Сергей Шнуров со своим новым проектом "Рубль" только что закончил запись нового альбома. Работа шла на студии в Хельсинки. Сразу из Финляндии Сергей прилетел в Минск, где снимается в новом проекте Владимира Карабанова в роли водителя-дальнобойщика. Перед съемками Шнуров рассказал корреспонденту "РГ" о том, почему был закрыт "Ленинград", в чем разница между ним и "Рублем", и почему русское кино еще не совсем в гробу.
Музыка
Российская газета: Сергей, обычно наши музыканты ездят записываться в Лондон или работают дома, в Санкт-Петербурге. Почему вдруг Хельсинки, такой нетипичный для питерцев пункт в рабочей географии?
Сергей Шнуров: Глупость неимоверная в Лондон ездить записываться. В Хельсинки у нас была огромная студия, которая в итоге обошлась нам дешевле, чем могла бы стоить в Питере. К тому же, там был кондиционер. Ну и заграница, все-таки, жены-дети не беспокоят, работается легче. Погрузили оборудование и поехали. Все очень прозаично, как видите.
РГ: Последний концерт "Ленинграда" происходил в варшавском клубе Stodola. "Рубль" же одно из первых своих заграничных выступлений будет давать на фестивале пост-советского театра в городе Люблин. Что связано у вас с Польшей? У вас там своя публика или, может быть, среда, в которой ваш звук лучше разносится?
Шнуров: Да все просто довольно-таки. Польша зажата между Россией, Украиной и, вдобавок, Германией, где "Ленинград" в свое время был группой, можно сказать, культовой. А теперь представьте, что они эту музыку слышат уже тьму лет с четырех сторон. Прибавьте к этому очевидный интерес поляков к нашей культуре.
РГ: То есть, вы надеетесь на то, что и новый ваш проект будет там хорошо принят.
Шнуров: Да как вам сказать. "Ленинград" был группой отчетливо русской. "Рубль" - вещь куда более странная. Это затея настолько для себя, что это может вообще никому не интересно. Ни немцам, ни полякам, ни москвичам, ни питерцам. Космополитизм сейчас вообще никого не интересует.
РГ: "Рублю" больше полугода - вы можете пожаловаться на падение интереса к вашему творчеству?
Шнуров: Я вообще не люблю жаловаться. "Рубль" - это попытка делать в нашей стране чистый рок. В том понимании, в каком это было в 1969 году в Вудстоке. Чистый рок, чистую человеческую энергетику.
РГ: Вы - в общем, единственный человек, кто слышал новый альбом "Рубля". Вы можете в одной-двух фразах описать, о чем это?
Шнуров: Могу. Это - попытка поймать время за яйца. Не факт, что удачная, но мы хотя бы попытались.
РГ: В свое время вы довольно открыто говорили о том, что "Ленинград" был неким проектом, который существовал для обоюдного развлечения музыкантов и зрителей, и который нельзя было воспринимать серьезно. Можете про "Рубль" сказать то же самое?
Шнуров: Если в "Ленинграде" всем должно было быть весело, то теперь должно быть интересно. Так или иначе, нельзя добиться того, чтобы слова в точности соответствовали тому, что внутри - но надо стремиться попасть хотя бы в десятку. В моем понимании, достичь этого показателя удавалось… только Бродскому, наверное. Но надо хотя бы попытаться - даже рабочий с отбойным молотком своей подруге всегда пытается сказать что-то… ну, не своими словами, поймать из воздуха что-то. Но в "Ленинграде", уже на последней фазе его существования, весело уже не было - это было объединение людей с разными вкусами, устремлениями и жизнями, которых держало вместе… не совсем понятно что. А "Рубль" - это группа, в которой всем интересно заниматься тем, чем они занимаются.
РГ: Но публика все равно воспринимает любой ваш проект как "Шнур плюс кто угодно".
Шнуров: Публика - дура, и неважно, как она это воспринимает. Важно, как это готовится - это влияет на результат. Конечно, песни пишу я - но на репетициях с ними происходит некая химия, и песни трасформируются неожиданно и… приятно. Именно поэтому мы записывали альбом живьем, без наложений - чтобы атмосферу эту передать.
РГ: Разве этого всего не было в "Ленинграде"? Вы бы никогда не стали популярны без этого куража.
Шнуров: Ключевое слово - "было".
РГ: А "Ленинград", по вашему, умер своей смертью - или он надоел лично вам, а группа могла бы и дальше творить?
Шнуров: "Творить", ага. Знаете, это стало похоже на нефтяную вышку, вокруг которой толкутся бригады вахтовиков. Подошли, выкачали, заработали - отошли. Потратили, подошли, выкачали и так далее.
РГ: Ну, если вы намекаете на корпоративные выступления, то ведь "Рублю" поступает предложений не меньше, чем до того поступало "Ленинграду".
Шнуров: Ну, когда группа твоя еще молодая, ты еще по крайней мере не понимаешь, как симулировать искренность. Как только научился - так сразу шли такой проект подальше. Если мы и в "Рубле" до этого дойдем, то и его мы тоже пошлем туда же.
Кино
РГ: У вас уже солидная фильмография - и сейчас вы снимаетесь в очередном фильме.
Шнуров: Сам удивляюсь - уже полноценное резюме есть актерское. Притом, что я стараюсь не смотреть русское кино, потому что оно ужасно.
РГ: Зачем вы в нем снимаетесь тогда?
Шнуров: Пытаюсь его спасти. Своим присутствием.
РГ: Вы серьезно относитесь к своему актерскому труду?
Шнуров: Я не актер, и это, быть может, и позволяет мне заниматься этим так увлеченно. Но из того, что мной в кино сделано, мне не нравится ничего. Можно было лучше сделать.
РГ: Вы чувствуете, что пора выходить на другой уровень профессионализма в актерском мастерстве?
Шнуров: Глупо заниматься чем-то и не пытаться делать это лучше. Даже бульдозерист должен за несколько лет свою канаву рыть ровнее и правильнее.
РГ: А где для вас точка сборки музыкантского труда и актерского? Что общего в том, чтобы выходить на сцену и в кадр?
Шнуров: Я бы так сказал - есть определенное очень сильное подобие между записью альбома и создание фильма. А именно - монтаж. Песня - или сценарий - сначала сочиняется. Потом подбираются актеры - или инструменты. Далее - монтаж. А потом уже сборка. А выступление на сцене больше похоже на театр или на футбол, спорт - потому что в кино время другое. В театре, на футболе, на концерте - ты здесь и сейчас, и таким больше никогда не будешь, двух одинаковых концертов или спектаклей не бывает. Кино можно показать тысячу раз, и оно не изменится.
РГ: А для вас что важнее - правильно смонтировать жизнь, или оказаться "здесь и сейчас" на сцене перед людьми?
Шнуров: Это несравнимые вещи. Театр, концерт, футбол - это создание кармы. Кино, запись альбома - это ее коррекция.
РГ: При всем уважении к вашему подходу к российскому кинематографу, неужели вы никак не знакомитесь с контекстом отечественного кино? Нельзя же сказать, что его нет.
Шнуров: К сожалению, я видел в основном то, в чем сам принимал участие - Дыховичного, Соловьева. Из остального - ну, мне очень нравится все, что делает Борис Хлебников. Но в принципе, кино, как и музыка скоро умрут, и мы на пороге этого.
РГ: Зачем же вы занимаетесь мертвыми делами?
Шнуров: Я скорее бы сказал, что учу мертвые языки. Если бы я владел ими в совершенстве, я мог бы сказать, что я занимаюсь кино. Или музыкой. А так мне помогает то, что мне есть еще что учить и учиться.
РГ: Ну хорошо, представьте себе, что вам представилась возможность поехать в Голливуд и поработать там в любом, качестве, каком захотите - актером, режиссером, кинокомпозитором…
Шнуров: А Голливуд в моем понимании мало чем отличается от "Мосфильма". Вот Скандинавия или континентальная Европа - там все немного по другому. А что здесь, что в Америке - один и тот же конвейер, более или менее бездарный. Тарантино вот нового, например, я даже смотреть не пойду. Я бы с Триером бы поработал, вот это да.
РГ: Странно, мне казалось, что между вами и Тарантино есть определенное родство - в энергетике, что ли.
Шнуров: Оно и было, пока был "Ленинград". И Тарантино съела ровно та же проблема, которая "Ленинград" прикончила.
РГ: Какая?
Шнуров: Постмодерн вошел в кровь, как зараза, из игрового приема превратился в суть. Когда оболочка становится сутью, за этим наблюдать уже попросту страшно.