Геннадию Омельченко совершенно не идет его возраст. Несмотря на то, что мастер отметил 70-летие, к маститым и отягощенным славой собратьям он никакого отношения не имеет.
После нескольких минут общения становится абсолютно понятно: он молод, а значит, еще долго будет радовать поклонников своего таланта. И неспроста на его персональных выставках больше всего молодежи.
Российская газета: Геннадий Алексеевич, часто художник подходит к своим картинам чисто прагматически. То есть, ориентируется на вкусы обывателя, который купит. Школа есть, а души нет. Почему вы избрали совершенно другой путь?
Геннадий Омельченко: Это процесс естественный. Все развивается помимо воли художника. Часто выходит так, что большие мастера отторгаются, остаются вне времени - они обычно на полвека опережают его. И бывают оценены только последующими поколениями. Настоящий художник идет на эту жертву сознательно, и даже рад этому обстоятельству.
РГ: В жизни часто большую роль играет его величество случай. А для вас?
Омельченко: Может, не поверите, но я был трудным подростком и не собирался становиться художником. Хотя картины писали и мой отец, и брат. Друг поступал в художественное училище после школы и уговорил меня. Я три месяца позанимался, отец помогал, а потом еще и все экзамены сдал на пятерки. Единственная тройка - по рисунку, но там нужна долгая подготовка. А живопись и композиция - это было природным даром. Так что в моей жизни всегда получалось так, что счастливый случай вмешивался. Мне повезло, что я сумел не пропустить ни одного из них. Например, когда оказался на творческой даче Ильи Репина, куда съезжались художники со всей России. После того, как я пробыл там два месяца, меня еще на два - уже за государственный счет - оставили поработать в мастерских…
РГ: То есть увидели в вас молодое дарование?
Омельченко: Выходит, так.
РГ: А как получилось, что вы начали писать портреты?
Омельченко: Дело в том, что я работаю во всех жанрах, единственное, что мне неинтересно - это батальная живопись. Кстати, на творческой даче Ильи Репина было заложено главное: художник должен находиться в постоянном поиске, не повторять себя, не быть завороженным своими работами - это равносильно гибели. У меня очень хорошо с самого начала получался пейзаж. Но я понял, что это уже пройденный этап. Нужно что-то новое, чего до тебя не было, твое собственное видение.
РГ: Говорят, что художник должен быть всегда голодным?
Омельченко: Я не гурман, к роскоши и излишествам не приучен, но, думаю, на краски и холсты у художника всегда должно быть достаточно денег. Художникам во все времена было трудно, и это закономерно. А если "умный и богатый" - это совсем из другой области.
РГ: Вы легко расстаетесь со своими работами?
Омельченко: Смотря какими... Все зависит от того, сколько в картину вложено. Если я, допустим, пять лет над ней работал, а ее просят продать за бесценок, - это неприемлемо. Вот только если тот, кто хочет купить, оценит ее настолько, что можно будет активно работать дальше, создавать новые картины. Если это позволит купить мастерскую, краски, холсты, ее можно отдать в другие руки. И еще одно: смотря в какие руки отдавать. Если картина идет в музей или галерею, то вопросов нет. У меня в картинной галерее во Владивостоке около двадцати работ. В галерею картину можно и просто подарить.
РГ: Рядом со многими вашими картинами испытываешь противоречивые чувства. Хочется убежать и в то же время что-то удерживает у этих полотен, заставляя бесконечно вглядываться в буйство мазков…
Омельченко: Это естественно. Потому что художник пишет чувствами. Посмотрите на работы - вот автопортрет Ван-Гога. Даже цветовое решение - столкновение красного и синего - буквально кричит об одиночестве и высоких страстях…
РГ: Геннадий Алексеевич, вам не говорили, что в ваших картинах есть что-то от прежнего хулиганистого мальчишки из провинциального шахтерского городка Сучана?
Омельченко: Многое говорили, и хорошее, и плохое. Но я к этому отношусь с благодарностью. Возмущается человек - значит, неравнодушен. Я даже больше благодарен тому, кто ругает. А вот к похвале отношусь с осторожностью…