирует в этом сезоне гастроли по России?
Федосеев: Конечно. Ближайший маршрут - Екатеринбург, Пермь. В Перми у нас будет фестиваль на базе Пермского тетра оперы и балета, где я буду дирижировать спектаклем и двумя симфоническими программами "Чайковский и балет". Сегодня многое зависит от руководителей городов, от их серьезного отношения к культуре.
РГ: На ваш взгляд, нынешняя концертная Москва уже способна конкурировать с музыкальными центрами мира - Лондоном, Парижем, Нью-Йорком, Веной?
Федосеев: Конечно, Вена остается до сих пор столицей музыкального мира. В один вечер вы можете услышать там самое лучшее в разных концертных залах и театрах. Отношение к культуре в Австрии со стороны государства и людей высочайшее. Мы еще немного отстаем, приглашаем часто артистов, уже не имеющих на Западе спроса. Поэтому богатая на внешний взгляд концертная жизнь Москвы - отчасти подмена.
Доброхотова: И порой огромные гонорары, которые у нас платятся певцам, осложняют общую концертную жизнь. Например, мы приглашаем замечательную итальянскую певицу меццо-сопрано Лючану Д Интино (она будет у нас петь 7 октября), ведем переговоры с ее менеджером, и он ставит такие огромные цифры, что мы теряемся. "Но вы же платите Пласидо Доминго 300 тысяч долларов!" Это тупик. Они думают, что Россия - страна, где они легко могут получать по 300 тысяч долларов. У нас финансовая политика в культуре непристойно запутана.
РГ: Только ли финансовая?
Доброхотова: И это проблема. Нельзя, к примеру, возводить в ранг государственных героев таких людей, как Дима Билан, нель зя ставить их на уровень победителей. Мы сейчас о культуре как будто бы стали больше говорить. Но меньше делать. Не может быть, чтобы в школах не было уроков рисования, хорового дела. Вот Александр Лукашенко бросился в Белоруссии восстанавливать хоровое пение. Очевидно, почувствовал, что это объединяет людей, что соборность близка нашей культуре, нашему менталитету. А в России все что-то говорят, что-то вроде должно наступить. Как у Гашека: что-нибудь да будет, ведь не может быть так, чтобы ничего не было.
РГ: У нас есть проблемный вопрос от читателя: "У многих в памяти остался последний конкурс Чайковского и участие БСО в виолончельном финале, когда конкурсанты исполняли Концерты с оркестром. Публика Большого зала была потрясена халтурной игрой БСО и тем, что оркестр практически заваливал молодых музыкантов. Слышали ли вы об этом и как можно объяснить такую немыслимую для профессионалов ситуацию?"
Федосеев: Конечно, я слышал об этом. Но это все полуправда. Последний конкурс провалился весь целиком. Дирижером БСО был назначен Эдуард Серов. Я знал его прежде как профессионального человека. Но оказалось, что он болен и не может дирижировать. Он сидел все время на стуле, и никто из музыкантов не мог понять, что он от них хочет. Я сказал оркестру: вы сделали глупость. Вы должны были собрать художественный совет и сказать, что не можете играть с этим дирижером. А поскольку они оказались деликатными и не стали протестовать, то и возникла такая ситуация. Потом были извинения всяческие от организаторов.
Новый консерватизм и новая музыка
РГ: А как вы относитесь уже как зритель к последним поискам Большого театра в области современной оперы?
Федосеев: Я считаю, что в национальном театре, таком как Большой, экспериментов быть не должно. В главном театре страны должна идти классика. Для экспериментов есть другие сцены. Конечно, оперному театру нужны новые идеи, но француз или англичанин, приезжая в Москву, должен в Большом театре слушать подлинного Мусоргского или Глинку "Жизнь за царя", а не режиссерские интерпретации. А мы в Парижской опере - французскую музыку и т.д. Сегодня агрессия режиссеров требует уже какого-то мирового совещания, чтобы было запрещено издеваться над музыкой.
РГ: А как можно остановить поток творческой энергии, которая не может всегда находиться в рамках какой-то определенной формы? И, кстати сказать, кто скажет, на какой стадии мы должны зафиксировать национальную форму оперного произведения? Где эта традиция? Вы от кого будете считать канон? Мы же не театр Кабуки, где можно инспектировать канон. Что у нас обеспечивает канон?
Федосеев: Авторы. Талант. Мера.
РГ: Но, скажем, в "Евгении Онегине" Большого театра никого не посадили на мотоцикл! Там все точно рассчитано с точки зрения литературной интерпретации. И театральные люди приняли эту работу с большим энтузиазмом, чем музыканты.
Доброхотова: Люди за этой режиссурой потеряли самое главное, что есть в опере - музыкальную драматургию: то есть пение и идеи композитора. Знаете, что опасно? Один англичанин сказал мне: я во всем согласен с вами, но, представьте, что такое дуэль, понятие о чести для современной молодежи? Они этого просто не поймут. Поэтому классические произведения надо переделывать, чтобы молодежь хотя бы в таком виде слушала эту музыку. Но это чудовищно! Молодые люди должны иметь понятие о чести! И ставить надо так, чтобы было понятно: речь идет о чести.
РГ: Раз мы уж коснулись темы современных интерпретаций, то скажите о теме ваших концертов в этом сезоне, связанной с новейшей музыкой. Каков ваш выбор и подход к исполнению современной музыки?
Федосеев: Авторов мы ищем разными путями, в том числе на международных композиторских конкурсах. Так нашли в Норвегии замечательного автора - Рагнара Седерлинда, посвятившего БСО свою Шестую симфонию. Или, получив китайские рекомендации, взяли современную китайскую музыку, которую в этом сезоне с БСО представит китайский дирижер Шао Энь. Партитуры оказались очень интересными.
РГ: А чем можно объяснить факт, что дирижеры часто предпочитают работать с поверхностными с точки зрения структуры и музыкального языка партитурами, облегченными для восприятия? В свое время вы были одним из тех, кто исполнил впервые музыку Алемдара Караманова. Знающие понимают, что его симфонические макро-циклы "Апокалипсис", "Совершишася (Евангелие)" - особый феномен в нашей культуре. Но сочинения Караманова так и не открыты дирижерами?
Федосеев: Свиридов тоже не играется. Гений. А он не играется. За редким исключением. Если вы замечательную "Аве Марию" Караманова сейчас предложите любой программе телевидения, никто не возьмет эту музыку. Да что говорить: Патетическую симфонию Чайковского ни одна программа телевидения не возьмет целиком, за исключением "Культуры". Сейчас для того, чтобы вернуть серьезную музыку в эфир, нужны очень серьезные редакторские и продюсерские ухищрения. А мы исполняли на днях Патетическую в Клину. Закончили. Мертвый зал. Я еще раз руки опустил. Никакой реакции. Это в Доме-музее Чайковского, где знают Чайковского! Значит, эта музыка не позволила им даже аплодировать. То есть смущать тишину. И слезы. Остались только слезы. Потом кто-то крикнул: браво! И тогда начали... Потом все встали. Вот вам воздействие музыки.
РГ: Завтра вам предстоит открытие сезона БСО в Большом зале консерватории. Какой музыкой вы откроете свой предъюбилейный сезон?
Доброхотова: Концерт 4 октября мы назвали "Великая русская музыка" - забытая и мало играемая. Прозвучат "Богатырская" симфония и "Половецкие пляски" Александра Бородина, "Ночь на Лысой горе" Модеста Мусоргского. Три арии - Бориса, Варлаама и Пимена из "Бориса Годунова" исполнит приглашенный нами с Украины прекрасный бас Павел Данилюк. Бородин и Мусоргский - наша национальная гордость, и музыка их представлена на Западе лучше всего. Постановки "Хованщины", "Бориса Годунова" престижны для любого театра. В России же многие их сочинения почти не исполняются. Был для нашей идеи и эмоциональный толчок: мы увидели на телевидении две передачи - одна о Мусоргском, другая - о Балакиреве. Нам от этих программ стало больно, потому что Мусоргский там, кроме того что он пьяница с красным носом, как на известном портрете Ильи Репина, почти ничего из себя не представлял, Балакирев вообще оказался сумасшедшим, который для русской культуры ничего не сделал. И это подспудно утвердило нас в том, что нельзя уступать культуру людям непрофессиональным, не любящим, не знающим ее.
Досье
Большой симфонический оркестр имени П.И. Чайковского был организован в 1930 году как один из первых симфонических оркестров Советского Союза, как первый оркестр отечественного радио. Высокая репутация оркестра в мире - результат совместного творческого труда оркестра со многими замечательными русскими дирижерами: Александром Орловым, Николаем Головановым, Геннадием Рождественским и 35-летней работой с его нынешним художественным руководителем и главным дирижером Владимиром Федосеевым. БСО доверяли первое исполнение своих сочинений Мясковский, Прокофьев, Хачатурян, Свиридов, Борис Чайковский. Дмитрий Шостакович называл оркестр "выдающимся ансамблем выдающихся музыкантов".
Постоянные участники концертов БСО - выдающиеся солисты прошлого от Лемешева до Паваротти и мастера нового поколения. Именно БСО и Владимир Федосеев открыли имена юных Е. Кисина, М. Венгерова, В. Репина.
В 1993 году оркестру было присвоено имя Петра Ильича Чайковского за подлинную глубокую интерпретацию его сочинений.