Поделиться
Выставку "Кругом свет" художник посвятил памяти поэта Всеволода Некрасова. Перед открытием выставки с Леонидом Тишковым побеседовал наш корреспондент.
Российская газета: Не так уж часто ушедшим поэтам посвящают выставки...
Леонид Тишков: Всеволод Некрасов художников любил очень. Без изобразительного искусства не мыслил существования. Поэзия и искусство были мирами, где он жил. Для него они были соединяющимися. И для его друзей тоже. Многие уже и не помнят, что слова "Живу - вижу" на знаменитом полотне Эрика Булатова взяты из стихотворения Некрасова. Более того, его стихи помогают открыть чистоту, ясность, значимость одного слова. Помните, у Мольера Журден удивленно обнаруживал, что говорит прозой. Вот так же и чтение Некрасова позволяет узнать, что мы говорим стихами. Главное, говорить реже, ясно и к месту. И становишься поэтом.
РГ: Когда стихи вступают в картину, что-то меняется в них?
Тишков: Конечно. Дополнительный смысл возникает. Мне кажется, что Некрасов любил художников еще и потому, что слова в их картине получают новое измерение. Он, собственно, и сам стих на странице представлял как визуальный образ. Например, слова "Бог Вот" у него вписаны в круг и разделены точкой. А следующие строки спорили: "Только это не Бог / Вот-вот //А Бог / Больше". Образ круга с вписанными в него словами я повторил. А точку превратил в маленькую фигурку уходящего человека. Получилась метафора ухода в белое пространство, в снеговую даль. Его лыжи остались здесь, а он - там.
РГ: Кстати, лыжи в зале действительно принадлежали поэту?
Тишков: Разумеется. Их принес из дома Некрасова переводчик его стихов чех Ян Махонин. На балконе было много лыж. Может быть, это как раз те, на которых я первый раз увидел Некрасова в конце 1970-х на одной из акций "Коллективных действий". Мы все толпой ходили за Андреем Монастырским. Что-то там происходило в заснеженном поле. А на краю его, у кромки леса шел одинокий маленький лыжник. Лыжник то приближался, то удалялся. Я спросил у Игоря Макаревича: "Кто это?" Он говорит: "А это поэт Сева Некрасов".
РГ: Это было частью перформанса?
Тишков: Нет, что вы... Он просто любил очень на лыжах кататься. Им невозможно было манипулировать. Он был сам по себе. Один. Он все время существовал на краю. Но при этом ощущал себя центром.
Для меня поэт Всеволод Некрасов - центробежный поэт. Скажем, есть поэты центростремительные, которые втягивают в свою орбиту штампы массовой культуры, масс-медиа, играют с ними. Они перерабатывают, рачительно используют уже существующие образы. Некрасов себя противопоставлял этой стратегии. Он, напротив, брал чистое слово. Чистое, будто в первый день творения. И с этой неразбавленной поэтической эссенцией работал. Один французский философ говорил: "Создать новый поэтический образ - все равно что вырастить новый цветок". Это сложно сделать. У Некрасова получалось. Как - не представляю. Он работал с простыми, обыденными словами, даже частицами. "Вот" после Некрасова стало поэтическим словом. Таким увесистым килограммом поэзии.
Лыжи - Некрасова, а Луна - чья? У вас же был проект "Частная Луна"...
Луна на самом деле тоже Некрасова. У нее есть своя история. Все тот же Ян Махонин придумал подарить Некрасову на 75 лет "Луну". И предложил ее сделать мне, поскольку Некрасов написал поэму "Луна Тишков". Он многим художникам посвящал стихи. Мне, конечно, его внимание лестно было. И я сделал "Луну". Из нер жавейки, акрилового молочного стекла. Внутри лампы. Но подарить мы ее не смогли. Вначале заболела Анна Ивановна, жена поэта, и юбилей отложили. Потом как-то тихо, незаметно ушел Всеволод. Растворился в свете. А через два месяца вслед за ним умерла и Анна Ивановна.
РГ: Он видел эту "Луну"?
Тишков: Нет, конечно. Она должна была быть сюрпризом. Но я подумал, что выставка тоже может быть приношением поэту. Тем более что она получилась камерная, тихая. И логично, что в Крокин галерее: они издали в 2002 году книгу Некрасова "Живу - вижу".
Кроме месяца ясного у вас на выставке светятся старый чемодан, ведра с водой, даже "Мусорный мешок со звездами". Так она и называется - "Кругом свет". Свет тоже мой персонаж.
РГ: Да, но почему из мусорного мешка?
Тишков: Я люблю простые вещи. Современное искусство иногда скандально. А мне важен поэтический смысл. Я пытаюсь для себя решить вопрос: можно ли языком современного искусства сказать какие-то поэтические вещи?
Мой старый чемодан когда-то принадлежал отцу. Когда его открываешь, видишь фотографию родителей, сделанную в 1941году. Они тогда только что расписались. А через неделю начнется война. Отец попадет в окружение под Белой Церковью. Четыре года проведет в немецких концлагерях. Потом еще год - в Сибири, в сталинском фильтрационном лагере. И после этого через пять лет вернется. Все это время мать не знала, жив он, нет. Ждала его дома, на Урале. Свет тут - метафора памяти. Все исчезает, остается только свет.
Мне иногда говорят: "Ты, Леня, из вымирающего вида художников-идеалистов". Но это правда. Искусство должно быть идеальным, иначе оно не искусство, а прикладное дело.
РГ: Концепция простоты для вас связана с восточной философией?
Тишков: Да. Точнее, связана с вопросом, что есть искусство, что есть поэзия... Мы смотрим на разбросанные веточки или снег со следами птичьих лапок. Будем ли мы это называть произведением искусства? Мы должны решить это сами. Если называем, то они становятся произведениями искусства. Является ли слово "вот" поэзией? Является, если его произносит Всеволод Некрасов. Поэтому искусство и поэзия расширяют наши горизонты. Они делают мир совершенно сияющим, наполненным светом, наполненным поэзией. Главное - увидеть это. Для меня искусство - попытка диалога с миром на поэтическом языке.