Поделиться
В Пермь снова летала группа медиков из госпиталя "Защита": чтобы на месте посмотреть, как чувствуют себя пострадавшие, которых оставили лечиться в местных больницах, кого нужно, а главное, можно переводить в столичные клиники.
Бригаду возглавлял руководитель ожогового центра Института хирургии имени Вишневского доктор медицинских наук профессор Андрей Алексеев.
Российская газета: Андрей Анатольевич, когда произошла эта страшная трагедия в Перми, многие задавались вопросом: неужели нельзя было организовать спасение людей на месте? Столь тяжелых больных, с такими обширными ожогами, в состоянии шока везли самолетами в Москву, Питер, Челябинск...
Андрей Алексеев: Это решение было правильным. Надо было, чтобы как можно быстрее пострадавшие попали в ведущие специализированные центры страны. В России каждый год получают ожоговые травмы 400 тысяч человек. Но только треть из них нуждается в стационарном лечении. Для такого лечения в нашей стране всего 78 ожоговых отделений. А, к примеру, в маленькой Франции - 19. Но, не дай бог, случись там подобная трагедия, и они не сумели бы всех - а это более 150 человек, разместить, оказать помощь. Им бы пришлось задействовать ожоговые отделения ближайших стран.
Отделения во Франции, как, впрочем, и в других государствах, небольшие - на 10-15 коек. А у нас в Архангельской области, которая по размеру территории равна Франции, нет ни одного ожогового отделения.
В Перми ожоговое отделение на 52 койки есть на базе городской больницы.
Содержание таких отделений стоит огромных денег - только специальные противоожоговые кровати типа клинитрон стоят около 45 тысяч евро. А еще аппаратура для искусственной вентиляции легких, дорогостоящие препараты... Средняя стоимость лечения больных с тяжелейшими глубокими ожогами - оно продолжается не менее двух месяцев - полтора-два миллиона рублей. Уж не говорю о том, как непросто найти, подобрать для работы в таких отделениях специалистов.
РГ: Когда случилась беда, всех везли именно в эту пермскую больницу?
Алексеев: Нет! Задействованы были все больницы вокруг места трагедии. И это правильно. Одномоментно оказать помощь такому большому количеству пострадавших невозможно. Ведь это не только внешние ожоги. Это тяжелейшие отравления продуктами горения, ожоги дыхательных путей. Срочно требуется интенсивная терапия, большинству нужна искусственная вентиляция легких, нужны реанимационные койки.
Пермские медики действовали оперативно, грамотно. Если бы они вовремя не провели ту же искусственную вентиляцию легких, то количество погибших было бы куда больше. Наши пациенты требуют работы специалистов, которые не только борются с кожными ожогами, но и восстанавливают функции дыхательных путей.
Не все знают, что, когда случилась трагедия, в Москве в антикризисном центре медицины катастроф работал телемост с Пермью, шло консультирование, координация всех действий медиков. Решались вопросы госпитализации, отправки больных по разным лечебницам. Уже через 12 часов после трагедии первый борт приземлился в Москве. Переправляли на специально оборудованных самолетах Ил-76, в которых современные модули, позволяющие сразу 20 пациентам проводить искусственную вентиляцию легких. Сопровождали эти самолеты специалисты центра "Защита". Второй и третий борт ушли в Питер, четвертый к нам, в Москву.
РГ: В вашем отделении было 12 пострадавших. Одну женщину спасти не удалось. Двух из реанимации сейчас перевели в обычное отделение...
Алексеев: Восемь по-прежнему на искусственной вентиляции легких. Им проводится комплексное лечение: борьба с инфекцией, недостаточной функцией дыхания, сосудистой системы, сеансы очищения крови. Все больные лежат на специальных кроватях типа клинитрон.
РГ: В Перми такие кровати есть?
Алексеев: Да, в ожоговом отделении.
РГ: Вы назвали среднюю стоимость лечения. Это без последующей реабилитации. Деньги сейчас на это есть?
Алексеев: Да. Минздравсоцразвития выделило достаточно средств. Нет дефицита препаратов, средств для искусственного питания, аппаратуры для обеспечения такого питания. Корректируется обмен веществ, каждый день больным через эндоскоп очищается трахея и бронхи от следов сажи, копоти и так далее.
РГ: Знаю, что специалисты в вашем центре, в Склифе, в московской больнице N 36, в Питере сейчас практически живут в клиниках. Иногда складывается впечатление, что мы лучше справляемся с чрезвычайными ситуациями, чем работаем в нормальном режиме.
Алексеев: Не могу согласиться с вами. Хотя доля истины в этом есть. Но это же естественно: экстремальная ситуация требует особой отдачи.
РГ: Но экстремальная ситуация высвечивает и наши огрехи.
Алексеев: С этим согласен. Совершенно очевидно, что нужно вернуться к тому, чтобы в каждом субъекте Федерации было специализированное ожоговое отделение. Они должны быть связаны между собой. А ведь сколько ожоговых отделений позакрывали за нерентабельностью, из-за того, что не приносят дохода! К тому же контингент наших больных обычно социально невысокий, не престижный. По номиналу ожоговое отделение в Перми имеется. Но по начинке, по оснащению, да и по всему антуражу, оно современным требованиям оказания помощи не отвечает.
РГ: Мы с вами встречались в 1996 году по очень приятному поводу: коллективу специалистов, в том числе и вам, была присуждена Государственная премия за разработку метода лечения тяжело обожженных с помощью фибробластов - культивированных в лабораториях клеток кожи человека. Небольшой кожный лоскут для пересадки пропускался через специальные перфораторы. Это позволяло с помощью этих клеток выполнять комплексное одномоментное закрытие ожоговых ран большой площади. Они сейчас используются?
Алексеев: Увы. Фибробласты стали сразу использовать в косметологии. А когда пошли гонения на косметологов, то их "задвинули". А ведь у нашего института была лицензия на производство фибробластов, и более 1000 больных были вылечены благодаря применению этого метода. Как это часто бывает: с водой выбросили и младенца... Короче, чтобы все это возродить, похоже, надо начинать все сначала.
РГ: В вашей специальности есть такое словосочетание: "правило сотни". Оно, так считается, подсказывает прогноз. Скажем, если больному 40, а у него поражено 30 процентов кожи, то он выживет. А вот если 60, то срабатывает "правило сотни" - человек обречен... Это правило действует?
Алексеев: Мне бы не хотелось, чтобы наша беседа закончилась на такой пессимистической ноте. Вы были в отделении. Вы видели, как оптимистично настроены те, кто хоть чуточку начал приходить в себя. А психологический настрой может быть куда весомее "правила сотни".