Жизнь народного артиста двух суверенных государств распалась на две половинки. В Тбилиси - семья. В Петербурге - дом театральный. Полгода говорит по-русски, полгода - по-грузински (а думает всегда)...
В этом суть конфликта и движение его жизни. Порвалась связь времен. Почти античный сюжет. Человек - заложник времени, в плену истории и политики. Но кто-то дал ему право сохранять в себе две культуры и быть проводником художественных токов в образовавшемся разрыве. Оттого каждый спектакль заряжен фантомными болями, не покидающими самого режиссера. Главная из них - свобода выбора. Ставить что хочешь и чего требует время - вещи, не всегда совпадающие. Чхеидзе ставит про сейчас, и по его спектаклям можно сверять часы. Их список - история болезни нашего общества. Их образный строй - картины мироздания. Каждый спектакль - глубокое исследование природы человека, выделение в ней гена человечности в борьбе с властью или за власть. Их названия - как вехи на виражах истории.
Человек в лабиринте искушений. Судьбы людей с их частными мотивациями на самом деле обусловлены и предопределены. С больными темами режиссер обходится как поэт-импровизатор. Его спектакли всегда подчинены внутренней мелодии, жесткому властному ритму - то ли космическому, то ли божественному. В каждой работе остро мыслящего режиссера подразумевается академический стандарт.
Первая и программная постановка - "Коварство и любовь" Шиллера - была благородной попыткой подобрать рифму к творчеству ушедшего Мастера. Спектакль выразил авторское кредо, его художественный язык наполнил театральное пространство живыми голосами. Выбор материала был точен: из немецкого романтизма, как из гоголевской шинели, вышел сам БДТ. Недаром и через 17 лет, в статусе главного режиссера, Чхеидзе вновь ставит Шиллера. Только теперь понадобилась вещь зрелого драматурга, пережившего Французскую революцию и изменившего свои политические взгляды, - теперь это была великолепная и мудрая "Мария Стюарт". В 2006-м идеи "бури и натиска" не работали. Теперь, оказавшись на кухне политических игр, где в борьбе между двумя королевами коварство торжествует над любовью, режиссер уже не выказывал своих предпочтений. Он знал: коварства достанет, чтобы убить любовь.
Мало кто из режиссеров сегодня позволяет себе оставаться вне конъюнктуры. Чхеидзе исследует философию и физику жизни. Он не боится говорить со зрителем о самом важном и сложном: о ядерной физике например. Он уверен: "Принцип неопределенности и принцип дополнительности - эти великие, казалось бы, научные физические постулаты касаются Человека и его места во Вселенной". Апелляция к умному, тонко чувствующему зрителю-собеседнику - это спектакль по современной интеллектуальной драме - "Копенгаген" Майкла Фрейна.
С годами уходит разрушительная категоричность мышления, режиссер обращается к теории относительности. Теперь Чхеидзе чаще ставит вопросы. Кто прав - юная Антигона или мудрый правитель, соблюдающий интересы государства? Кто прав в конфликте двух гениальных физиков - Бор или Гейзенберг? Кто в ответе за их смертельно опасные открытия и кому нужна наука, приводящая к краху цивилизации?
Театр Чхеидзе не поучает - он оживляет великие истории, будит сонное сознание. В "Антигоне" Креон аргументирует свою правду усталого правителя: "Судно дало течь... хватаешь любую доску, чтобы заделать пробоину... стреляешь в толпу..." Значит, власть и совесть - "две вещи несовместные"? Но юношеский максимализм Антигоны не приемлет такой логики. "Антигона" отразила кризис общества образца 1996 года. Практика показала, что режиссеру ближе истинная трагедия.
Герои Чхеидзе уходят за порог, чтобы продолжить спор с богами, чтобы остаться мифом, именем. Они уходят, оставляя шанс и право на выбор обывателям. Креону, Елизавете Английской, Арбенину, Никите из "Власти тьмы", Зиночке из "Дядюшкина сна".
Несхожие между собой спектакли изящно рифмуются. За словами Неизвестного в "Маскараде" "хотел я полной мести" и Годунова "достиг я высшей власти" следует смерть. Смерть как средство перемещения человека в забвение или в вечность...
В круге Шиллера определилось современное лицо БДТ и кредо его нового главного режиссера. Теперь, надышавшись питерской сыростью, Чхеидзе все более тяготеет к сумрачному аскетизму. Так возникла пафосная "Власть тьмы" Толстого. Благодаря выдающейся работе Ивченко театральная страсть Чхеидзе столкнулась с проповедничеством. Аналитик Чхеидзе в театрально-следственном эксперименте не случайно вовлекает в конфликт зрителя. К нему обращается в конце спектакля убивец Никита с покаянием. От театра-кафедры, о котором мечтал Шиллер, Чхеидзе приходит к театру-храму в его высшем назначении. Тут и кроется неброская новизна (и гарант стойкости театра), вызывающая недоумение у революционной части критики.
Судьба Чхеидзе в БДТ - от приглашенного режиссера до художественного руководителя театра - развивалась в координатах большого времени классики, с этим временем он сверял свои часы. Но самым близким другом его оказался все-таки Шиллер, понимавший сцену как нравственный институт.
Но Чхеидзе подтвердил свою верность традициям старого БДТ, сыграв на театральной памяти Басилашвили и Фрейндлих. В его "Дядюшкином сне" Князь, как бог из машины, напомнил вдруг Хлестакова. Проклюнулся тот порхающий болтунишка, что с Пушкиным на дружеской ноге. И марьяжная тоска, как память о молодости и жизни, время которой истаивает... Вот вам еще одна изуродованная мечта о любви. Но если у Шиллера влюбленные побеждали, уходя в смерть, то здесь торжествует абсолютное безвременье. В разных мирах навсегда останутся одинокими князь в белом саване и Зина. Это кода и прямая метафора спектакля: девушка на качелях в глубине черной сцены - таков удел ее, вечно маяться душе в далеких сферах. Так водевиль обернулся трагедией лузеров, так спектакль зафиксировал очередной виток нашей жизни. Ее маятник - в который раз "качнувшись, качнулся влево"... Завершаются малые и большие циклы. Важный творческий и жизненный этап Чхеидзе - в координатах Шиллера - наметил премьеру. Символика выбранного материала многозначительна. Это революционный "Дон Карлос" - тот самый, с которого начинался в 1919 году БДТ, посмотрев который солдаты и матросы уходили на гражданскую войну. Они шли в атаку с криками: "Бей герцогов Альба!" А что скажем мы?