23.02.2010 13:53
    Поделиться

    Название нового фильма Владимира Мотыля оказалось вещим

    В четверг в заснеженной Москве похоронят Владимира Яковлевича Мотыля - одного из самых известных кинорежиссеров России, автора единственного фильма, который наши космонавты брали с собой в полет в качестве талисмана, - "Белое солнце пустыни".

    Его судьба сама могла бы стать сюжетом для кинодрамы, и в ней отразился бы трагический путь, который прошла Россия в ХХ веке. Он родился в ссылке, он вырос в уральском городке Оса, где о театрах и не слышали, но умудрился там создать театральный кружок, где был режиссером, художником и актером. Потом добрался до Свердловска, окончил там театральный институт, и в 27 лет уже был главрежем Театра юных зрителей. Первые уроки киномастерства получил на Свердловской киностудии. Первый же его фильм "Дети Памира" хотели выдвинуть на Сталинскую премию - воспротивилось начальство. И с той поры все, что он ни делал в кино, принималось в штыки. Начальство интуитивно чувствует свободного человека и априорно его ненавидит. Даже за легендарное "Белое солнце пустыни" Госпремию он получил только спустя полтора десятилетия.

    Поэтому Мотылю удалось сделать мало фильмов. Среди них "Женя, Женечка и "катюша", "Звезда пленительного счастья", "Расстанемся, пока хорошие", "Невероятное пари…", "Несут меня кони…", "Лес". Снималось это все трудно: режиссер надолго оставался без работы, а когда СССР распался, неприязнь советских чиновников сменилась равнодушием чиновников российских, советская цензура - цензурой денег. Фильмам Владимира Мотыля стало еще труднее пробиваться к зрителям, и его картины 90-х практически никто не видел. "Они не востребованы!", - категорически сказал мне один из коллег, истово верующий в рынок без правил и границ.

    Над последней картиной "Багровый цвет снегопада" мастер работал семь лет. Он понимал ее как фильм своей жизни. Съемки шли с перебоями и надолго прерывались из-за отсутствия денег. Эти годы были самыми трагичными в жизни режиссера: смерть любимой жены, замечательной актрисы Людмилы Подаруевой, подкосила его силы, он замкнулся и с видимым трудом разрывал круг своего молчаливого одиночества. Фильм он смог закончить только в конце прошлого года. Тогда же прошел единственный предпремьерный показ фильма в редакции "Российской газеты". Режиссер был бодр, подтянут, у него снова зажглись глаза, - чувствовалось, что у него маленький праздник: переполненный зал смотрел его картину, затаив дыхание. После просмотра и состоялась эта беседа с Владимиром Мотылем. Она получилась ветвистой: от новой картины режиссер постоянно уходил в воспоминания о своей жизни - фильм с этой жизнью был связан всей корневой системой.

    Мы приберегали публикацию беседы до официальной премьеры фильма. Но премьера затягивалась, интервью оказалось последним…

    Российская газета: Как вы вышли на этот материал?

    Владимир Мотыль: В основе замысла была жизнь, которую прожили мои отец, мать, дед, бабка. Их история меня все время преследовала. Отец - польский эмигрант, революционер, убежденный коммунист. Когда появился на свет я, посмотреть на внука приехала из Польши его мать-старушка. А обратно ее уже не выпускали. В Польше у нее оставалась семья, дети, с ними не было связи, и она страшно волновалась. Шла середина 20-х годов, дело происходило в Минске. Отец пошел в Польское представительство за помощью - на выходе его уже ждали. Тут же повязали, и вскоре он оказался на Соловках. Мама со мной, трехлеткой, отправилась вслед за ним.

    РГ: Это и побудило вас снять в свое время "Звезду пленительного счастья" - о женах декабристов, которые отправились за ними в Сибирь?

    Мотыль: Без этой истории не было бы и фильма.

    РГ: А кто была ваша мама?

    Мотыль: Она работала воспитательницей в коммуне малолетних преступников Антона Семеновича Макаренко, автора "Педагогической поэмы". Как участница Гражданской войны, была прекрасной наездницей, и теперь обучала детей верховой езде. Макаренко к ней очень тепло относился. Он пытался помочь вызволить отца, но не смог. Власти не могли допустить, чтобы то, что происходило на Соловках, получило огласку. Так я с мамой оказался на Соловецких островах. Воспоминания об этом у меня, естественно, обрывочные: очень синяя гладь воды и узловатые мужские руки, которые передают меня от одного другому. Мама потом мне объяснила, что это были арестованные в Медвежьегорске, где они отбывали ссылку. Они соскучились по своим детям и потому приняли меня с радостью.

    Прошло много лет, шла уже эпоха Хрущева, и после фильма "Белое солнце пустыни" я решил отправиться на Соловки, побывать на могиле отца. Нашел моторную лодку, которая и доставила меня на Соловецкие острова. Когда мы подходили к берегу, над островами встала радуга. Это выглядело символически.

    Я думал, что попаду на кладбище с могилами. Оказалось, был идеалистом: умерших там просто опускали в болото. Вместо могил - болотные кочки. И никаких надписей. Я понял, что могилу отца не найду никогда. По соседству была и детская колония. Там я узнал потрясшую меня историю: один подросток имел несчастье пожаловаться приехавшему туда Горькому на то, как они живут, как их кормят, как издеваются. Алексей Максимович, говорят, прослезился и пообещал помочь. В Москве он, думаю, из лучших побуждений обратился в НКВД, и результат не заставил себя ждать: мальчик был расстрелян.

    …И вот все эти истории не давали мне покоя. И когда на "Мосфильме" была организована студия Григория Чухрая, я снова попытался к ним обратиться. Чухрай после полузапрещенного фильма "Женя, Женечка и Катюша" относился ко мне очень по-доброму…

    РГ: А что, даже этот "Женя, Женечка…" вызывал недовольство?

    Мотыль: В Главном политуправлении прошло обсуждение фильма, куда меня позвали для проработки. Разгром картины там учинили полный. И вдруг в конце, когда все уже высказались, встает человек в генеральских погонах и говорит: если рассуждать так, как вы, то искусство у нас вообще будет уничтожено. Это был генерал Востоков. Меня ведут в какой-то кабинет и полушепотом сообщают, что картину решено поддержать. Ее можно показывать по клубам, но чтобы в воинских частях и духу ее не было! Потому что война показана как-то несерьезно. А я не могу понять: почему в Англии могли сделать комедию "Мистер Питкин в тылу врага", во Франции - "Бабетта идет на войну", а мы не хотим понять, что и нынешним военным, и участникам войны тоже хочется посмеяться. Не видеть постоянно на экране все ту же военную трагедию, которую они прекрасно знают по своей жизни, а как-то от этих ужасов отвлечься!

    РГ: Но может быть, трудности на пути этой картины были связаны с тем, что сценарий вы писали вместе с опальным Булатом Окуджавой?

    Мотыль: Да, тогда его "Тарусские страницы" были под запретом, так что можно считать, что Политуправление фильм спасло: хоть ограниченным тиражом, но его показали.

    РГ: Вернемся к вашему новому фильму "Багровый цвет снегопада". История, которая развивается там, сюжетно иная. Это судьба женщины, которая мстит большевикам - убийцам своего мужа. Как вы вышли к этой истории?

    Мотыль: Я долго ничего не снимал. И вот когда я вынужден был оставить кинематограф…

    РГ: Оставить кинематограф - почему?

    Мотыль: Тут придется сделать еще один экскурс в прошлое. Секретарем Свердловского обкома комсомола был Филипп Тимофеевич Ермаш. Я окончил Свердловский театральный институт, где учился у замечательного педагога - актера и режиссера Свердловской драмы Евгения Николаевича Агурова. Потом работал главным режиссером Свердловского тюза, поставил там два десятка спектаклей, мы даже ездили на гастроли в Болгарию. И некоторые из моих спектаклей Ермаш запретил. Особенную ярость его вызвал спектакль по пьесе Погодина "Мы втроем поехали на целину". Был устроен просмотр для обкома и молодежи. Молодежь спектакль приняла очень хорошо, но Ермаш сделал все, чтобы меня из театра выжить. Спасибо ему: он меня выжил из театра, и я пошел в кинематограф. От кино Ермаш тогда еще был далек…

    РГ: Но он вас настиг и там - стал председателем Госкино.

    Мотыль: Это - позже. А пока я начинал учиться новому делу. Во ВГИК я не попал из-за своего легкомыслия: был влюблен и опоздал на заключительное собеседование к Игорю Савченко, который набирал курс. Мне говорили, что он хорошо отзывался о моих работах, но опоздания он не потерпел. Я пытался ему позвонить, объясниться, но жена его хорошо знала, с кем надо его соединить, а кому сказать, что его нет дома. Я потерпел неудачу. Но тут открылась Свердловская киностудия, и режиссер Юлий Карасик набирал съемочную группу для фильма "Ждите писем" по сценарию Анатолия Гребнева. Посмотрел какой-то из моих спектаклей и пригласил пойти к нему в качестве второго режиссера. Новое дело мне показалось очень интересным: экспедиции в Бурят-Монголию, павильонные съемки… Эти съемки и были моим ВГИКом: я прошел на фильме Карасика все этапы кинематографического производства.

    РГ: А как вам, еще никому не известному режиссеру, на "Ленфильме" доверили съемки фильма "Женя, Женечка и Катюша"?

    Мотыль: Я придумал сюжет с этаким интеллигентом-недотепой, который попал на войну, где ему доставалось от начальства, где его настигла любовь и все такое. Сюжет вроде бы получился. Но на фронте я не был по возрасту, был только в военном лагере под Свердловском - в девятом классе. Нас там обучали ползать по-пластунски, идти в атаку, брать с боем блиндажи, готовили к войне почему-то с "давними врагами России японцами", - и это все мое военное образование. И вот когда вышли и были разгромлены "Тарусские страницы" Окуджавы, я прочел "Будь здоров, школяр!", немедленно бросился в Ленинград и отыскал Булата. Пресса травила его за легкомысленный подход к теме Великой Отечественной войны. Я ему сказал, что его повести мне очень нравятся, и рассказал сюжет, который придумал. Он выслушал, спросил: "А зачем вам я? У вас есть вполне качественный сюжет для сценария". Я ему объяснил, что не только не нюхал пороха, но и киносценариев никогда не писал. А Булат воевал, знает язык окопов. В конце концов, я его уломал. Дал ему краткое либретто странички на три. И попросил написать диалоги.

    РГ: Но "Ленфильм" -то вы как уломали? Вас же еще никто не знал - и вдруг сразу постановка фильма.

    Мотыль: За это надо выразить признательность руководителю самого прогрессивного из художественных объединений студии - замечательному режиссеру Владимиру Венгерову. У него собрались люди, очень далекие от официальной идеологии. Люди интеллигентные, мыслящие. Поэтому - все получилось.

    РГ: Но мы снова отвлеклись от вашего нового фильма. Как вы нашли этот сюжет с женщиной, которая мстит?

    Мотыль: Вначале были контуры будущих героев. Но я знал, что сюжет может развиваться, только если в него войдет история любви. Важно было избежать слащавости и пошлости, которые так часто сопровождают эти темы в кино. И я подумал: а что, если героиня сойдется с человеком, которого она ненавидит? С врагом? Если она примет ухаживания партийного функционера? Это был первый импульс. А дальше - сцена за сценой, сложился фильм.

    РГ: Где вы нашли такую удивительную актрису - Даниэлу Стоянович? Умная, красивая, тонкая, и при этом совершенно неизвестная в нашем кино.

    Мотыль:  Я человек верующий, и мне Господь Бог многократно помогал выходить из абсолютно обреченных ситуаций. Я уже начинал отчаиваться - и тут вдруг помогал счастливый случай. Вот так мы столкнулись с Даниэлой Стоянович. Я уже перепробовал на эту роль с десяток московских актрис, очень хороших и известных. Даже начинал репетировать с некоторыми. Но ни одна не соответствовала моему представлению о героине. Тогда я поехал в Петербург. Там ко мне приходили самые разные актрисы, я их просил исполнить этюд, прочитать рассказ. И опять не получалось. И вот пришла Даниэла. Тихая, робкая. Я задавал ей провокационные вопросы - о личной жизни, о любовных приключениях. И она на все отвечала так просто и откровенно, словно мы с ней хорошие друзья. Не обдумывала, как бы удачнее ответить, чтобы понравиться, - просто отвечала. Другие являлись нарядные, говорили со значением. А Даниэла была совершенно несокрушимой в своей открытости. Да и внешне ее облик был близок тому, что я представлял.

    РГ: Вам трудно далась эта картина? Много натурных съемок, экспедиций, батальные сцены, съемки в Чехии, в Киеве, в Сибири…

    Мотыль: Когда я снимаю - мое самочувствие улучшается. Конечно, в кино всегда много проблем, которые надо решать. И случается все - простуда, недомогание. Но когда съемка - все это отлетало. И я чувствовал себя как рыба в воде. Съемки для меня были не трудом, а радостью. И вообще, Божья помощь здесь была совершенно неистощима. Я должен был начать съемки летом. И, стало быть, сцены боев между немцами и русскими в Первой мировой должны были проходить на летней натуре. И теперь я представляю, какие огромные потери понес бы фильм, снимай мы их летом. Но деньги на съемки задерживались. И были перечислены, когда уже повалил снег. Мерзнуть нам приходилось на самом деле, лица были действительно обветренные, исполнитель одной из главных ролей Михаил Филиппов простудился и заболел - но теперь я вижу, что такое начало картины с зимних батальных сцен на заваленной снегом натуре - это подарок судьбы…

    Поделиться